Многие спрашивают — как на Чукотке с охотой? Да нормально с охотой. Сейчас, правда, это не особо актуально. Спрос на пушнину упал, рацион питания у аборигенов стал более современным, зверья поэтому стало больше… А, вот в те далёкие 80-е… Предметом промысла тогда были объекты, представлявшие ценность, в первую очередь, пушную и мясную — для заработка и подспорья в пропитании. Для вновь прибывающих сюда потенциальных охотников, в первую очередь представляли интерес зайчики. Серьёзных охотников такая «добыча» практически не интересовала — мех дешёвый, мясо не вкусное… А вот для начинающих и только прибывших — просто раздолье. По моим наблюдениям, здесь преобладают в основном два вида этого зверя — заяц воздушный и заяц-беляк. О беляке расскажу несколько ниже, а начну, пожалуй, с воздушного. Ареал обитания сего редкого вида распространён исключительно в тех местах, где есть лопухи… Без лопухов — ну, никак. Вот случай из практики. Вылетаю, наконец, в долгожданный отпуск после зимовки. Изнемогаю в ожидании единственного в этих местах регулярного транспорта — «Кукурузника АН-2», который курсирует здесь один раз в неделю, при наличии погоды, как у нас между сёлами ходят маршрутные автобусы с кондуктором. Примерно так и здесь, только вместо автобуса самолёт, а расстояния между селениями сотни километров… Самолёт летит по кругу или челноком вдоль берега, приземляется в каждом посёлке, а пассажиры снуют туда-сюда — кому к родственникам в соседнее село, кому в районный посёлок, а кому аж в город… Вот наконец и «мой» приземлился. Он следует из дальнего посёлка Неттен сюда в Нутепельмен, а дальше посадка в Ванкареме и конечная на Мысе Шмидта…Толпой подбегаем к этому «автобусо-самолёту», пропускаем выходящих, заваливаем в салон и сразу роемся в карманах в поисках денег для обилечивания… Пожилой, седоватый уже, билетёр-кондуктор, в лётной форме, громко объявляет: «Не торопитесь граждане, обилечивать буду в следующем посёлке и тех, кто сел раньше и тех, кто здесь, что б не задерживать полёт…» Приземляемся в Ванкареме. Билетёр открывает дверь, становится у выхода и командует: «Выходим все по одному, кому дальше — зайдёте обратно»… В руках у него «билетная» книжка. Заполняет, отрывает, берёт деньги, выдаёт билет и так далее. Впереди меня в очереди стоит пацан лет тринадцати, явно из местных. Только подошла его очередь — парень ловко ныряет под руку билетёра и резво «рвёт когти.» Билетёр угрожающе машет сорванцу кулаком: «Ну попадись ты мне ещё!» Подросток останавливается метрах в двадцати, поворачивается, дразнит билетёра высунутым языком, подмигивает лукавым раскосым глазом и устремляется по взлётной полосе в сторону посёлка… Я сочувственно смотрю на кондуктора, а сам себе думаю: «Ну и лопу-ух»… Билетёр рассеянно-задумчиво чешет затылок, потом, как бы сообразив что-то, кивает головой и начинает заполнять мой билет (фамилия, имя и т.д.) Я подаю крупную купюру, получаю билет и завёрнутую в него сдачу, не глядя кладу в карман и выхожу перекурить. Дальше полёт прошёл без приключений. Уже на Мысе Шмидта подхожу к кассе, чтобы купить билет на пересадочный рейс, достаю из кармана полученную в самолёте сдачу… Прикинул — что-то маловато будет. Развернул билет… А там вместо одного билета, целых два! Так он мне и за себя и за «зайчика» билеты продал, а я даже сдачу не посчитал… Ну и лопу-ух!
А вот заяц-беляк распространён здесь повсеместно и в больших количествах. Отличается он от русака несколько меньшим размером, более белой зимней шубкой и чёрными ушками. Когда-то мой дед учил меня, как надо охотиться на зайца у нас в средней полосе. Это надо делать засаду где-нибудь в скирде соломы и сидеть всю ночь, пока зайчик не придёт на кормёжку. А если увидел косого в чистом поле — ни в коем случае нельзя подходить к нему напрямую. Надо идти всё время мимо зайца вокруг, по спирали, постепенно сужая кольцо. Ввиду особого строения его глаз — ему кажется, что человек всё время проходит мимо. Подходишь на расстояние выстрела и не мешкая стреляешь… Увы, здесь, на Чукотке, такой метод не пройдёт. Во-первых, нет соломенных скирд, а во-вторых, здесь зимой зайца-одиночку практически не встретишь. Зимой здесь заяц-беляк сбивается в огромные стаи по несколько десятков, а то и сотен голов. Едешь, бывало, по тундре на вездеходе — вдруг снежная равнина неожиданно «вздыбливается». Это стадо зайчиков «приняло стойку». Это они в случае опасности сразу становятся на задние лапы и сопровождают, потревоживший их объект, своими чёрными ушами. Через мгновение всё стадо срывается с места и весь «кусок взлохмаченной тундры» быстро улепётывает на безопасное расстояние. Если их преследовать — они быстро уходят к подножию сопок и надёжно прячутся в камнях курумника. Ходить за стадом следом — занятие бесперспективное. Снежный наст громко скрипит, и зайцы далеко слышат охотника.
А вот, во время зимовки на острове Колючин — мы нашли способ лёгкой добычи зайчика. Здесь постоянно проживает небольшая колония беляка — около сотни голов. Летом они всё время пасутся недалеко от станции (другой зелёной лужайки на острове нет) Но стоит скрипнуть дверью, и зверьки моментально разбегаются. Поэтому любимое время кормёжки зайчиков — это когда все смотрят кинофильм поздно вечером. Никто в это время не перемещается, никто не скрипит и не хлопает дверьми — тишина мёртвая. Единственное беспокойство — это маяк, который работает в тёмное время суток. Шесть секунд светит — четыре секунды не светит, но вот к нему то зайчики и привыкают за лето, продолжают безбоязненно трапезничать на травке… Что же мы делаем? Предварительно хорошо смазываем петли форточек в жилом здании, чтобы не скрипели. Во время просмотра фильмов стараемся даже не перемещаться по дому, дабы не спугнуть потенциальную добычу. По окончании фильма свет в доме не зажигаем, зато сразу включаем маяк. И вот картина маслом. На лужайке сидят несколько десятков зайцев, «звёздочками» по пять-шесть штук. Они коллективно, бригадным методом, раскапывают снег и, воткнувшись мордами в разрытую лунку, аппетитно поедают зелёную травку из-под снега… Нам остаётся только аккуратно открыть форточку, за шесть секунд прицелиться в какую-нибудь «звёздочку» и после выстрела сразу бежать за трофеем. Обычно на снегу остаётся лежать два-три зверька. Мясо чукотского беляка, довольно своеобразно на вкус — пахнет рыбой почему-то. Поэтому мы сначала вываривали тушку в утятнице с чесноком и только потом тушили и поджаривали — тогда есть можно… Шкурки зайца заготконтора не принимала из-за их дешевизны, поэтому мы выделывали их сами и от нечего делать — шили из них шапки для себя… Но один зайчик решил всё-таки мне отомстить методом простого издевательства. Лежу в своей комнате, читаю книгу. За окном ночь. Луна светит как фонарь, полное безветрие, снежная гладь переливается ковром бриллиантов. Сказочное, заколдованное безмолвие… Вдруг за окном раздаётся какой-то скрежет. Какая-то зверюга пытается сделать подкоп снаружи в мою комнату. Открываю форточку, просовываю голову наружу, но эта сторона здания теневая и я ничего под стеной не вижу. Через время всё повторяется. Явно скребётся зверь и не маленький. Высовываюсь снова, присматриваюсь и вижу, как небольшой зайчишко пытается что-то выкопать из-под фундамента. И зайчик-то небольшой, недомерок какой-то, по сравнению с другими в нынешнем сезоне… Пытаюсь на него шуметь, а он затихает, прячется в тени и не шевелится. Только я успокоюсь — он снова за своё… Ну держись, гадёныш! Бегу в радиорубку за «дежурным» ружьём. Прибегаю — скребётся! Пытаюсь пролезть в двойную форточку вместе с ружьём — ничего не выходит. Либо одна голова пролазит, либо рука с ружьём, а вот, чтобы и голова и рука с ружьём — никак не получается. Ну, думаю, сейчас грохну вслепую, куда попаду. Пригляделся, а зайчишки-то уже и нет… Прополз уже метров десять вдоль фундамента. Прячется в тени — не сразу его и разглядишь… Ну ничего, думаю сейчас стенка кончится и начнётся освещённая луной поляна. Вот тут-то я тебя и прихлопну… Не тут-то было! В конце здания стоит высокая асбоцементная труба от котельной, высотой четыре метра, а «лунная» тень при низкой луне от трубы тянется метров на тридцать… Так вот этот хулиган «по-пластунски «, по узенькой тени от трубы стал удаляться от меня на недосягаемое расстояние. А когда тень от трубы закончилась — он так резко рванул в сторону, что я не успел и среагировать. Так бы эта история и закончилась, если бы через несколько дней, этот зайчик не попал под выстрел моего коллеги во время очередной охоты «с маяком» Я угадал его по малому росту — недомерок. Решил освежевать сам, разобраться, почему он такой маленький вырос… При съёме шкурки, оказалось, что у него в мышце задней ноги застряли несколько крупных дробин вместе с шерстью, которые «закапсулировались» и очевидно каким-то образом повлияли на его развитие (но не на «умственное»). Вероятно, зверёк не один год проносил их в теле… Но, видать по всему, фатальный исход был неизбежен… Пиф-паф ой-ой-ой — умирает зайчик мой…
«У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее — Белое Безмолвие в его бесстрастности. Ничто не шелохнётся, небо ярко, как отполированная медь, малейший шёпот кажется святотатством, и человек пугается звука собственного голоса. Единственная частица живого, передвигающаяся по призрачной пустыне мёртвого мира, он страшится своей дерзости, остро сознавая, что он всего лишь червь. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет своего выражения. И на человека находит страх…» Джек Лондон
Очутившись на просторах бескрайней Арктики я, да собственно, как и подавляющее большинство диксовчан, не особо придавал значение многочисленным рассказам про те риски, с которыми мог, так или иначе, столкнуться в своей ежедневной практике. Основная опасность, с явной угрозой жизни, была связана не со свирепыми белыми медведями и непреодолимыми силами дикой северной природы, как думает большинство обывателей, не нюхавших Арктики. Основная опасность исходила от самого человека, зачастую бесконтрольно владеющего стрелковым огнестрельным оружием, причем, весьма серьёзным. В принципе, исходила она не столько от самого человека, по себе, сколько от его состояния, находящегося под градусами хмельных напитков, которые тоже употреблялись без какого либо контроля и меры. На момент моего прибытия «гайки» были уже малость подзакручены, и оружие хоть как-то попадало под надзор единственного участкового, обитавшего где-то в поселковой части Диксона. Островитяне жили более свободно. И, лично я, никогда того участкового даже в глаза не видел… По крайней мере, за три года моего пребывания в Арктике, всего один трагический случай, случившийся на острове Средний, на почве ревности, омрачил наш относительный покой.
Что касается медведей, то нам они не особо досаждали. Конечно же, байки на тему безобразий от косолапых, входят на Севере в первый разряд, но это, в большинстве случаев истории полувыдуманные и зачастую разбавленные определённым пафосом. На острове Диксон медведи не были в диковинку, и народ к ним более-менее привык. Медведей интересовали свалки и помойки, т.е. те места, где можно было чем-то полакомиться. Обычно по местной трансляции объявлялось – «Будьте осторожны, в поселке медведь». И всё. Личная безопасность – дело каждого. Правда уже при мне военные, базировавшиеся на острове, перехватывали инициативу, и к медведю приставлялся «наряд» из парочки офицеров, вооружённых автоматами, восседающими на вездеходе. Вот и чапает себе мишка, а за ним этакий эскорт. Никто никого не подгоняет, со стороны всё выглядит чинно и благородно. Все-таки, хозяин Арктики. С ним – только на Вы. Наведывались медведи и на передающий центр, и на привода, и на любой объект стоящий на отшибе в окрестностях острова. Любопытны они, вот и шляются, где ни попадя. Никто их не трогал, ну и они особых хлопот никому не доставляли.
По пятницам, каждую неделю, на Диксон прилетал рейсовый Як-40. Или, как мы его называли – рельсовый. Вылетал он рано утром с Красноярска, потом делал промежуточные посадки в Енисейске и Норильске. К нам уже прилетал вечером. А наутро, тем же маршрутом, с обратным курсом, возвращался в Красноярск. Как правило, прилетал он вовремя, но иногда рейс по тем или иным причинам, задерживался. Тогда нас, дежурную смену, поднимали по звонку и везли его встречать, бывало и за полночь. Так случилось и в тот раз.
Приехав на аэродром, каждый занялся своим делом, чтоб скоротать время до прилёта борта. Ночь стояла ясная, но безлунная. Над головой звезды, россыпями, а вокруг темень непроглядная, лишь отблеск снега под ногами. Вот тут и взбрендило мне в голову пойти в торец полосы, чтоб встретить борт на подлёте. Иногда мы так делали, чтоб скрасить серые будни, но дело такое бывало днём. А тут ночь, вокруг мрак и тишина… Вот оно, Белое безмолвие. Сейчас я и сам не могу оправдать свою крайнюю беспечность, как я мог решиться на такой безмозглый поступок. Днём мы ни разу не встречали медведей в окрестностях аэродрома, но иногда следы их пребывания были налицо поутру, особенно в районе дальней стоянки, где базировались вертолёты. Поэтому ухо нужно было держать востро, но что в тот вечер снизошло на меня – не знаю. В общем, я, не долго думая, отправился в торец полосы по твёрдому, хрустящему снегу. При этом даже никого из смены не предупредив. Идти было, примерно с километр. Расстояние плёвое, и мой расчёт был на то, что пока самолёт зарулит, встанет на стоянку, я спокойненько успею вернуться. До дальней стоянки путь освещали фонари, но дальше нужно было идти хоть и по рулёжке, но в темноте. Никаких опасностей я не ощущал. Напротив, на душе было спокойно, в предвкушении хоть и небольшого, но приключения. Дорогу я знал на ощупь, и минут через пятнадцать был на месте. Звезды сияли просто необыкновенно, в кристально чистом, арктическом воздухе. Я вдыхал этот бальзам полной грудью, и от этого на душе становилось тепло и радостно. Обшарив глазами небосвод, я без труда заметил на юго-востоке бортовые аэронавигационные огни заходящего на посадку самолёта. Он был ещё достаточно далеко, но виден очень хорошо. Раз его так хорошо видно, то должно быть и слышно, подумал я и снял шапку.
Шума двигателя я не услышал. Всё-таки борт был далековато. Морозец выдался не слабый, но ветра не было. Я так и остался стоять без шапки, в надежде услышать шум двигателя. Но, вместо него я услышал скрип снега. Поначалу я даже не обратил на это внимание, вероятно послышалось. Но, постояв ещё пару минут, я явственно услышал скрип. Ошибки быть не могло. Этот скрип ни с чем не спутаешь. Он появляется при морозе более десяти градусов и присутствует при ходьбе повсеместно. Первой мыслью было – кто-то решил составить мне компанию, но почему тогда безмолвно. Как то не по-человечески. Вторая мысль просто взорвала мозг. Медведь!!! Но где?! Что делать??!!! Плотный морозный воздух скрадывал дистанцию, вместе с тем и направление звука, из-за его непостоянства, определить было невозможно.
Самолёт, с каждой секундой приближался. Я уже слышал гул его двигателей. Интерес к нему мигом пропал. Но самое главное, что этот нарастающий гул скрывал и без того непонятный скрип, лишив меня хоть какой-то ориентировки, относительно предполагаемого противника.
Тщетно я таращился в темноту, пытаясь хоть что-то разглядеть на фоне снега. Вся моя сущность превратилась в биолокатор, готовый среагировать на малейший сигнал, каким бы он ни был. Еле сдерживая себя, я подался назад, к спасительному свету на дальней стоянке. А до неё метров 500, не меньше. Главное, как учили – не бежать! Страх перехватывал дыхание… А самолёт уже вот, надо мной! Турбины хоть и на малой тяге, но шума достаточно. Может хоть это вспугнет ушкуя! Так, крутя головой на все триста шестьдесят градусов, мелкими шажками, бочком, бочком я отступал восвояси. Страх нарастал. Но угнетал не страх. Убивала обида! Ну, ты дурак! Ну, как же так!? Как ты смог пренебречь элементарным правилом безопасности! Неужели моя жизнь прервется вот таким, глупейшим образом! Я хоть и считал себя не из робкого десятка, но страх меня пересилил. Страх, как лавина, мгновенно перерос в ужас! Мрак и ужас! Ужас животный, инстинктивный и беспощадный.
И я рванул! Мне показалось, что если я достигну фонарей на стоянке, то останусь в живых. Непременно останусь в живых. Там он не посмеет меня тронуть! Только бы минуть, пронестись, пролететь эту бесовскую трехсотметровую полоску бездны, полную смертельной опасности. Я рванул!
На мне была полярка и войлочные ботинки «прощай молодость». Полярка – удлинённая куртка из «чертовой кожи», подбитая натуральной овчиной, явно не располагала к спринту, но зато лёгкие ботинки сыграли в плюсы! А ведь запросто, могли быть и неуклюжие унты! Я летел, как курьерский поезд! Как вихрь! Как болид! Как этот злосчастный Як-40! Будь он неладен! Думать уже было не о чем. Или — или. В себя я пришёл, когда первые фонари стоянки были уже позади. Я оглянулся, погони не было! Ура! Живой… Значит сегодня не мой черед!
Но останавливаться я не собирался, и немного снизив темп, побежал к самолёту, навстречу которому уже выходил народ из ИАСа. Хорошо, хоть ночь, и моя распаренная морда, в свете жёлтых фонарей, не вызвала ни у кого удивления. А я, сделав деловой вид, как ни в чём ни бывало, примкнул к ним, едва переводя дух. Сердце с трудом успокоилось, и весь остаток вечера в голове крутилась назойливая мысль – ну, надо ж было так по-дурацки лопухнуться!
…полёты на полярки были наиболее желанными и романтичными. Я раздобыл себе хорошую штурманскую 20-километровку и с интересом изучал районы наших полётов. К моему большому сожалению, практически никто из лётного состава не знал истории освоения Арктики. Народ в основном был с Красноярского управления ГА, ранее работающего в более низких широтах. Поэтому мы познавали Арктику на равных. В местной библиотеке, на удивление, книг о полярной тематике практически не оказалось. Поэтому, основным источником наших знаний были сами полярники. Но, для большинства из них вся эта романтика была глубоко по боку, и разговоры сводились только о делах насущных. Самое интересное было впереди. Среди нас появилось новое понятие – полёт по большому кругу. Это было что-то!
Полёт по большому Кругу. ЗФИ. Нагурия – страна чудес.
Первым, кто распечатал это понятие, конечно же, был Рашкован. Это был первый маршрут, запланированный на пару недель полной автономии, поэтому роль первопроходца доверили самому-самому. Все немного волновались и переживали. И все прекрасно понимали, что если что-то пойдёт не так, то помочь нашим коллегам будет не просто. Техникам-механикам проще. Их двое. Причём, некоторые закончили Выборгское авиаучилище, специализирующееся именно на вертолётной технике. А вот нам, радиоэлектроникам было сложнее. Вся ответственность ложилась на одни плечи. Тут уж пеняй сам на себя. Одно дело выучить всё по конспектам, и совершенно другое — найти и устранить неисправность на железном, холодном борту. Причём, под пристальным взглядом всего экипажа. Тут – оплошаешь, за всю жизнь не отмоешься. О большом круге мы все имели довольно смутное понятие. Знали, что задание выглядит примерно так. Вылет с Диксона курсом на Новую Землю. Посадка на мысе Желания, обед, дозаправка, далее — на Землю Франца Иосифа. Посадка в Нагурской. Там числился приписной аэропорт. Что он из себя представляет, знали только избранные, побывавшие там в командировках. Тут нужно рассказать поподробнее. Напомню, что на момент моего прибытия, своих самолётов на Диксоне не было. Были ледовые разведчики ИЛ-14, приписанные к аэропорту Игарка. И экипажи были все игарские. Вертолетов не было и в помине. Но зато были относительно регулярные рейсы на ЗФИ. И мы знали, что на ЗФИ наш приписной аэропорт. Так называемый — Нагурская. Нет, это конечно не в честь какой-нибудь барышни. Просто, так называлась полярная станция, названная в честь легендарного летчика, Яна Нагурского, в 1914 году совершившего первые полёты в высоких широтах, в поисках следов пропавших экспедиций Брусилова, Седова и Русанова. Кстати, ради справедливости, нужно отметить, что правильнее было бы считать днём рождения полярной авиации дату именно этих полётов, а не эпопею спасения челюскинцев, как это принято. В Нагурскую посылали только техников-механиков, и то, по одному. РЭСОС-ников не посылали вообще, считая, что смысла в этом особого нет, так как борт летит туда и обратно, и обслуживанием АиРЭО на кратковременной стоянке можно пренебречь. Может оно и правильно. Вот, по этой причине, никто из наших спецов по АиРЭО на ЗФИ отродясь не бывал. Равно как и поголовное большинство наших новоиспеченных лётных экипажей. Это придавало ситуации определенную пикантность и таинственность. Тут я бы отметил ещё одну несправедливость. Как вы думаете, где бы нужно расположить Управление полярной авиации? В Мурманске? В Архангельске? В Норильске? В Тикси? А может быть на самом Диксоне? А почему бы и нет? А фиг вам! В Москве, детка! В Москве! А отряд полярной авиации, где расположить? — Ну, где, где? Ясен перец, поближе к этим самым, высоким широтам! Ну, в Мурманске, ну, в Норильске, ну на Диксоне, на худой конец… Опять не угадали! Место ему – в Москве! В Мячково! Ну, а зачем руководству сопли морозить? Летать мы не особо в Арктике будем, а вот за значками и медальками ездить, то так же ближе и удобнее. И осталось Диксону от полярной авиации, лишь обшарпанные надписи на обветренных бортах ледовиков и дырка от бублика, размером с центральную Арктику. Зато, какие красивые «ледовики» прилетали из Москвы, с медведЯми на борту и транспарантами вдоль бортов «Полярнейшая авиация». Вылазили из них холённые «полярнички» в новеньких кожанках и КАЭшках, деловито похлопывая перчатками. А наши мужики стояли, смотрели на этих «петухов гамбургских», и молча сплевывали через зубы на лед. Они полярные летчики, а мы ж тогда кто? Вот, в основном эти ребятки и летали на ЗФИ. И долетались… Особенностью Нагурской была её взлетно-посадочная полоса. Лётчики ей даже лирическое название придумали – «бревно». Потому как, если смотреть ей в торец, то имеет она дугообразный профиль. И самолеты просто стягивало на пробеге с полосы, на снежный бруствер, окаймлявший её с обеих сторон. До 1981 года было несколько нехороших предпосылок к авиационным происшествиям. Так принято говорить в авиации. Небольших аварий без тяжёлых последствий. Но в 81-м грянула беда. С Нагурской пришла радиодепеша об авиакатастрофе. Я выпускал этот борт по АиРЭО, подписывал карту-наряд, поэтому можно было представить моё состояние. В те времена зачастую виновным признавали не того, кто накосячил, а того, кто не сумел отписаться. Да, собственно, как и теперь. Вот и мы затихли в ожидании хоть какой-нибудь ясности.
Экипаж 229 летного отряда выполнял специальный рейс по перевозке группы учёных Обнинского МетеоНИИ с аппаратурой для работы на Земле Франца-Иосифа по маршруту Москва (Мячково) — Воркута — Диксон — о. Средний — о. Хейса. Заход на посадку в простых метеоусловиях производился визуально, на временную посадочную площадку, в условиях полярных сумерек, вследствие чего видимость светового старта была недостаточной. Посадочный вес превышал допустимый на 700 кг (взлётный вес превышал допустимый на 1650 кг). При нахождении самолета на предпосадочной прямой КВС дважды кратковременно терял визуальный контакт с огнями ВПП, но, в нарушение требований п. 8.6.13 НПП ГА-78, не обращая внимания на предупреждение второго пилота об отсутствии видимости ВПП, продолжал снижение вместо ухода на второй круг. Ошибочно приняв тёмную поверхность снежного покрова за ВПП, КВС произвёл посадку левее оси ВПП на 32 м на неукатанный снежный покров глубиной 90-100 см. При движении по глубокому снегу передняя опора шасси разрушилась, и самолет ударился о землю носовой частью фюзеляжа. Расположенные в салоне дополнительный топливный бак и другой груз при ударе сместились, в результате чего погибли два пассажира, и была повреждена пилотская кабина. 5 членов экипажа и 4 пассажира получили ранения.
Почему-то во всех источниках это авиационное происшествие приписывается острову Хейса. Реально это случилось в Нагурской.
А теперь расскажу что знаю. Информация более, чем достоверная. Самолет ИЛ-14. Такой же потрепанный, как и наши. Командиром был Еремеев (фамилию умышленно искажаю). Мячковский авиаотряд. Еремеев был довольно известным летчиком среди диксовчан, и пользовался заслуженным уважением. Это был его крайний полет на ЗФИ, после которого он собирался уходить на пенсию. Об этом он и рассказал нашим. После рейса он собирался устроить хороший сабантуй, и якобы в лётной гостинице даже оставил ящик с водкой. При посадке в Нагурской, уже на стадии выравнивания второй лётчик заметил, что они идут не по полосе, а рядом. Но Еремеев почему-то не послушал его и притёр самолёт к полосе. Так оно и оказалось. Сели не на расчищенную полосу, а рядом, в снег. Тот, разумеется, оказался глубоким, самолёт пропахал борозду, сломал переднюю стойку и воткнулся носовым обтекателем в мёрзлую землю. Всё бы ничего, да вот беда. В салоне сорвало с креплений дополнительный топливный бак, на 500 литров. А перед баком стоял маленький столик, за которым сидели гидрологи. Этот бак и ударил по ним. Это было последней каплей перед окончательным решением закрыть этот аэродром. А тут и наши вертушки подоспели. Вопрос решился сам собой.
Что такое Большой круг? Взлет на Диксоне, посадка и дозаправка на мысе Желания, ЗФИ, посадка в Нагурской, перелет на о. Хейса, несколько дней работы по ЗФИ, далее на остров Средний, где тоже числился наш аэропорт, и через остров Уединения на базу, обратно на Диксон.
И вот, первый рейс на ЗФИ. Мы следили за их перелётом по сведениям нашего АДП (авиационно-диспетчерского пункта). Потом пришла РД, что отказал обогреватель КО-50. Конечно, мы знали, что Соломоныч взял с собой что-то из запасных частей, но удалось ли ему починить печку? Сразу представил себя на его месте. Не позавидуешь. Если отказ печки попал в РД, значит дело не шуточное. Больше известий о неисправностях не поступало, но мы знали, что борт работал. Когда, наконец-то, мы увидели его в плане на прилёт, то все с облегчением вздохнули, и уже за полчаса до посадки вышли его встречать. Соломоныч первый спрыгнул с лесенки на снег и сразу, ещё под вращающимися винтами, начал нам рассказывать, что и как случилось с этим злосчастным обогревателем. Починить его не получилось, и мужикам пришлось изрядно подубеть в полётах, но задание никто даже не подумал отменять. Мы сделали выводы и в последующие полёты брали с собой необходимые запчасти. Слава Богу, больше по печкам отказов не было. Как-то в марте, лазая по задворкам клуба полярников, мы обнаружили целую батарею новеньких беговых лыж. Что за клоун их сюда завёз, никто не знал. Были тут и палки, были и ботинки разных размеров. Крепления лежали отдельной кучей. Обычные, полужёсткие крепления, к которым мы привыкли ещё со школы. По-честному, лыжи я хоть и уважал, но не любил. Виной всему была та оскомина, которую они мне набили ещё в школе. Все десять классов я проучился на Дальнем Востоке, в Амурской области. Зима там начиналась в ноябре, и заканчивалась в марте. Нашему физруку ничего лучшего не приходило в голову, как гонять нас на лыжах всю долгую зиму. Если урок был один, то мы нарезали круги вокруг школы. Если занятия были спаренные, а с 9 класса почему-то так и было, то он выгонял нас подальше от школы, километра за полтора-два. Морозы были достаточно чувствительные, и чтоб не замерзнуть, приходилось «давить на пяту». Всё это к окончанию школы нам здорово обрыдло, но ничего с нашим физруком мы поделать не могли. Однако и на лыжах стоять умели. В отличии большинства обитателей нашей общаги, как потом выяснилось. Обнаружив гору лыж, я надумал посетить ближайшую горку, заманчиво красующуюся на противоположной, южной стороне бухты. Напарником мне вызвался стать мой сосед по комнате, Петя Лелето. И вот, прилетев с очередной «формы», т.е. с регламентных работ в Норильске, в предвкушении лыжной прогулки в завтрашний, погожий выходной день, я занялся подготовкой наших лыж. Неожиданно протарахтел телефон внутренней связи, и, сняв трубку, я услышал в ней голос нашего начальника АТБ. У него был своеобразный, бубнящий, стариковский голос, который прогундосил: — Дима, нужно слетать на ЗФИ. Вылет через час. Это ломало все мои планы. — Хорошо, а на долго? — Да, дня на три-четыре. — А! Ну хорошо, конечно полечу. — Добро. Трубка запикала короткими гудками. Вот те на… Ну, что ж, полетим на ЗФИ! Малость неожиданно, но к такому обороту дел я начал помаленьку привыкать. И внутренне был более-менее готов. Мне, конечно, жаль было лишиться выходных, тем более, после Норильска действительно хотелось отдохнуть пару дней. Ну, что ж поделаешь, раз надо. Тут же выяснилось, что из технарей летят трое. Я, Валерка Вершинин, он жил в нашей же общаге, и Толик Ткаченко. Толик был женат, и приехал на Диксон совсем недавно. Оба были выпускниками Выборгского авиаучилища и я почувствовал определённое спокойствие в предвкушении предстоящего вояжа. Так, святой троицей мы и приехали на аэродром, за 10 минут до вылета. Собраться толком я не успел. В одном кармане у меня был воткнут конспект и пара пачек «Примы», в другом – полотенце, в которое была завернута зубная щетка и тюбик пасты. Поздоровкались с экипажем и полезли в вертушку. Это был экипаж Ремерова, пожалуй, самого уважаемого командира в нашей эскадрилье. Он был спокойным, никогда не повышал голос, и казалось, что не найдется причины, которая сможет вывести его из равновесия. Ремеров всегда соглашался лететь туда и тогда, куда и когда отказывались другие. На рожон не лез и летать с ним было как-то душевно. Взлетели. Сделав круг над Диксоном, взяли курс на северную оконечность Новой Земли, мыс Желания. До него верст 500, лететь часа два с половиной, без промежуточных посадок. «Курс 297!» — командует штурман. Погнали! Удобств в вертолёте никаких. За час-полтора мы отсидели свои задницы, на откидных жёстких сидениях, капитально. Грохот от воздушного винта приличный, разговаривать приходится почти криком, отчего особо общаться друг с другом не хочется. Расползлись по фюзеляжу, кто на чехлах, кто как, пробуем покемарить. Курево не лезет, все уже обкурились. Я подсаживаюсь поближе к радисту, наблюдаю за его работой, иногда перекидываемся словцом. Он сидит, прямо в салоне. Сразу, справа от входной двери. Собственно, эта неустроенность и сдерживала меня от переучивания на бортрадиста. Если в том же, «допотопном» ИЛ -14, были великолепные, отдельные места и для радиста и для штурмана, то в МИ-8 этих бедолаг явно судьба обделила. В экипажах вертолётов, у разработчиков, они штатно не числятся. И только на Северах, в связи с производственной необходимостью, скажем так, их вводят в экипаж дополнительно. Ну, ввели, так ввели, а куда их сажать? Решено было так. Возле дверей, прямо в салоне, ставилась дюралевая этажерка, и на неё устанавливался тот же приемник УС-9 и передатчик РСБ-70. Реликты, перекочевавшие на гражданские суда с самолета-легенды Ту-4, а если зрить в корень, то с американского B29. Вместо кресла ставился обыкновенный стульчик с железными ножками, такие же стулья были и в нашей столовой. Чтоб он не летал по салону, его ножки втыкались в упоры, прикрученные к полу фюзеляжа. В общем, радиста усадили. Со штурманом было несколько сложнее. Куда его воткнуть? В салон? Но там уже радист сидит, ухмыляется. Да ещё бак впёрли туда же, на пол тонны керосина. Не… Давай-ка его в кабину примостим. Куда, куда? В кабину? Да там и так три рыла сидят, плечо к плечу. И мужики, в основном, не субтильные. А вон, между приборными досками, перед бортмехаником! Сказано-сделано. Склепали маленький столик из оргстекла, поставили стульчик. Из столовки. Работай штурманец! И не жалуйся! Вот он и сидит, как «кукуй» на ветке. Приборы все сзади, астрокомпас где-то сбоку. Просит второго летчика – накрути-ка там частоту на АРК, чё там индикатор показывает? А скорость какая? А курс? И никаких привязных ремней, не дай бог «нужда»… Так мы вынужденную посадку называем. Так и едем. Как он голову себе не сворачивает – не понимаю. Годы тренировок, наверное. А что МИ-8? Воздушное судно первого класса. Не абы что… Основная навигация строилась на счислении пути, работе с астрокомпасом и с АРК. Автоматическим радиокомпасом. Магнитное склонение в наших широтах достигало 40 градусов, поэтому при прокладке, пользовались только гиромагнитным и гиропоукомпасом. При наличии солнышка и не очень плотной облачности хорошо помогал астрокомпас, показывающий истинный курс. АРК использовали «по нажатию». Радист связывался с поляркой, та давала «нажатие» на определённой частоте, на которую настраивали АРК. Так, с курсовым углом радиостанции в ноль и чесали в нужном направлении. Так было и в этот раз. Долетели до мыса Желания, сели. Встречать вертолёт повылазило всё население полярной станции. Полярка довольно большая, есть и женщины.
Поигрались немного с кудлатыми, белыми щенятами, похожими на медвежат. Пообедали в общей столовке. Похоже, ради нас полярники приготовили хороший обед. Но засиживаться некогда. Вертушка перелетает ближе к берегу, где сложено невиданное количество бочек с горючим, механик начинает работать альвеером, мы все ему в помощь. Ручным насосом, из двухсотлитровых бочек керосин перекачивается в баки. Дело не из весёлых, но не дает нам замерзнуть. Меняя друг друга, заправляемся. Кто-то из наших замечает невдалеке несколько крестов. Бежим туда. Быстро. Захватываю с собой фотоаппарат. Нас предупредили, что в окрестностях станции можно запросто встретить ушкуя. Так местные зовут белого медведя. Видимость хорошая, и мы, пренебрегая опасностью встретить хозяина Арктики, выходим к крестам. Кресты старые, свежих могил не видно. Ну, и, слава Богу. Пытаемся прочитать надписи, выскобленные на крестах и том, что от них осталось. Ничего впечатляющего. Достаю из-за пазухи фотоаппарат, делаю несколько снимков. Чувствую, перемотка маслает вхолостую. Вероятно, аппарат замёрз и плёнка порвалась. Потом выяснилось, так и есть. Жаль. Взлетаем, круг почёта вокруг станции и курс на ЗФИ. Провожать нас тоже вышла вся станция. Машут руками, подкидывают шапки. Как дети…
Курс 291 градус, наша цель – полярная станция Нагурская на Земле Александры, в архипелаге Земли Франца Иосифа. Вот это уж точно – край Земли. Чухаем. Потихоньку адаптируемся к дальнему полёту. Ехать нам часа три, а если не повезёт с направлением ветра, то и четыре. Экипаж в гарнитурах, им не так бьёт по ушам рокот лопастей. Мы натягиваем свои ушанки, но в салоне тепло. Не пойдет. Приходится мириться, приспосабливаться. В иллюминаторах полное однообразие. Пару раз видели медведиц с медвежатами, но снижаться не стали. Торосы льдов, бесчисленные разводья. Раньше я думал, что лёд как начинается с припая Диксона, так до Северного Полюса и продолжается. Теперь же, видя эти пространства чистой воды и молодого, тёмного льда, невольно проникаешься чистосердечным уважением к полярным путешественникам. Какое нужно иметь мужество, двигаться через эти немыслимые преграды. Работая на Диксоне, я много раз встречал туристов — путешественников разных мастей. Потом начал отмечать, что местная публика весьма не одобрительно к ним относится. Через время понял, почему. Обычные туристы-лыжники не в счёт. Эти сами придут ни откуда, сами в никуда и уйдут. В лучшем случае пару-тройку дней перекантуются в гостинице, поедят нормальной пищи в столовке, отоспятся в тепле и тихонько свалят, никого не напрягая. И совершенно другое дело, разного рода «помповые экспедиции». Иногда даже доходило до абсурда. Приехала команда, раструбила, что с Диксона пойдут на лыжах, где-то на побережье ставить мемориальную доску. Неделю пробухали в гостинице, потом погрузились на АН-2, слетали, после обеда прилетели. Ещё побухали. Потом видим, по телеку, вся команда где-то на приёме в высоких кабинетах. Получают значки и грамоты. Вот и думай… Так и настраивают против себя местное население. Люди по 25-30 лет честно работают на Крайнем Севере, но как – то про них и не вспоминают. Обидно людям, вот и не любят там таких путешественников. Я, если честно, тоже таких не понимаю. Ну, если ты так любишь Арктику, то приедь и поработай в ней, хотя бы с годик. А так – пшик в биографии, да и только… Летим. Во все глаза вглядываемся за белый горизонт, в ожидании нашей Терра Инкогнито. Штурманец то знает, где мы находимся и сколько нам ещё ехать, но до него разве дотянешься? Сидит, крутит свой астрокомпас с умным видом. Ловит «зайчика». Ближайшей береговой точкой должен быть остров Гуккера. Потом – Земля Георга и наконец — Земля Александры, самый западный остров Архипелага. Стали появляться небольшие глыбы льда, которые с некоторой натяжкой можно уже назвать и айсбергами. Наконец то, на горизонте появляется едва заметная тёмная полоска, которая начинает расти на глазах. Экипаж явно заерзал в своих креслах. Им тоже надоели эти пустые пейзажи. — Гукера! — читаю по губам полуобернувшегося к командиру штурмана, и вижу его довольное лицо. Ремеров утвердительно качает головой. Эх, ё-маё. Если б мы тогда знали, сколько исторических событий связано с этим замечательным островом. Мы же, ни ухом, что говориться, ни рылом. Ни один. Даже не догадывались, что где-то здесь, на западной стороне острова есть официально законсервированная, а реально — просто брошенная полярная станция Бухта Тихая. Про то, что в 1913 году здесь зимовала экспедиция Георгия Седова, давшая бухте это название. Ни чё не знали. Тундра. Неогороженная… А помните художественный фильм «Семеро смелых»? Вот его именно здесь и снимали. Так и пилим, левее острова. Только на ЗФИ я и видел такие необыкновенные острова с плоскими, как стол вершинами. Они так и называются — столовые горы. Даже и не вершинами, а плато, неведомо как поднявшимися из морских глубин. Просто поразительно. После Гукера, миновав Британский канал – так называется широкий морской пролив перед Землей Георга, со множеством айсбергов разных цветов и оттенков. Голубые, жёлтые, зелёные. Лететь стало интереснее. И справа и слева виднелись крупные массивы земли, проплывающие под винтами нашей оранжевой вертушки. Незыблемые монолиты скал, украшенные снежными массивами и ледниками. Погода была пасмурной, но облачность не плотная. По оживлению в кабине мы поняли, что подлетаем к нашей конечной точке сегодняшнего маршрута. Нагурская. Наконец-то. С непривычки мы уже изрядно устали и хотелось размять затёкшее тело. Ремеров заложил плавный вираж, и мы все прильнули к иллюминаторам. Сразу увидели два домика полярной станции, группку людей, зелёный вездеход и несколько собак. Кто-то пытался нам что-то просигналить, махая руками. Вертолёт пошёл на снижение. И через пару минут мы оказались в объятиях этой группы людей. Понять, кто есть кто, не получалось. Публика была слишком разномастной, и с ходу можно было понять единственное – часть из них была военными, часть гражданскими. Была среди них и женщина. Она стояла в сторонке и как-то, без особых эмоций, наблюдала за нашим братанием. Ещё были собаки. Здоровенные лохматые псины, радующиеся нашей встрече, как мне показалось, больше всех. Далее началось самое интересное. Приглашение на ночлег. Вояки были уже в заметном подпитии, и быстро перехватили инициативу. Нам, если честно, было совершенно безразлично, где заночевать. Мы все устали настолько, что единственным желанием было как можно скорее принять горизонтальное положение и оттянуться, минуточек шестьсот, в тишине и покое. Увы… Не вышло. По логике нам следовало бы расположиться в аэропортовском домике. Ведь Нагурская, как бы там ни было, являлась приписным аэропортом Диксона. Но перед натиском военных мы устоять не смогли. Они сослались на то, что ими специально подготовлена ленкомната под нашу ночёвку и соответствующий ужин. В принципе, мы ничего против не имели и нам только и оставалось, что извиниться перед полярниками. Произведя послеполётное обслуживание и тщательно зачехлив вертолёт, донельзя вымотанные, потащились в сторону «гарнизона». Понять, что тот представляет из себя, было совершенно невозможно. Всё оказалось занесённым снегом так, что из под него торчали лишь трубы дымоходов и наполовину откопанные от снега оконные проёмы. В наше распоряжение действительно была отдана вся ленинская комната, со всей положенной ей атрибутикой. Тут же стоял и накрытый стол, готовый к дружескому застолью, за который мы и были торжественно приглашены. Посиделки продолжались до позднего часа. Тем для разговоров было предостаточно, как и алкоголя, невесть откуда взявшегося в таком количестве. Когда нас пригласили пострелять из ЗПУ по бочкам с бензином, то мы поняли, что нужно как-то закругляться. Хотя военные были на пике веселья. Но, к их чести они не стали настаивать на своем предложении и оставили нас в покое. Чему мы были несказанно рады. Койка нашего штурмана оказалась вторым ярусом прямо напротив большой политической карты. Укладываясь спать он нас здорово развеселил: — Впервые в жизни буду спать так, что голова в Африке, а задница в СССР… Наутро все проснулись с головной болью и откровенным синдромом похмелья. Конечно, ни о каких полётах даже и речи не могло быть. Но, наш командир решил сдержать слово и покатать вояк, а заодно перелететь поближе к расположению полярной станции. Так и сделали, а заодно и отбрыкались от настырных, но радушных хозяев ЗПУ и бочек с бензином…
Аэропорт «Нагурская», ценная карта, Немецкая бухта.
Про Нагурскую я много раз слышал на Диксоне. Как я уже говорил, это был приписной аэропорт Диксона. Фантазии мои несколько остепенились, и по честности, в Нагурской я уже не ожидал увидеть чего-то необычного. Однако, увиденное несколько меня озадачило. Точнее – не увиденное… Я не увидел ровным счетом ничего, кроме названия. Метрах в трёхстах от полярной станции торчал задратый хвостом вверх ИЛ-14. Никакой разметки, никаких огней, никаких локаторов. Никой аэропортовской атрибутики. Снежное поле и торчащий из него разбитый Ил. Хотя, как выяснилось, один из двух домов объединяемых поляркой, всё же принадлежал аэропорту. Дома были одинаковыми. Добротные, тёплые, двухэтажные срубы. Хотя нет. Немного не так. Таковым, пожалуй, был дом полярников. Их было шесть человек, в том числе и одна женщина, жена начальника полярки. К нашему огромному удивлению весь персонал аэропрорта был представлен одной единственной женщиной – Людмилой Петровной. Как выяснилось, в аэропорту она была диспетчером, а так как аэропорт прекратил своё существование, то её миссия сводилась к присмотру за аэропортовским имуществом и провиантом, которого оставалось примерно на два года. В былые времена штатное расписание аэропорта включало в себя диспетчера, авиатехника-механика, синоптика и радиста. Но это было когда-то. Сейчас же оставалась только Петровна. Как мы поняли, она была в полном раздрае с полярниками. Несмотря на свой 53-летний возраст, выглядела она не дурно. Думайте что хотите, но присутствие незамужней женщины, да ещё и со своей жилплощадью, внесёт смуту в любой коллектив самых брутальных мужиков, особенно в этих, забытых Богом широтах. Был у Петровны ещё один козырь, ни сравнимый ни с какими другими. Приличный запас спиртного, оставшегося в провианте закрытого аэропорта. Сколько именно его у неё было, я не знаю, но по данным разведки, довольно много. Естественно, в первый же вечер вновь была организована очередная, приличная пьянка, правда уже на территории полярной станции. Был преподан шикарный ужин с фирменным коктейлем под кодовым названием «Шоколадка». Это была смесь коньяка и питьевого спирта. Дрянь, конечно, но на чистый коньяк Петровну расколоть не получилось. В принципе, все остались более, чем довольны. Далее начались размеренные будни, чередующиеся нелетной погодой и редкими вылетами на острова Хейса, Гремм Белл и Рудольфа. Утром мы готовили вертолёт, вечером встречали его обратно. Иногда летали с бортом, но на день предпочитали оставаться в Нагурской, потому как особого смысла сопровождать борт на кратковременных стоянках не было. Зато в Нагурской мы «оттопыривались» по полной… Мы полностью могли посвятить себя «ничегонеделанью». Прекрасная кухня, великолепная библиотека и такая же чудесная фильмотека, в основе которой были комедийные и приключенческие фильмы. А если учесть, что мы быстро нашли общий язык с Петровной, и раскрутить её на «шоколадку» не составляло особого труда, то вопрос вставал сам собой — что ж вам ещё нужно?! Особенно мне понравилась атмосфера кают-компании на этой полярке. Как нигде. Всё было как-то особенно по-домашнему, тепло и уютно. Зачастую время коротали в тихих интеллигентных беседах с полярниками, которые очень гордились своей станцией и любили рассказывать про свою работу на ЗФИ. В это время я здорово продвинулся в изучении телеграфной азбуки и зачастую уходил в радиорубку, где общался с радистами-метеорологами, наблюдая за их работой. Мне удалось сыскать среди них определенное уважение, когда они увидели, что мне не чужда морзянка, и что я предпочитаю их общество вечерним возлиянием поголовного большинства нашего экипажа. В свою очередь я рассказывал им про радиолюбительство, DX-ов, контесты, и, как мне кажется, реально заинтересовал их этой темой. Дни тянулись хоть и монотонные, но не утомительные. Как-то в разговоре с полярниками они обмолвились, что на старой полярке ещё есть куча кинолент, и у них всё не доходят руки откопать их из под снега. Это нас заинтересовало, так как все интересные фильмы были уже нами пересмотрены. Мы выяснили, что тот дом, в котором мы находились, это не что иное, как новая полярная станция. А старая находится рядом, к нашему большому удивлению. Мы вначале даже не совсем поверили в это, пока снарядив экспедицию, не обнаружили её, буквально в двух шагах от нашего домика. Объяснялось это тем, что небольшая постройка была почти по самую крышу заметена снегом, из которого торчали одни трубы. Входная дверь действительно была завалена под самый верх. Мы сразу прикинули, что придётся перекидать не один куб снега, чтоб проникнуть внутрь станции. Несведущему человеку эта операция может показаться сущим пустяком, если не принимать во внимание разность между снегом арктическим и снегом средних широт. Тут, пожалуй, нужно дать некоторое пояснение. Снег в центральной Арктике дело не шуточное. Постоянные штормовые ветра, в 20 — 25 метров в секунду тут не редки, причём, дуть может как в пасмурный, так и в ясный день. И, если в пасмурный день, за счёт повышенной влажности снег обретает более-менее всем известную фракцию, то в ясные и морозные дни, ветер подымает низовую метель, подхватывая снег с поверхности льда и превращая его в дисперсную пыль. Эта снежная пыль обладает поразительными способностями проникать во все дыры и щели. Имея такой доступ к какому-либо пустотелому объему, она незамедлительно заполняет его доверху. Причём, плотность такого заполнения можно сравнить с алебастром или гипсом. На открытой поверхности, под действием сил природы этот снег утрамбовывается так, что ещё не всякой лопатой можно с ним справиться. И зачастую на помощь лопатам приходят пилы и ножовки. Так было и в нашем случае. Лишь одно нас немного радовало, это то, что все наружные двери в Арктике открываются во внутрь. И нашей задачей было откопать вход хотя бы до половины, чтоб добраться до дверной ручки с замком. Когда дело было сделано, вход расчищен и двери наконец-то открыты, то всем нам стало немного не по себе. Тогда, конечно, мы ещё не были знакомы с ужастиками видеопроката, где в центре сюжета фигурировали всякие монстры из ледяных пещер. Но то, с чем мы столкнулись на заброшенной станции, ввергло нас в состояние реального ужаса. Ничего не подозревая, будучи в прекрасном расположении духа от успешно проделанной титанической работы, мы ввалились в сени полярки. Освещения в ней естественно не было, и в свете слабого фонарика мы оказались в каком-то фантастическом мире. Все стены были одеты в толстую шубу изморози, сверкавшую в прыгающем луче фонарика. Какой-то неестественный холод повеял из глубины помещения, и всем нам стало как-то не по себе. Тут и там валялись разбросанные вещи, книги, журналы, фотографии. Всё тоже было покрыто толстенным слоем инея. Я поначалу не понял, почему вся эта обстановка наводила какой-то инстинктивный ужас. Вероятно, причиной этому было отсутствие каких-либо признаков жизни. Вид какой-то первозданности и опустошённости. Мы все молчали, озираясь по сторонам. Всем было явно не по себе. И, если ещё пять минут назад у нас было определённое желание пошататься по брошенной полярке, то сейчас от этого желания не осталось даже воспоминаний. Наша троица, не задерживаясь, прошмыгнула в подсобку, о которой нам рассказали полярники, где обнаружила целый стеллаж с коробками кинолент. О том, чтоб рассмотреть надписи на них и выбрать самое интересное, речи не стояло. Мы ухватили столько, сколько могли утащить, и быстро вернулись к входу. И чем дольше мы находились внутри, тем ужаснее казалось нам то пространство, которое оставалось за нашими спинами. Выскочив наружу, мы захлопнули дверь и с облегчением перевели дух. На полярку возвращались молча, и у меня стрельнула мысль, а почему никто из полярников не пошел с нами? И хотя впоследствии мы делали ещё пару вылазок за фильмами, но полярники так и не разделили с нами эти походы. Вознаграждением за эти стрёмные вылазки стали незабвенные кинокомедии Леонида Гайдая, наиболее любимые на всех советских полярках.
В один из дней, зайдя в кают-компанию, я увидел одного из полярников за интересным занятием. Он от руки перерисовывал на кальку карту ЗФИ, пятикилометровку. Так как народ на станции был довольно общительным, то я не постеснялся подсесть к нему поближе и поинтересовался, что это за карта. Похоже, что ему это только и было нужно, ибо он тут же оторвался от работы и начал мне показывать на карте места, представлявшие историческую ценность. Места экспедиционных складов, могилы экспедиционеров, хижина Нансена, лагерь Уэльмана и так далее и тому подобное. Много интересного он рассказал и о Земле Александры, на которой располагалась полярная станция Нагурская. Тут меня заинтересовал тот факт, что западная часть острова и по сей день закрыта для посещения из-за минных полей, поставленных гитлеровцами во время Великой Отечественной Войны. Тогда я и понятия не имел об операции «Кладоискатель», проводимой нацистской Германией и думать не думал, что Нагурская была в эпицентре тех событий. Самой станции в те времена тут не было, зато прилегающие территории были лакомым кусочком для немцев, в плане оборудования секретных метеорологических станций. Объяснялось это тем, воздушные фронты, формируемые арктическими циклонами и антициклонами центральной Арктики, определяла погоду над Баренцевым морем, через которое шли союзнические конвои. Знание погодных условий позволяли более точно планировать морские операции и той и другой стороне. Поэтому за эти, арктические территории шла постоянная война. Но большее удивление у меня вызвали не секретные метеостанции на ЗФИ, а тот факт, что в непосредственной близости от полярки находилась секретная немецкая база подводных лодок. И самым поразительным фактом оказалось то, что эта немецкая база была обнаружена советскими полярными летчиками только в 1956 году. Разумеется, я тут же кинулся к рисуемой им карте, однако на ней никаких отметок в этом плане не было. На моё: — Так где же она тут? , полярник лишь улыбнулся, и как-то неопределенно пояснил, что находится она за ледником, который нужно объезжать вокруг на вездеходе. В этом, якобы и вся трудность её достижения. Через ледник гораздо ближе, но его льды крайне коварны своими трещинами. Конечно же, меня эта база заинтересовала, и я стал выпытывать у полярников, что же это такое. Разумеется, моя буйная фантазия нарисовала мне какие-то гигантские доки-бункеры, блиндажи и зенитки… Но, как оказалось, со слов полярников, ничего подобного там нет. Какие-то бетонные развалины, остатки приземистых строений, что-то подобие траншей и ДОТов. Якобы, есть там что-то под землей, но они туда не суются из-за боязни минирования. — А что там можно найти? — Ну, пуговицы, гильзы, что-то из бытовой утвари. А если повезет, то и штык-нож. О? Это уже интересно. — А как туда попасть? — не унимался я. — Ну, вот в воскресенье и съездим, мы сами там давненько были, — обнадежили меня полярники. Я стал ждать этого момента, потихоньку заражая идеей других членов экипажа. Дело дошло до того, что чем ближе приближался день экскурсии, тем больше становилось желающих в ней участвовать. И, к воскресенью уже вся полярка жила предвкушением интересного дня. В день «икс» с самого утра мы занялись сборами и уже обсуждали план поездки, когда в комнату вошел Ремеров и этак спокойненько обрушил все наши планы: — Всё ребятки, отбой по экскурсии. Всем готовиться к вылету, через сорок минут – колёса в воздух! Ё-маё… Вот это облом… В принципе, мы были как бы и рады, что наконец-то сменим обстановку и посетим новые места Земли Франца Иосифа. А Нагурскую, за её уют, и душевный комфорт мы так и прозвали, Нагурия – страна чудес. Жалко, конечно, что наше путешествие в немецкую бухту не состоялось, но на тот момент все мы были уверены, что ещё не один раз побываем в Нагурской и наша экскурсия непременно состоится. Но, забегая наперёд, скажу, встреча так и не состоялась. Больше в Нагурской мы никогда не засиживались. Прилетали, забирали груз, высаживали людей и улетали. Да и в суете этих налётов мы как-то и не вспоминали про бухту и её тайны. Вот «шоколадку» вспоминали. А про бухту – нет… С появлением Интернета я стал внимательно отслеживать информацию на эту тему, и что удивительно, что уже почти 20 лет одни и те же персоны, в разных СМИ муссируют этот вопрос, жуя одни и те же факты, усердно мешая Божий дар с яичницей. Сами они там, разумеется, не были, вся информация с чужих слов. Фотографий – ни одной, место расположения не раскрывается. В бухте Нагурской, якобы она и находится, эта секретная база. Но ни на одной карте такой бухты нет. Так что, тайна тщательно скрывается, принося доход этим диванным трепачам-исследователям.
о.Хейса, полярная обсерватория им. Кренкеля
Ну, а мы, снова в воздух! На этот раз, наш курс в центр архипелага, на остров Хейса. Я давно хотел там побывать, так как знал, что на этом острове расположена международная полярная обсерватория. А главным её достоинством является запуск ракет в стратосферу. Это, конечно же, было интересно. Маршрут опять пролегал между большими и малыми столообразными островами. Как тут можно ориентироваться, не понимаю. На подходе к острову заметили на его рейде какое-то большое судно, вмерзшее в лед. Сделав над ним пару широких кругов, пошли на посадку. Оказалось, что это ледокол «Красин», стоящий на мёртвом якоре, возле острова. Вместе с большой группой встречающих нас полярников оказались и представители экипажа ледокола. Как уже стало обычным, нас стали тянуть в разные стороны. Красинцы к себе, полярники к себе. Мне лично, импонировал ледокол. Ещё бы! «Красин» это легенда Арктики. Вспомните хотя бы фильм «Красная палатка», где «Красин» спасает экспедицию Нобиле, потерпевшую катастрофу, недалеко от Шпицбергена. Однако всё же полярники оказались похитрее и знали, чем нас соблазнить. Конечно же, хорошей баней! Мы с удовольствием приняли приглашение, тем более, что последние с заговорщицким видом пообещали расселить нас во французском домике. Наше воображение опять сыграло с нами злую шутку, нарисовав в наших умах что-то заграничное, комфортное и уютное. Мы согласились. Баня, если честно, оказалась весьма посредственной, а домик-коттедж скорее был не французским, а финским. И представлял собой каркасно-щитовой дом, так в простонародье и звавшимся – «финский домик». Здесь таких домиков было несколько, и как нам объяснили, в этом до нас жили французы. Поэтому и французский. В доме было заметно прохладно, так сказать, на грани нормального проживания. Недалеко от домика я обнаружил полуразрушенную, трёхэлементную антенну Яги, торчащую на скривленной мачте, да ещё и с трапами. На мой поверхностный взор её вполне можно было восстановить, и я уже начал было прикидывать, а не «слямзить» ли её при отлете? Кому она тут нужна?! Однако толком выяснить ничего не удалось, а брать грех на душу не хотелось. Кабеля не было, поэтому и не было ясным, из какого именно домика работали. Возможно, антенна простояла тут уже не один год, а так как народ на станции меняется постоянно, то и следы её хозяев где-то затерялись. Походил я вокруг неё, да и отложил эту операцию до лучших времён. Все таки, не гоже в первый же прилет заниматься мародерством. Сама станция оказалась довольно большой. По моим прикидкам, численность её была человек в двести. Это была самая большая полярка, на которой мне довелось побывать. Нас угораздило прилететь накануне какой-то юбилейной даты, и в связи с этим, после обеда полярники устроили что-то нечто концерта художественной самодеятельности. С песнями, стихами и танцами. Столовая была довольно большой, а кухня больше похожей на общепитовскую, с выдачей — амбразурой. На привычный камбуз, совмещённый по обычаю, с кают-компанией, характерный для полярных станций, не было ничего похожего. Ракеты пускали только по средам. И тут нам не повезло, потому как прилетели мы в четверг. Тем не менее, я добросовестно расспросил кого-то из полярников, как осуществляется сей процесс. Все оказалось достаточно просто. В отведённый час на полярке раздается предупредительный сигнал, и всякое перемещение по территории прекращается. Метеорологическая ракета, установленная в специальную установку, выстреливается почти вертикально, на высоту нескольких десятков километров. А затем, её остатки, с установленной аппаратурой, подбираются специальной командой. Всё как-то слишком буднично, но всё равно, посмотреть бы хотелось. Хотелось бы побывать и на «Красине», причем моряки приглашали нас неоднократно. Особенно мне хотелось посмотреть радиохозяйство этого ледокола. Ну и подняться на его борт тоже было своеобразной честью для любого арктиканца. Но, нашим желаниям противостояли интенсивные полёты, практически целыми днями. За день мы выматывались так, что после прилёта, быстренько обслужив вертушку, ужинали и шли отдыхать в свой домик. Благо, нам поставили отдельный телевизор, с двумя или тремя программами, что было уже хорошо. Тут уже не было тех пьянок и гулянок, как в Нагурии. Меня лично это устраивало. Остальных, по-моему, тоже. На Хейса мы работали дня три-четыре. Здесь всё было уже более однообразно. Впечатление произвели красивые айсберги вокруг острова и круглое озеро с пресной водой, вокруг которого и расположилась станция. Её многочисленность как-то не располагала к душевному покою, и когда мы узнали от командира, что наша миссия на ЗФИ завершена, то даже немного обрадовались, считая, что очередное свидание с этим архипелагом состоится довольно скоро. В принципе, так оно и получилось, но все последующие командировки были довольно краткосрочны. По принципу – галопом по Европам. Курс — Северная земля, аэропорт Средний!
Аэропорт Средний, остров Уединения.
Если Нагурская была более-менее тёмным пятном для нашей молодой авиаэскадрильи, то Средний был всегда на слуху. Аэропорт Средний. Назывался он так потому, что он был расположен на одноимённом островке, в архипелаге Седова, который в свою очередь, находился в более крупном архипелаге Северная Земля. Про Средний я узнал почти сразу по приезду на Диксон. Точнее, при вселении в наше, аэропортовское общежитие. Жил там такой Саня Шатров. Он закончил какое-то авиаучилище с красным дипломом, и в его комнате была здоровенная полка, уставленная всякой авиационной литературой. Саня был авиатехником – механиком, и работал в бригаде тяжелого регламента. Она так сокращённо и называлась – БТР. И работали они не как мы, посменно, сутками, а как белые люди, с 9 до 18 часов, причем, с обеденным перерывом. Поначалу этот БТР вызывал у меня некоторые опасения в плане реально тяжёлого физического труда. На деле всё оказалось проще. Технари народ смекалистый, поэтому их уголок, уголок бригады тяжёлого регламента был оборудован более-менее уютно. Но это на сухопутном аэродроме. На ледовом же им отводилась крайняя стоянка, где они копошились под открытым небом, используя мощные передвижные печки. Саня был охотлив до рассказов, и как-то мы случайно зацепили тему училищной войсковой практики. После второго курса всех нас, летом, на два месяца распихивали по строевым частям. Там мы проходили общевойсковую подготовку, торжественно принимали присягу, а главное, стажировались на реальных полетах, проводимых в этих частях. Лично мне повезло проходить стажировку на самолётах Ил-76 в Витебске. В той самой части, в которой снимался фильм «В зоне особого внимания». Не знаю, в какой части проходил стажировку Сашка, но самолеты там были М3 и М4. Это мясищевские монстры стратегической авиации, крупнее которых ни в советские времена, ни после не было. Вдохновлённый этими воспоминаниями Сашка и обмолвился, что именно Средний до недавнего был аэродромом подскока, в стратегических планах нашей советской авиации. Полосища там, километра в три, не меньше… Вот, у меня на корочке и отложилось что-то грандиозное и могучее. На Средний наших технарей посылали довольно часто, даже когда были только ледовые ИЛ-14. Но, опять же, только механиков. РЭСОС-ников – никогда. Мы были в страшном дефиците. И вот теперь, мы всей нашей командой направляемся на Средний. Здорово! Усталость уже порядочно накопилась у всех, к тому же у лётчиков подходила к концу продлённая санитарная норма в 80 часов. Поэтому, на Среднем мы не должны были особо засидеться. Так оно и получилось. Долетели нормально, по дороге заглянув на остров Ушакова, на котором работала небольшая полярная станция. Даже движки не глушили, быстро выгрузили какие-то ящики, переданные с Хейса, и вновь поднялись в воздух. Все мы были в преддверии очередного свидания с чем-то таинственным и незнакомым. Нас ждал большой архипелаг – Северная Земля. К моему великому разочарованию, Средний оказался островком, едва заметным с воздуха. А вместо ожидаемого огромного аэродрома, мы увидели очередной пшик… Хотя, различие с Нагурской было на лицо. Во-первых, тут было два балка инженерной авиационной службы. Причём один, очень и очень импозантный, легко узнаваемый по советским фильмам о героических полярниках. Голубого цвета, с дверью больше похожей на овальный люк с иллюминатором, и большими белыми буквами над входом – ИАС. Удивляться оставалось только тому, как это за столько лет не нашлось доморощенного художника, изобразившего на нём какого-нибудь полярного медведя или, на худой конец — пингвина. На деле, этот балок оказался всего лишь складом всякого авиационного хлама, в основном не представлявшего никакой ценности. Правда, об этом я узнал несколько позднее. Второй балок был обитаем и в нём тёрлись в основном техники и бортмеханики. Во-вторых, на аэродроме был настоящий АДП — основная достопримечательность Среднего. Натуральный авиационный диспетчерский пункт, со всеми положенными аэропорту атрибутами. Тут торчали антенны, крутились анемометры, измерявшие силу ветра, тут был настоящий, важный диспетчер и настоящий радист, а главное — привычная толкотня лётной братии, придающая определённый романтизм этому захолустью. В общем, всё как положено. В качестве подтверждения рассказов Сашки Шатрова кругом были разбросаны большие стремянки и лесенки, явно предназначенные для обслуживания крупной техники. Аэродром был примерно в километре от самого посёлка, в котором мы увидели целый ряд всевозможного ржавого спецавтотранспорта. Были тут и здоровенные бензовозы, источники аэродромного питания, так называемые АПА, снегоуборщики и прочее, прочее, прочее. Кстати, снегоуборщики в Арктике почему-то называют «снога»… Вся эта техника была наполовину разобрана, и представляла собой жалкое зрелище. Больше похоже на растащенное и разворованное, но кому ж тут воровать?! По большому, всем все пох… В разговорах выяснилось, что конечно же, последний бомбер сюда залетал ещё при царе Горохе, и реальных тому свидетелей уже не осталось. А полоса, как бы действительно в три, а то и более километров, и представляет собой утрамбованную косу из морской гальки. Вероятно, полоса была сезонной, и более вероятно, использовалась только в зимнее время. Вполне возможно, что аэродром этот был более потенциальным, чем реальным. Вероятно, было сделано несколько героических технических посадок, далее – доложено верхнему руководству о возможности потенциального использования данного аэродрома на крайний случай, ну и для того случая и завезена техника, оборудование и несколько человек технической службы. Но всё это было в прошлом. Лично я как-то сомневаюсь в более-менее реальном использовании данного аэродрома. Для дозаправки с бомбами не будешь же на него садиться? А содержать на острове арсенал вооружения просто нереально. Да и сколько там можно было уместить таких монстров, как М3? Два — три? Не больше. В общем, как говорится, вопрос исследовательский. О Среднем я расскажу ещё отдельно, ибо через пару лет меня занесло сюда на время высокоширотной экспедиции. Ещё та эпопея. Работы на Среднем оказалось не много. Свозили какую-то науку в Северный ледовитый океан, свозили геологов на один из островов Северной Земли, сгоняли на острова Визе и Ушакова, где тоже работали небольшие полярные станции. Такие же кратковременные стоянки, без охов и ахов. На этом наша работа на Северной Земле и закончилась, а мы получили долгожданную радиодепешу с разрешением возврата на Диксон.
Путь на базу лежал через маленький остров Уединения. Если б я только знал, что на этом островке, на полярке, работал брат-радиолюбитель Виктор Гладышев, UA0BBG, то я б, наверное, пешком бы отправился на него. Однако я даже себе представить не мог такого, а посему, мы подсели там всего лишь на дозаправку, и к своему стыду отказавшись от гостеприимного обеда, рванули на Диксон. А совсем скоро со мной случился вот такой казус, связанный с этим островком. В марте 1982 года, мы получили задание вылететь на остров Средний, что в архипелаге Седова на Северной Земле. Это было началом Выскоширотной экспедиции, ВШЭ – 82. Предчувствуя длительную командировку, я прихватил с собой свой любимый, безотказный UW3DI-2, полагая с его помощью скоротать вынужденное, по причине нелётной погоды, безделье. Тогда, разумеется, не было такой шумихи насчёт всяческих NEW ONE, тем паче на оформление каких-то дробей, спецпозывных и прочей атрибутики, времени попросту не хватало. Никто не считал себя героем и не рвался стать первооткрывателем эфира с того или иного острова. Прибыв на Средний и уладив все формальности по съёму койко-места и постановки на довольствие, каждый занялся своими делами. Кто чем, а мне не терпелось удостовериться, насколько безболезненным прошёл четырёхчасовой перелёт на трясучей вертушке для моего трансивера. Отужинав, весь экипаж отправился в кают-компанию на просмотр кинушки, я же, воспользовавшись моментом, достал свой UW3DI и водрузил его на стол с целью осмотра. На время проведения ВШЭ эта полярка превращалась в арктический перекрёсток и была довольно многолюдной. Нашу команду разместили в маленькой комнатушке, где стояли в два яруса восемь металлических кроватей. Антенны, разумеется, никакой у меня не было. Пока. Собственно, если бы и была, то просунуть фидер в окно, напрочь заваленное снегом, было бы просто нереально. Но на тот момент для меня это было не главное, ибо работать в эфире я пока не собирался, а удостовериться в исправности аппарата, должно было хватить любого куска провода. Таковой кусок в моём хозяйстве нашёлся, и, не придумав ничего лучшего, я зацепил его за ближний край кроватей. Включаю трансивер. Лампёшки светятся, шумы есть, вроде всё без патологии… До сих пор недоумеваю, каким образом переключатель диапазонов оказался в положении «три с полтиной»?! Дело в том, что, будучи на Диксоне я практически не включал этот диапазон, т.к. все мои попытки кого-либо на нём дозваться на немудрёный «Лонг Дрот» были безрезультатны. Тем не менее, переключатель стоял именно в этом положении. Видимо, кто-то из экипажа удовлетворил свое любопытство, втихаря пощёлкав галетником. Крутанув верньер, я буквально вздрогнул от неожиданности, услышав громкий сигнал неизвестной станции. Второго корреспондента я не слышал, но по теме разговора понял, что связь ведётся между двумя полярками. Не веря своим ушам, надеясь разве что на чудо, кручу пи-контур своего трансивера. И неонка бодро подтверждает наличие резонанса в моей кровати! Хватаюсь за микрофон и ору что есть мочи, миленькие, я здесь! И, чудо происходит! Мне отвечает Виктор, UA0BBG c полярной станции острова Уединения! Это километров 350 от Среднего. Слышит он меня довольно уверенно, поэтому факт моей работы на кровать, вероятно, вызывает у него сомнение. Ну а чё тут удивительного, все же два яруса… Конечно же, все мы были очень рады встрече. Сейчас я уже не помню, кто был у него на связи, не то мыс Желания, не то остров Хейса. Но все мы тогда здорово повеселились… Наболтались от души, попрощались, договорившись о будущих трафиках. И, в этот момент в комнату заваливается весь экипаж. Увидев меня за микрофоном, следует иронический выговор: «Ах, вот кто нам киневич смотреть мешал !!!» Оказывается, мой передатчик давал такую наводку на кинап (киноаппаратуру), что просмотр кинофильма был на грани провала… Весть о чудаковатом радиолюбителе быстро облетела окрестности Среднего, ну а мне, дабы не нервировать публику, ничего не оставалось, как перебазироваться на аэродром и развернуть свой шек в одном из его балков. В память о ВШЭ-82 на Среднем остались два моих квадрата на 10-ку, собранные из подручного материала и давшие возможность душевно поработать в арктическом эфире. Вероятно, и по сей день, её обломки валяются на заброшенном аэродроме острова Средний.
Вот, так прошло моё боевое крещение Северной землей и Землей Франца Иосифа. Хорошо, конечно, что матчасть работала исправно и не доставляла нам никаких хлопот. Это дало мне возможность целиком отдастся безмятежному созерцанию местных красот и общению с аборигенами полярных станций. Народ был разношёрстным, но в деле чувствовался какой-то мощный стержень, на котором всё держалось. Дисциплина это одно, но было и ещё что-то. Несколько лет назад мне в руки попал фотоотчет инспекторской проверки полярных станций, относящихся к Северо-Западному управлению по гидрометеорологии. То, что я увидел, никак не укладывалось в моей голове. Аппаратура связи, как во времена Чкалова. Старые, примитивнейшие, маломощные приемопередатчики, типа «Полоса», с ГУ-29-й на выходе. А где же Айкомы?! Где пакетная связь? Где «Гонец», тудыть его мать! Нету! Ничего этого нету. Когда разговаривал на эту тему с гидрометовцами, они только улыбались. Криво… Но не это поразило. Сам быт полярников меня просто шокировал. Замызганные сами, замызганные покосившиеся строения самих полярок. Всё ржавое, раздолбанное, неухоженное. Островные ТДС-ки (труднодоступные станции) ещё более-менее, но береговые – просто хлам. Не знаю. Возможно на них «положили» из-за не перспективности, вот они и доживают свои последние годы. Но в наши времена, всё было иначе. Полярники гордились своими станциями, между которыми было какое-то негласное соперничество. Диксонский гидромет всегда был на высоте. Про другие Управления судить не берусь.
Отпуск прошёл весьма быстро и 3-4 месяца лета промелькнули, как один день. После прилёта со станции, 2 недели провели с женой дома, для акклиматизации, а также для многочисленных встреч с родными и знакомыми. Потом отдыхали на побережье Чёрного моря, в Абхазии, Аджарии и России. Всё хорошее заканчивается быстро, вот и снова нужно собирать чемоданы. Я полетел первый, так как жена ещё не получила разрешение на въезд в погранзону. Снова лечу по маршруту Внуково-Норильск. В Норильске повезло с погодой. Ждал рейса на Диксон всего сутки. Диксон встретил хорошей погодой. Я вдыхал чистейший воздух полной грудью. Дошёл до Папанина 3. Оформился в общежитии и пошёл в отдел кадров — узнать куда на этот раз меня с женой направят. Серебровская сказала, что мы едем работать на остров Виктория и предупредила, что добраться туда будет не легко. Я вышёл в коридор и перекурил это дело. Да, за время отпуска я закурил. Курил немного, по 2 — 3 сигареты в день. В общежитии, как всегда, «погуляли» с полярниками. В веселом расположении духа, играли в домино на «кукареку». Комендант Афиногенова сделала замечание за то, что громко себя ведём и мешаем постоянно живущим полярникам на 2 этаже. Через неделю прилетела моя жена и буквально через 2 недели нас на ИЛ-14 направили на остров Хейса, в обсерваторию имени Кренкеля. Нас было 3 человека и разместили нас в самолёте на места гидрологов. Обогрев отсутствовал, а мы были одеты не совсем по-зимнему. Через полчаса чувствуем — замерзаем. Согреваться решили спиртом, но ни воды, ни закуски с собой не было. Пили по чуть-чуть. Хмель не забирал. За разговорами 2 — 3 часа пролетели быстро. На Кренкеля подъехала машина и нас привезли в дом, недалеко от камбуза. Потихоньку стали оттаивать и шевелиться ноги и руки, а в тепле хмель начал действовать и нас развезло.
Заняться было нечем. Я решил отремонтировать соседям валенки, так как валенки по камням быстро протираются и теряют форму. Брал капроновый чулок, поджигал его и капал горящей пластмассой на валенок и приклеивал к нему новую подошву. Получалось крепкое соединение. Познакомились с обсерваторией. Первым делом пошли на камбуз. Сразу же, при входе, натолкнулись на чучело белого медведя. Говорят, это был когда-то маленький медвежонок, и звали его Маша. Собаки и люди привыкли к медвежонку, но Маша быстро выросла. Стала вороватой и утаскивала у полярников всё, что плохо лежало. Никто не обижался. Но медведь есть медведь и его игры не всем полярникам пришлись по душе. Да и полярной ночью Машка людей пугала — попробуй отличи ее от дикого медведя. Однажды на женщину напал именно дикий медведь и женщина погибла. Тогда приняли решение убить медведя-людоеда, а заодно и Машку. Её шкура некоторое время лежала на чердаке, но нашёлся умелец, Соловьев, который сделал из шкуры чучело медведя. Чучело сделано отлично. Открывая входную дверь в камбуз и увидев в 3 — 4 метрах от себя медведя, некоторое время находишься шоке.
Обсерватория имени Кренкеля.
Обсерватория расположена вокруг озера Космического. Озеро круглое, может поэтому его так и назвали. Питьевая вода в дома поступала из озера. Я первым делом сходил на радиоузел. Познакомился с радистами — Иконниковыми Сашей и Людмилой, Витей Николаевым и Юлей Чураковой. С Сашей Иконниковым мы учились на Курсах полярных работников. ЦАО регулярно пускали ракеты по зондированию атмосферы. Мы выходили смотреть это эффектное зрелище. Особенно красочны пуски полярной ночью. В ЦАО я ходил на экскурсию. Мне показывали ракеты, заряды к ним и передающую аппаратуру. Заряды стояли открытые и мне посоветовали воздержаться от курения. Я аж вспотел, так как стоял с зажжённой сигаретой в полуметре от заряда для ракеты. Ждать и догонять, как говорится, тоска зелёная. Тем более нам сказали, что ближайший борт на Викторию будет весной. Начальником обсерватории Э.Т.Кренкеля был Семенцов. Он собирался в отпуск и заместителем оставался Брысин В.И., который предложил мне и моей супруге устроиться на временную работу. Мне предложили работу радиотехника, а Лене повара. Я сразу же согласился, а жена, Елена Алексеевна, не хотела трудиться. Пришлось провести с ней воспитательную работу, после чего она согласилась, тем более, что выбора у неё не было. Провели инструктаж по технике безопасности, выдали спецодежду, и мы приступили к выполнению своих обязанностей. Я хотел работать радистом, но мне сразу же поручили подключить новый видеомагнитофон к чёрно-белому телевизору. Повозившись 2 дня, видак подключил. Видеомагнитофон был огромный, но без кассет. Двухметровым шнуром подключил к видаку видеокамеру, снял камерой комнату радиотехника и показал результат Брысину. Ему всё понравилось. Он сказал – чтобы не проводить с каждым инструктаж по технике безопасности, запишу его на магнитофон, включу и нехай все смотрят и слушают. Другого применения видеомагнитофону не придумали. Телевидения тогда ещё не было. Навёл порядок в радиодеталях. Проверил с помощью прибора Л1-3 (или ИЛ-14) радиолампы.
Полярная ночь была в разгаре. Света от прожекторов и ламп хватало, но в метель совсем ничего не видно. Ходить приходилось через озеро и нам всегда помогал пёс Бим. Он сопровождал до рубки и бежал обратно. Бима потом брала с собой в дорогу экспедиция «Метелица». Другая собака, по кличке Малыш, неоднократно спасала полярников от медведя. Наступил декабрь, на улице темнотища. Ребята подначивали меня справить мой день рождения, несмотря на то, что мой день рождения позже. Мотивировали тем, что начальство паспорт спрашивать не будет. В конце концов, я сдался, написал заявление и мне на складе выдали 1 бутылку спирта, 1 бутылку водки, 1 бутылку шампанского, 2 палки сухой колбасы и какие-то консервы. Погуляли хорошо. Лена испекла праздничный торт. Пришлось дополнительно выкатить на стол ещё 3 литра настойки спирта с клюквой. Утром за «клюковкой» заходили Володя Дудкин, Савенок и Володя Ненастьев. Им эти ягоды помогли.
Время летело быстро. В январе пробили новую майну для воды у радиорубки. Вода расходовалась для нужд обсерватории и бурильщиками. На Хейса велась разведка на предмет присутствия нефти и газа. Для этого у острова стоял на причале ледокол «Красин». Я однажды сходил на «Красин» на экскурсию. Удивила отделка ледокола — это бронза и ценные породы дерева. На лестницах лежали ковровые дорожки. Всё чисто и всё блестело, как в настоящем музее. Наконец, в феврале нам с Леной сообщили, чтобы готовились к отлёту. Ожидался борт на Нагурскую. Через день действительно прилетел борт и мы вылетели в Нагурскую. Прилетели ночью. Нас встретил Алик Петров. Сказал, что пока света и тепла нет. Показал нам комнату и мы, не раздеваясь, накрывшись 2 одеялами и 2 матрацами, уснули. Утром осмотрелись и сквозь изморозь увидели рисунок — на стене неизвестный художник изобразил пальмы, знойное солнце, пляж и море. При минус 20 нам стало веселее и немного теплее. На кухне нас встретила Вера Петровна Петрова. Её назначили начальником станции Нагурская, пока не велись наблюдения. Всё только начиналось. Поэтому условий для проживания не было. Алик разбирался с дизелями и трактором. Мне он показал домик диспетчеров. Удивила система обогрева домика. К батареям подключили 220 вольт и ввели два контакта в воду. Сближая контакты, вода нагревалась больше, а если воду подсолить, тот же эффект — вода нагревалась быстрее. Там же стоял аппарат для приёма карт погоды на электрохимическую бумагу. На Нагурской похоже мы тоже просидим долго. Алик рассказал, что гулять по острову Земля Александры нужно осторожно. Дело в том, что во время войны на острове пребывали фашисты и когда покидали эти места, то аэродром заминировали. Недалеко, в 2 — 3 км от станции, стояли военные ПВО. Аэродром (это другой аэродром) прекращал свою работу и осталась женщина, представитель от аэропорта. В 5 км от станции работал самолётный привод. Делать было особенно нечего, и, выбрав хорошую погоду, я пошёл посмотреть, что представляет из себя этот привод. Привод размещался в довольно-таки большом деревянном здании. Дом был засыпан снегом и войти внутрь не представлялось возможным. Вокруг здания стояли 4 мачты. На мачтах крепились Т-образные антенны. Пришлось вернуться на станцию. На следующий день пришёл к приводу с лопатой, откопал слуховое окно и проник через него в здание. Внутри было тепло. Неизвестное манит, а любопытство будоражит. Я прошёлся по чердаку и спустился в люк. Коридор привёл в зал. Посередине зала стоял нагреватель, так называемый «козел» — асбестоцементная труба диаметром 10 — 15 сантиметров, на которую навита спираль из нихрома. Вот этот нагреватель периодически включался пускателем, который управлялся ртутными термометрами с внутренними контактами. Эти контакты замыкались ртутью термометра. Это я понял после, а сначала мне эта автоматика напомнила фильм «Тайна двух океанов», где тоже всё выполнялось по определенной программе. В зале по всему периметру, на высоте 2 метров, стояли углекислотные порошковые огнетушители, и они тоже управлялись ртутными термометрами с впаянными контактами на определенную температуру. Также в зале стояли четыре огромные радиостанции Р — какие-то (название и цифры не запомнил). Рядом с каждой радиостанцией лежали толстые книги для настройки частот задающего генератора. Напряжение поступало по кабелю от ПВО. Осмотрелся, и увидел телефон — ТА-43. Попробовал позвонить, соображая, кто же ответит? На другом конце провода ответили и ничуть не удивились. Сказал — проверка связи. Ответили от ПВО. Походил кругами и обнаружил ещё 2 комнаты – одна, как я понял, для запчастей к радиостанциям (ЗИП). Ну, мне как радиотехнику, очень любопытно, что же тут есть. Не отпускало ощущение, что сейчас включится сирена и мне срочно придётся покинуть помещение во избежание неприятностей. Время подстёгивало, так как приближался ужин. Нужно было возвращаться, не то начнут беспокоиться. Ведь я ушёл в неизвестном направлении и без оружия. Обратно выбрался легко. Плотно закрыл окно и побежал на станцию, решив на следующий день продолжить обследование привода.
Праздник «Хеера» давно прошёл и солнце всё выше и выше поднималось над горизонтом. Это действительно большой полярный праздник. Каждый день на востоке наблюдаешь горизонт. Хотя все знают, что солнце неизбежно появится, но после полярной ночи его появление ждешь с нетерпением. Все полярники стараются увидеть его первыми. Для этого забираются на самое высокое место и если увидел солнце первым, то считаешься счастливым человеком. Все радуются и обнимаются. Конечно в полярных широтах первый луч солнца не всегда увидишь — то облачность, то метель. Этот луч все фотографируют, но понять, что это первый после полярной ночи или последний – понять мудрено. И только сам фотограф безошибочно скажет, где и когда он делал это фото. На Нагурской первый луч солнца появляется где-то 20 февраля. Наконец, пошли разговоры, что скоро ожидают борт и нас забросят на Викторию. Мы стали собирать вещи и готовится к отлёту. А я всё же рискнул снова пойти на дальний привод.
Шёл к приводу и думал о Яне Нагурском — это первый в мире полярный летчик, поляк. Как можно было летать в то время без навигации и приводов на фанерном самолете? Может быть именно поэтому назвали эту удалённую точку его именем? Информация о Нагурском у меня была скудная. И только позже, когда на Нагурской появились пограничники и сделали в военной части уголок, посвящённый этому прославленному летчику, я узнал о нём много нового. Быстро дошёл до привода. Когда шёл в первый раз, мне путь показался намного длиннее. На приводе по-прежнему всё работало в своем ритме — размеренно включался обогреватель. Только красная раскалённая спираль несколько беспокоила. Теперь я уже смотрел, что может мне пригодиться на Виктории. Рядом со складом — зипом, была комната для радиомехаников. Тут ничего примечательного не нашёл. Инструмент, койка и верстак с тисками. В комнате «зипа» нашёл новый датчик Морзе (ДКМ). Рассудил так — тут он никому не нужен. Не долго раздумывая, прихватил его как есть, в упаковке. Ящик оказался не маленьким и тяжёлым. Решил возвращаться, так как беспокоился, вдруг борт прилетит в моё отсутствие. Обратно идти с таким грузом было тяжко. Метров за 500 до домов выбился из сил и тут мне все стали кричать, чтобы я бросил ящик и быстрее бежал к вертолёту. Но как говорится, своя ноша не тянет, да и жалко было свой труд. Собрал все силы и всёж таки дотащил ящик до вертолёта. Всё, прощай Нагурская, Земля Александры и ЗФИ. До свидания, Вера и Алик Петровы!
Минут 30 я никак не мог отдышаться. Лена ругалась за то, что я ушёл, когда борт ожидался и переживала, что меня не могли нигде найти. Хорошо, что в вертолёте было очень шумно и я ничего толком не слышал. Через 1 — 1,5 часа полёта над сплошным льдом и кучей айсбергов, наконец появился остров Виктория. Ура, вот мы и прибыли в место назначения. Нас встретил начальник станции Борис Трофимов. Быстро разгрузились. Попрощались с кем-то и вертолёт улетел обратно. Как потом оказалось, вылетели Помазкины и Слава Поддубский.
Нас осталось четверо — Борис Трофимов начальник станции, механик Жора Третьяков и мы с Леной. Нам выдали спецодежду, показали комнату в жилом доме и Борис рассказал о наших профессиональных обязанностях. Полярная станция Виктория расположена на небольшом участке земли, вся остальная поверхность покрыта льдом. Высота купола 234 метра. В состав станции входили постройки — баня, служебный дом, механка, жилой дом, склады, скотник и метеоплощадка. Баня представляла собой прихожую, где были установлены 2 форсунки АФ-65. Одна грела парную, другая нагревала большой котёл с водой. Парную нагревали 2 обрезанных баллона из-под кислорода, набитых булыжниками. Следующая комнатка — раздевалка. Тут была лавка, 1 бочка для холодной воды и котёл с горячей водой. Парилка небольшая. Вдвоём едва помещаешься. Ввиду этого дверь в парилку сделали сдвигающуюся, как в электричке. Однажды из-за этой двери чуть было заживо не сварился. Поддал на камни водички, а из баллона так жахнуло паром, что я хотел выскочить из парилки, но дверь заклинило. Зимой парилку приходилось долго протапливать, пока изморозь вся не растает. Всё равно на уровне пола было довольно прохладно. В баню ходили раз в 10 дней. Жилой дом имеет 3 комнаты. Туалет при входе слева, неотапливаемый — 200 литровая бочка. В доме имеется душ из системы отопления и 100 литровая бочка с холодной водой. Вода с системы и из бочки смешивается, получается нормальная, тёплая вода для душа. Дом отапливается котлом КОАФ-68. Котёл расположен справа от входа в дом. Механка находится ближе к леднику, между жилым и служебным домом. По размеру намного больше жилого дома. Как входишь, сразу видишь большой зал, в конце которого установлены два дизель-генератора Ч2 на 8 — 11 квт постоянного тока. За дизелями имелся щит с множеством пронумерованных рубильников. Этими рубильниками механик переключает генератор на зарядку не задействованную аккумуляторную батарею, состоящую из щелочных аккумуляторов ТЖН-350 1,2 вольт каждая. Их в батарее около 100 штук. В других комнатах располагались слесарка и склад для запчастей. Отопления в механке нет, поэтому при сильных морозах и метелях приходилось гонять дизеля для обогрева механки. Для контроля за температурой в механке я установил датчик и провёл сигнализацию в служебный дом. Датчиком служил ртутный термометр, который я захватил с привода Нагурской. В служебном доме, при входе слева, хранилище продуктов, что выдали на кухню. Справа склад с металлическими коробками кинофильмов — фильмотека. В самом доме справа установлена плита ПКК, стол, ларь для муки (пшеничная, ржаная, пшеничная высшего сорта), 200 литровая бочка с водой, мойка и полки для посуды. Слева радиорубка, гидрометео и шкаф с оружием — Барс, Лось. Все приборы работали через преобразователи ОП-120, ПО550 и радиостанция ПСД тоже. Её питал огромный преобразователь, видимо двигатель постоянного тока крутил генератор на 2-3 киловатта. Также работал ПАРКС. На приём работали два приёмника «Волна». Сначала передавали на «дрыге», а попозже я установил датчик кода Морзе. Особенностью работы на Виктории был приём информации со Шпицбергена — Баренцбурга. Мы принимали синоптическую информацию и иногда телеграммы. Радиосвязь с Барецбуром была очень неустойчивая и приходилось постоянно переспрашивать.
Программа по метеорологии обычная, только отсутствовала снегосъёмка. Гидрология тоже сокращённая — зарисовка ледовой обстановки, измерение температуры воды, солёности и толщины льда. Футштока не было. Стол гидромет стоял тут же в радиорубке для удобства работы — собрал всю информацию, записал в книжки, закодировал и передал на Кренкеля. Дальше идёт кают-компания. Здесь мы кушаем, смотрим фильмы, играем в теннис, бильярд и тут же внушительная библиотека. Бильярд довольно-таки большой, где-то, примерно, метр на полтора. Вот, пожалуй, и всё об основных постройках. Да, отопление в служебном доме шло от ПКК. Поэтому зимой всё же в доме было прохладно.
Недалеко от служебного дома, в сторону метеоплощадки, находился склад. Склад разделён на две части. Слева спецодежда, справа продовольствие. Снаружи слад вроде бы и не большой, а внутри довольно-таки вместительный. Ну, и наконец, последняя постройка — это бывший скотник. Раньше в нём держали живность – быка и 2 – 3-х поросят. В настоящее время это склад оборудования. В скотнике до сих пор лежал комбикорм и тюки с сеном. Комбикорм пригодился для кормления собак. Мы его подмешиваем к остаткам обеда и ужина. Собак у нас три и все они белого цвета. Один кобель и две сучки.
Солнце перестало заходить за горизонт. Наступил полярный день. Уже давно прилетели пуночки, вестники весны. Собаки подняли лай, за то, что птички посягнули на святое — их тазик с кормом. Теперь собаки лежали возле еды и охраняли её от птиц. Если пуночка решалась подлететь к корму, то собаки гонялись за ней до изнеможения. Борис собрал нас всех на заготовку льда. Перед служебным домом сделан настил, где хранился, заготовленный с осени лёд. К весне лёд закончился и надо было нарубить нового. Выбрали айсберг поближе к станции и начали пешнями разбивать его на куски. У меня поначалу ничего не выходило. Много сил тратилось без толку. Борис подсказал, что нужно долго и упорно бить в одну точку. Действительно, по его методу от айсберга стали отваливаться крупные куски чистого, голубого льда. Большие куски ещё раз размельчил, чтобы легче входили 200 литровую бочку, и повёз их на «пене» (санки из листового железа) к настилу. Так мы провозились почти весь день, пока не загрузили полностью настил. Потом я осмотрелся, нашёл айсберг повыше и пригласил жену покататься с горки. Немного покатались, пофоткались и погода испортилась. Пришлось бежать на станцию. Только на Виктории мы использовали лёд для заготовки воды. На других станциях пилили снег. Оказалось, очень удобно. С плотного куска льда получается намного больше воды, чем из мягкого снега.
Солнце будоражит и тянет куда-нибудь пойти, осмотреть окрестности. Собаки и те убегают по весне, и пропадают по 2 — 3 дня. Делая обзор ледовой обстановки, иногда видел остров Белый и очень хотелось туда сходить. До острова где-то 70 км и добраться туда по торосам не реально. Поэтому для начала решил обойти свой остров по периметру. Обошёл за 3 часа. Ничего примечательного, кругом один лёд. На складе обнаружил лыжи, широкие какие-то, на вид очень древние. Решил скатиться с купола, но лыжи без смазки по зернистому снегу не скользили. Вытащил супругу на горку. Придумал кататься на тазиках. Получилась потеха – разгоняешься хорошо и быстро, но и падаешь тоже. На этом я не упокоился. Нашёл крутой, обрывистый склон с застругами из снега. Взял карабин, подцепил лыжи, добрался до заструга и поехал-помчался. Всё классно получилось. Адреналин зашкаливал. Только карабин мешал, и я боялся его сломать или упасть на него и пораниться. В следующий раз решил скатиться без карабина. Получилось неудачно, упал и сломал одну лыжу. Под обрывом ледника снега было по пояс и идти на станцию без лыж тяжко. Пройдя метров сто, устал месить снег и тут увидел огромные свежие следы мишки. Как-то стало не по себе без оружия. Сил сразу прибавилось и погрёб быстрее домой. Повезло, мишка на станцию не пошёл, и я благополучно вернулся домой. Вообще медведей на Викторию проходило много. Я насчитал 44 визита год, это почти 4 раза в месяц. Некоторые задерживались у помойки, но собаки старались их отгонять. Однажды я попытался сфотографировать медведя с близкого расстояния. Вышел из дома, в карабин загнал патрон в патронник снял с предохранителя и только начал наводить фокус, а медведь неожиданно двинулся в мою сторону. Я мгновенно среагировал — бросил карабин с фотоаппаратом и забежал в дом. Нафига брал карабин? Так и не смог сделать фото с близи.
Наступил май. За баню прилетело много больших белых чаек. Образовался чаячий базар. Это сразу привлекло внимание наших собак. Они постоянно тревожили чаек, не обращая внимание на наши угрозы. Поэтому, как ни жалко было собак, но пришлось их посадить на цепь. С ледника потекли ручьи. Однажды недалеко от станции я увидел других чаек, поменьше размером. Их было штук 20 — 30. Что-то необычное привлекло моё внимание. И вдруг я понял, чайки как бы светятся едва заметным розовым цветом. Точно, это были розовые чайки. Я замер, боясь их спугнуть. Было раннее утро и я никому не мог показать чаек. Посидев 2 часа, они полетели дальше. Интересно, что цвет их оставался розовым, пока они живые, если птицу подстрелить, то розовый цвет пропадает (это я потом прочитал). Пишут, что ещё бывает розовая куропатка, но редко кто их видел. В следующем году розовые чайки не прилетали. Хотя, может быть и прилетали, только мы их не видели. Мне о них рассказывал Саша Двойных, который тоже зимовал на Виктории, и с его слов, тогда розовых чаек было много.
Помогая Лене, мне приходилось частенько ходить в ледник за мясом. Ледник располагался за механкой. Видимо, выкопать глубоко его не удалось, поэтому углубились на 1,5 метра, а сверху его обложили льдом. Ледник сделан не плохо, но вот вход в него делал, видимо, кто-то совсем худенький или со временем вход зарос льдом, поэтому мне приходилось раздеваться и только потом лезть внутрь ледника. Всё время думал, вылезу обратно или застряну внутри.
Обходя территорию станции, недалеко от жилого дома, обнаружил столбик с надписью «астропункт». Что за астропункт? Зачем он здесь нужен, так я и не узнал. Рядом был вкопан столбик потоньше, с номером военной части. Ответа тоже не получил.
Из техники у нас был трактор ДТ-75, причем даже с «лопатой». Заведовал техникой наш механик Жора Третьяков. Он старше нас раза в два, примерно лет 50 с небольшим. Отчества не точно помню, вроде Степанович. Мы редко на станции называли друг друга по отчеству. Если уж только совсем старый, бывалый полярник. Жора много читал книг и нам пересказывал. Заметили, что, рассказывая о себе, он вставлял интересные случаи и эпизоды из прочитанных книг. Мы по этому поводу подшучивали над ним. Зимовал он на многих станциях и изредка рассказывал нам всякие случаи. Например, зимовал он на Прончищевой и осенью ледокол к ним не пробился. Остались они без продовольствия и угля. Остатков продовольствия хватало до весны, а вот с топливом швах. Дров не заготовили, поэтому в ход пошла библиотека. Особенно хорошо горела и давала много тепла энциклопедия, и вообще толстые книги. Из питания осталось много ящиков с тушёнкой и немного муки, каш, макарон. Книги использовали только на минимальный подогрев помещения. Пищу не готовили. Поэтому утром тушёнка, вечером тушёнка. Разнообразие только свиная тушёнка или говяжья. Вот так продержались до весны, а там самолётом Ан-2 их эвакуировали. Все сильно испортили себе желудки и на тушёнку долгое время не смотрели. Следующий раз он рассказывал про полярную станцию Рудольфа, начиная рассказ — давно это было. «Я только начал зимовать и отправили меня механиком на Рудольфа. Забросили меня кораблем. Тогда самолётом не отправляли, а вертолётов ещё на Диксоне не было. В общем, прибыл на станцию, принял у старого механика оборудование и приступил к работе. Весной — рассказывает Третьяков — решил побродить по окрестностям. Солнце жарит круглые сутки, хорошо, светло на острове, много памятных мест и посмотреть было на что. Это конечно условная могила Георгия Седова, остатки вездеходов, самолёта АНТ-25, взлётная полоса на куполе ледника и памятник экспедиции Циглера. Так бродил, смотрел и собирал разные интересные камни. Приходил на станцию и бросал в угол механки. Потом думаю ими займусь как-нибудь. А однажды подошёл метеоролог, взял мой камень, и бросил его в печку. Неожиданно камень ярко вспыхнул и так горел, что расплавил колосники в печке. Мы удивились, а начальник станции сказал — надо запросить геологов может они растолкуют, что это за такой минерал. Сделали запрос, и меня попросили собрать камни и посылкой отправить на Диксон. Я так и сделал. С Диксона пришло сообщение, что это уникальное месторождение, и чтобы я набрал побольше этих камней. Я собирал всё лето, забил почти свою комнату. Потом прилетели 2 военных, осматривали коллекцию. Меня поздравляли с открытием. Ждите, говорят, вас наградят, потому как вы сделали ценнейшее открытие. Записали мои данные и улетели. Я продолжал собирать камни в свободное время. Коллеги поздравляли с удачей. Ну, я уже хожу гоголем. Потом я пробовал снова бросать камни в печку, а они почему-то не горели. Но подходили метеорологи выбирали другой камень, и опять в печке полыхало яркое пламя. Проходит уже год, а что-то о наградах молчок. Мне уже камни некуда девать. И, вдруг, после Нового года эти редиски раскрылись, что они меня разыграли. Оказывается, на станции оставалось много термита для сварки металла. Этот термит похож на камень, вот на этом меня и поймали. С военными договорились и с летунами тоже, чтобы посылку выбросили потом. Телеграммы, конечно, писали сами. Целый год так меня водили за нос, да так ловко, что я не заподозрил подвоха. В кучу камней подбрасывали термит и, когда надо, демонстрировали «горючий камень». Конечно я здорово на них обиделся, собрал чемодан и улетел в отпуск. Моя комната так и осталась набита собранными камнями. Вот такая была история, завершил рассказ Жора». Потом было много других, разных историй механика Жоры, но где истина, а где выдумка мы не знали. Так он рассказывал, как у себя в деревне боролся с самогоноварением — изымал самогонные аппараты. Выявить самогонщиков просто, видишь дымок из трубы долго идёт, значит гонят и ехали туда изымать аппарат. У Жоры любимое выражение — он(она) в церкви за пятак пукнет.
9-е мая, день Победы на острове Виктория. Сергей Персиков.
В мае к нам направился борт МИ-8 с почтой и заменой. 8-го мая прилетел борт и оттуда вылезло куча народу. Привезли почту. Борису Трофимову прилетела замена — Алексей Плохов. С Алексеем я учился на Курсах полярных работников и поэтому удивился, когда узнал, что он теперь Морозов. На мой вопрос Алексей ответил, что давно хотел поменять свою фамилию. Вот второй раз женился и взял фамилию жены. Вообще-то на Нагурской у него были какие-то неприятности из-за женщины, представителя аэропорта. Вроде даже со стрельбой. Но подробно Алексей об этом не стал распространяться. Кроме Алексея прилетели журналисты, писательница и начальник Диксонского УГМС Седов. Вся эта компания освещала поход экспедиции «Метелица» с острова Хейса на остров Рудольфа. Пока «Метелица» шла на лыжах к острову Рудольфа, вертолёт залетел к нам. Лена сбилась с ног готовить еду на такой большой коллектив. Мне пришлось сутками стоять на вахте, пока Борис передаёт станцию Алексею. Были журналисты с газеты «Комсомольская Правда», журнала «Вокруг света», местной газеты «Полярные зори», писательница и другие. Конечно они приставали с разными вопросами. Писательница тоже нам задавала разные вопросы. Рассказывала, что ищет таланты на кораблях и полярных станциях и вроде одного нашла — я подозреваю, что этим талантом оказался будущий певец и композитор Газманов.
Журнал «Новое Время». Лена Персикова с пельменями.
Всю ночь корреспонденты пили и закусывали. Лена приготовила побольше пельменей и поставила их в коридор охлаждаться. Возможно, когда я бегал на очередной синоптический срок, то не закрыл дверь на защёлку. Собаки воспользовались ситуацией, и всё умяли до последней пельмешки. Жалко, конечно. Меня постоянно соблазняли выпить спиртного, но я отказывался, боялся вырубиться, так как и без спиртного глаза слипались. 9-го мая гости дружно выпили за день Победы и улетели. Потом они прислали свои публикации, и мы долго смеялись над их выдумками. Например, про Жору написали, что на пенсии он хочет купить дачу на Новой Земле. Про пельмени написали, что их съел белый медведь, ну и многие другие фантазии. Боря Трофимов не терял время даром на Хейса, предложил радистке Юле Чураковой руку и сердце, и увез её в отпуск.
Нас осталось на станции 5 человек. Морозов с молодой женой, я с Леной и Жора Третьяков. Лёхе пришлось работать за двоих. Его жена, медсестра Надежда, с которой он познакомился в больнице, когда лежал с аппендицитом, не знала ни морзянки, ни гидрометеорологии.
Тем временем льдов и айсбергов стало поменьше. Появилась открытая вода. Мы с Леной гуляли вдоль побережья, наслаждаясь солнцем, морем и осматривали окрестности. Вдоль берега шёл небольшой канал чистой воды. Нас с большим любопытством рассматривали 2 нерпы. Убивать их не было смысла. Если бы нерпу можно было использовать в качестве привады на песца, но песца на острове совсем нет. За зиму встречались только отдельные следы. На плавучем льду появились моржи. К ним я ходил один с собаками. Одна молодая собачка боялась перепрыгивать со льдины на льдину и пришлось её постоянно перетаскивать на руках. Иногда плавучий лёд прибивался к берегу. Было забавно запрыгнуть на льдину и покачаться на ней. Занятие, конечно, несколько рискованное, если ветер вдруг изменит направление, был риск не успеть выскочить на берег. Да и моржи не дремали, могли неожиданно выскочить на лёд.
Я смотрел многолетние архивные таблицы по наблюдениям за температурой воздуха, и обнаружил, что за последние 10 лет максимальная температура воздуха была +5 градусов. Лето пролетело быстро и без особых происшествий. Только на мачте нашей антенны от соли лопнула одна оттяжка. Я поискал на складах монтёрские «когти». Нашёл их, но они были старыми и без крепежа. Нашли трос и монтажный пояс. Залез не спеша на самую верхотуру. Закрепил трос нормально, но вот при спуске, на полпути, один «коготь» слетел с ноги и пришлось кое-как сползать по мачте. Заноз нахватал огромное количество. Ситуацию слегка смягчила спецодежда, которая защитила тело от большого количества заноз.
Дни становились короче. Большие белые чайки на нашем птичьем базаре вывели птенцов и улетели в тёплые края. Я даже записал в вахтенном журнале количество птенцов. Сейчас уже и не вспомню сколько. Конечно на количество повлияли собаки и мы, когда собирали яйца из гнёзд. Моржи постоянно появлялись у берега. Попробовал убить одного со сломанным клыком. Выстрелил в него из карабина, девятимиллиметрового Лося. Пуля попала в моржу лоб, и он утонул. Я ждал минут 10 и вдруг этот морж выскочил и громко зафыркал. Во думаю, даже 9-ти миллиметровая пуля в лоб моржа не берет. В сентябре вдруг откуда-то прилетел ястреб-тетеревятник. Ястреб уселся на мачту, просидел таким образом 3 дня и потом улетел.
Мы с Алексеем соревновались, играя в шахматы, шашки, в бильярд и теннис. Если в шашки, шахматы и бильярд я играл с переменным успехом, то в теннис почти всегда проигрывал. Алексей — отменный теннисист. Между тем, настроение в коллективе становилось всё более напряжённым. Во всём виновата Надежда. За неё работал Алексей, и учиться гидрометеорологии она не хотела. Начались придирки к Лене — то мясо не свежее, то котлеты не такие. В скором времени пришёл корабль и началась навигация. Закачали солярку. С Рудольфа передали 10 новых фильмов по обмену. Заготовили бочки под мусор (вырубили дно топором и кувалдой) и заготовили лёд с айсберга. Неожиданно Надежда побила всё спиртное, которое пришло в навигацию. Мы конечно страшно возмутились. С почтой в октябре на замену Третьякову прилетел новый механик Карпов Валентин.
Карпов быстро вошёл в курс своего дела. Я частенько играл с ним в шахматы и когда выигрывал, то говорил, вот мол, у самого Карпова выиграл, имея ввиду гроссмейстера Анатолия Карпова. Работа шла своим чередом по программе наблюдений. Мы играли в шахматы, шашки, бильярд и в теннис. Вечером просматривали новые и старые свои фильмы. Старые фильмы труднее подготавливать к просмотру. Во-первых, плёнка уже покороблена, во-вторых, много склеек. Клеили плёнку ацетоном с уксусом. Зачищали плёнку с помощью ножа или шкурки, обрезали её, чтобы перфорация совпадала, потом наносили клей и прижимали специальным приспособлением. Таких склеек было множество, поэтому при просмотре кинофильма возникали многочисленные обрывы. Через некоторое время Надежда с почтовым вертолётом вылетела со станции. Мы с Алексеем решили освоить баян или, по крайне мере, выучить по одной песне. На станции были два баяны и два самоучителя. Я взялся разучивать песенку «Во поле берёзка стояла». Тем временем в жилом доме становилось прохладней и прохладней. КОАФ 65 перестал греть. Решили с Карповым разобрать обогреватель. Размонтировали частично котёл, дошли до дымогарных трубок. Их в котле оказалось очень много, и половина из них оказалась забита сажей. С трудом пробили их, при этом перемазались в саже и пропитались соляркой. Наконец собрали котёл. Устали, как собаки. Запустили котёл. Вода в системе стала быстро нагреваться. Мы с Карповым пошли в служебный дом отмываться и попить чая. Рассказали, как мы чистили котёл. Вдруг я вижу из окна, что из трубы в жилом доме полетели искры. Мне показалось это подозрительным, и я побежал в дом посмотреть, что же там происходит. Залетел в помещение, а там пожар полыхает. Пробовал потушить одеялом, но ничего не вышло, одеяло пропиталось соляром и ещё сильнее заполыхало. Побежал за помощью. Заорал -пожар! Все бросились тушить жилой дом.
Первым делом схватили углекислотные огнетушители, но от них оказалось мало толку. Кто-то бросил огнетушитель просто в огонь. Я сказал, чтобы хватали лопаты и бросали снег. Забежал в котельную, видимости от дыма совсем не было, схватил огнетушитель, стал выходить и тут получил лопатой со снегом прямо в лицо и опять закатился в зону огня. Снег немного притушил огонь. Пошёл дым и пар. Карпов из душевой принёс 100 литровую бочку с водой и вылил в бойлерную, огонь сразу погас. Оказалось, это ещё не победа. Стена дома прогорела и огонь ушёл внутрь сборно-щитовой конструкции. Я, помня пожар на Исаченко, вырвал шланг из системы отопления и начал заливать воду внутрь прогоревшего места. Потом ещё разрядил туда несколько углекислотных огнетушителей. Некоторое время постояли у дома, потом собрали постельные принадлежности и перебрались в служебный дом. Мы с Леной облюбовали место на бильярде. Там и расстелили постель. Каждые полчаса бегали в дом и нюхали воздух на предмет тления места возгорания. Всё мерещилось, что пожар вот-вот начнётся вновь. Успокоились только утром. В декабре на улице полярная ночь, но по часам было утро, а так темень кромешная. Только сейчас мы почувствовали, что на улице минус 25 с ветром. Когда тушили пожар, было даже жарко и холода не чувствовали.
Только к вечеру, на следующий день, зашли в дом. Там всё покрылось изморозью, почти, как в леднике. Совсем недавно мы здесь жили и очень странно было видеть в жилом доме изморозь. Настало время восстанавливать разрушенные стены и отопление. Сначала отключили электропитание, потом демонтировали котёл. Попытались вынесли его на улицу, но дверной проём капитально утеплили и котёл не проходил по своим габаритам. Пришлось выломать обшивку утеплителя дверей и с трудом вытолкнуть котёл наружу. Другая задача, найти новый котёл. Нашли, аж 2 штуки, в сарайчике, бывшем скотнике. Котёл в скотнике стоял несколько лет и его основание глубоко ушло в лёд и в грунт. Вгорячах стали долбить лёд пешнями, но выдернуть котёл не удалось. Завели трактор и со второй попытки вырвали котёл тросом изо льда. Первая попытка была не удачной, так как лопнул стальной трос. Пока мы занимались котлом, Алексей заделал прогоревшую дыру фанерой. С большими трудностями затолкали котёл в котельную. Наконец установили котел и начали монтаж автоматики. Подсоединили солярку и тут обнаружили, что котёл рассчитан на переменный ток. Вот незадача, поспешили, не посмотрели сразу. Пришлось всё опять размонтировать и выталкивать котёл наружу. Вновь запустили трактор и снова подрывали вмёрзший в лёд котёл стальным тросом. На этот раз предварительно убедились, что котёл рассчитан на постоянный ток. Всё срослось. Затащили котёл в котельную и продолжили монтаж. Одновременно в служебном доме установили дополнительную бочку с водой для заполнения системы отопления. С водой была проблема — лёд таял медленно. Пришлось на печку ПКК ставить большую кастрюлю и постоянно доливать в бочку кипяток. По-прежнему принюхивались к запахам в доме. Морозов залез на чердак и уверял, что где-то всё же происходит тление. Ну, а мы с Карповым продолжали монтаж. На третий день после пожара решили запустить систему отопления. Для начала разожгли котёл. Работал хорошо. Начали заполнять систему тёплой водой. Делать это надо было быстро, иначе вода замёрзнет и все наши усилия будут напрасными. Но нам повезло, система не сразу, но заработала. Постепенно запускали то одну, то другую комнату. Наконец изморозь растаяла и в доме стало чуток теплее. Мы перебрались в жилое помещение и очень радовались, что отстояли дом. Но, как говорится, рано радовались. В течение недели систему прорывало то в одном месте, то в другом. Так и жили в авральном режиме. Трубы во многих местах полопались, но после наложения резиновых жгутов не текли. Жить стало намного спокойней и веселей. Новый котёл работал хорошо и в доме было жарко, пришлось даже уменьшить время работы котла. Приближался Новый год. Мы с Алексеем подготовились к выступлению — игре на баяне.
Новый год прошёл в приятной, творческой остановке. Мы играли на баяне разученные мелодии. Алексей неожиданно выставил на стол, припрятанную им бутылку шампанского, и поздравил всех с Новым годом. Посмотрели фильмы. Так и встретили Новый год. Много было работы на радио, пересылали, принимали телеграммы с Баренцбурга. Новости, политика нас не интересовали. Всё узнавали из газет и журналов, полученных с почтой. Медведи регулярно заходили на помойку. Лазили по бочкам. Собаки старались отгонять их. Один раз пришла медведица и принялась гонять собак. Она была небольшая, как медвежонок, но очень шустрая. Как нарочно выпало много снега и собакам было сложно уворачиваться от медведя. Мы пытались медведицу отогнать, но она перемещалась настолько быстро, что прицелиться в неё было не реально, да и своих собак мы могли зацепить и ранить. Одну собаку медведица догнала и пыталась её загрызть, но наш кобель набросился на медведицу сверху и выручил собаку. Нам наконец удалось сделать точный выстрел, раненая медведица завертелась и рванула в торосы. Мы с Алексеем ломанулись вслед, чтобы добить медведицу. Раненая она представляла серьёзную опасность. Пробежав за ней около километра, решили вернуться. Было темно, а в торосах медведица могла легко напасть на нас с Алексеем из засады. Собаки зализали полученные раны. Молодцы, не дали себя в обиду.
К февралю на улице посветлело, но стало холоднее. Однажды я не смог зажечь печь ПКК. Да и в доме перестал работать КОАФ-65. Стали искать причину. Оказалось, замерзла солярка. Видимо, нам в навигацию пришла летняя солярка. В трубах солярка превратилась в «холодец со снегом». Первым делом пробовали отогреть солярку паяльными лампами, но это оказалось бесполезным занятием. Температура воздуха была всего минус 25-30. Пришлось поставить ёмкости с соляркой в доме. Поначалу запах солярки сильно раздражал, но потом мы привыкли. Кроме этого в нашей расходной ёмкости солярки оставалось мало и нужно было закачать свежую и желательно зимнею. Пробежались по емкостям и нашли зимнюю солярку и в бочках ещё много зимней было. Теперь мы каждый день с помощью ручного насоса БКФ-1 качали в ёмкость топливо. За один день получалось по семь 200 литровых бочек закачать. Жаль не было насоса БКФ-2. Качали бы за раз по 2 литра соляры. Примерно дней через 5 ёмкость заполнили. Погода улучшилась, и солярка вновь пошла самотёком. C 16 февраля бегали на ледовый пункт наблюдать первые лучи солнца. Как назло, небо закрыла сплошная облачность. Дальше работали без особых происшествий. С почтой прилетела Надежда — жена Морозова и вновь как-то напряженно стало. В конце апреля прилетел борт и нам пришла замена. Прилетели Писаревы Сергей и Света. Мы попрощались и полетели на Нагурскую, заправились. С Нагурской полетели на Уединения, нас встретил Брысин. Тут забрали семью Бойченко Володю и Иру. Ира была в положении и, видимо, поэтому вылетала. Потом нас отправили на Греэм-Белл. Там просидели почти сутки. Там нас с Володей пригласили лётчики составить компанию и помочь допить бутылку со спиртом. Бутылка была литров 10 и осталось на донышке литра 2. Володя ушёл, а я просидел с ними, можно сказать до конца. Закусывали из больших банок печенью трески. Утром меня долго будили. Оказывается, нужно было за кого-то голосовать. Так поспать не удалось, и полетели на мыс Желания. Жажда мучила меня весь перелёт. На Желании заправились и к нам ещё на носилках занесли больного. Подозрение на аппендицит. Этот больной каждый час курил, а нам и так не хорошо было, а от дыма сигарет совсем плохо становилось. С нетерпением ждали, когда же долетим до Диксона. Уже больше двух суток добираемся до него. Сидеть было негде. Всё забито вещами, и мы на них, под самым потолком. Вот и Диксон, наконец. Сразу в общежитие и отдел кадров. Нам начислили отпускные. Дали чековую книжку справку, что мы находимся в отпуске. Проверили, насколько хорошо работает чековая книжка. Пошли в магазин тратить деньги. Почувствовали себя олигархами. Мы быстро купили билеты в Москву. Володя Бойченко брал билеты во Владивосток и у него были сложности. Потом мы с ним сгоняли на остров в магазин — купили ковры. Над нами посмеивались, что мы на Диксоне всё скупили, в том числе и ковры.
Так закончилась очередная зимовка. Потом я встречал семью Бойченко в Хатанге. Борю Трофимова с Юлей встречал уже на Прончищевой. Механик Жора Третьяков работал на Диксоне и как-то раз на разгрузке поранил руку тросом и умер от заражения крови. Отпуск прошёл быстро и на следующую зимовку я полетел один, так как ждал прибавления в семействе.
Осенью 1972-го меня призвали на службу. Радиошкола в Лиепае, после которой следование – Зеленоградск, Росток и затем на остров Рюген. Форма флотская, погоны черные, три года…
К возвращению домой у меня созрело намерение работать радистом. Варианты были – Балтийское пароходство, аэропорт Пулково. По первому я уже почти устроился, т.е. побывал на собеседовании и должен был поехать на «смотрины» непосредственно на радиоцентр. Море не влекло, берег милее. Но, накануне конкретного визита в пароходство появился ещё вариант. Узнал, что Гидрографическому предприятию Минморфлота требуется радист для работы в Арктической экспедиции. Сказал отец, его знакомый по совместным поездкам на рыбалки работал там, и именно радистом. Владимир Никифорович Морозов был одним из старейших работников Предприятия, что называется с младых ногтей. Так в феврале 1976 года я попал на Север. Тут занятно отметить факт, что в период службы мы, конечно, задумывались о дальнейшей жизни на гражданке. Кто-то планировал вернуться на производство, иные собирались учиться, выбирали стезю. В том числе обсуждался и вариант, какого-то ЛАУ – Ленинградского Арктического училища. Что за ЛАУ, с чем его едят, что за профессии, предлагаемые для обучения, представление имели весьма слабое, а вернее никакого. И вот, устроившись в Гидрографию по военным «корочкам» радиотелеграфиста 1-го класса, я стал работать по специальности, на которую приходили как раз ЛАУшники. По специфике штатного расписания в экспедициях не было должности радист, мы значились техниками. Забегая вперёд, скажу, технической грамотности мне всю жизнь не хватало, в радиотехнике я ноль. Ну, не моё это, не понимаю! Починять аппаратуру я не умею, только эксплуатировать и ломать. Ремонтом занимались другие. Но, что касалось радиосвязи – её организации, ведения, то тут у меня уже были и умение и весьма приличная практика. Которые совершенно отсутствовали у ЛАУшников.
И вот – спецрейс грузового самолёта АН-26 из Ленинграда. Всего в экспедиции работало порядка сорока человек. Мы вылетели авангардом вшестером – радиоинженер Коробков и тракторист Семёнов работали уже не один год; трое молодых примерно одного возраста – я, повар Яковлев, оператор буровой гидрографической машины Лёха Ручинский; Лена Борисова – она работала в картографическом отделе Предприятия, а в экспедицию ездила на полевые сезоны поваром. Её муж Миша тоже работал поваром и в тот момент зимовал на базе экспедиции на острове Оленьем, к нему она и летела. В Архангельске к группе присоединился седьмой, немолодой уже рабочий Ержан Тажикеев. Остальной состав должен был прилететь следующим рейсом.
Ну, о первых впечатлениях, которые получил в Гидрографическом предприятии. Ведь до службы я около двух лет уже отработал в коллективе. Но, это были, как говорится, две большие разницы. Там механосборочный цех в опытном производстве, а по сути, в заводе, работающем на нужды своего НИИ. Контингент – слесари, станочники, сварщики. Роба, молоток-ручник, напильник, руки, в общем, работяги, выпивающие, забивающие доминошного «козла» в обеденный перерыв. А тут – наука! Все в костюмчиках, при галстуках. Интеллигенция. Это позже я узнал, что на Севере они переодеваются в другие костюмы – ватные, в валенки, шапки-ушанки и подавляющее большинство оказываются трактористами, вездеходчиками, рабочими, плотниками и пр. А уж, как принялись пить в дороге! да по прилету на Диксон, это — ха! куда там до них заводским пролетариям! Такая байка-быль ходила, Морозов любил рассказывать: «Один устроился на работу. Ну, полетели в экспедицию. Как водится – пьянка-гулянка всю дорогу, в самолете, по прилету на Диксон ночь напролет, гостиница ходуном. Наутро проснулись – водки больше нет, кончилась. Загоношились – надо в магазин. Тот спрашивает: — А зачем? — Ну, как зачем? За опохмелкой! – А зачем?»…В общем, недолго он проработал, уволили вскорости. Ну, раз товарищ такой непонятливый…
Ержан, а как чаще звали – Сережа, легендарная личность. Казах, попал в Россию в молодые годы и прижился в Архангельске. Начинал в экспедициях ещё в ту пору, когда работали на собачьих упряжках, был каюром. Что забавно, за всю жизнь так и не научился толком говорить по-русски. Слова и выражения коверкал – «я собака ухо кусал»; «как зенит-окорок», в смысле «как зеницу ока»; любимым ругательством было – «кампазитр». С юмором мужик, легко воспринимающий даже насмешки, не со злобОй. Силищи неимоверной и специалист на все руки – на физическую работу, плотничать, строчить на швейной машинке и др. Страстный выпивоха, по пьянке колобродил – не остановить. Но, души добрейшей. Да и кроме него бойцов, таких как плотник Тихомиров Николай Иваныч, тракторист Якушев Олег, механик Рыбак, и других притчей во языцех, от которых Диксон и прочие населённые пункты содрогались — хватало.
Север встретил сорокаградусным, моментально проникающим в любые дырочки одеяния морозом, скрипящим под ногами белейшим снегом, и возрождающимся после долгой полярной ночи солнцем. Звенящей тишиной арктического безмолвия, перемежающейся с пургами, когда ветер начинал задувать со страшной силой и мело так, что из гостиницы не выйти. В первую экспедицию собирали меня дома, вот уж точно – как на Крайний Север. Спецодежды не было, её получил уже только на базе, а пока пришлось экипироваться, во что случилось возможным. Меховой полушубок предоставил напрокат Паша Семёнов. Самыми великолепными предметами одеяния явились бурки! Отцовские из белого фетра с коричневыми окантовками, этакая обувная роскошь, писк моды 50-х. Но, подошвы у них были кожаные, гладкие, в перемещениях по Диксону меня пришлось поддерживать с боков, потому что через каждые пять шагов я поскальзывался и рисковал грохнуться, костей не собрав. Апофеозом был чемодан с консервами! Вот уж в чём-чём, а в этом добре на Диксоне, да вообще на Севере, дефицита не ощущалось. Впрочем, они весьма пригодились пока сидели две недели в гостинице, лётной погоды не было, и попасть на Олений нашему авангарду возможности не представилось. Хотя впечатлили простота отношений и готовность людей помочь. Лётчиков, каких-то вояк с мыса Лескина – как только вертолёт сразу попутно подкинем, нет проблем. Особенно запомнилось знакомство с какими-то ребятами – я и не знаю – экспедицией, вместе с нами коротавшими непогоду в гостинице. Мужики были постарше. Общались, курили в холле, играли в шахматы. Они много говорили о Севере, я тогда впервые услышал фамилии известных (не мне) полярников. Интересно!
В связи с этим, опять забегая вперёд, вспомнился случай имевший место в гораздо позднее время, нежели о котором рассказываю. Двое добирались до места зимовки на станции, прилетели в Норильск. Далее надо было попадать на Диксон. А что-то с рейсами проблема возникла, самолёты не летали. Им сообщили, что есть договорённость с вертолётчиками, подкинут с аэродрома Валёк. Приехали туда. А ребята были лихие, пьяные вхлам. На взлетной полосе стоял МИ-8. Сели в него. — Ну что, летим? – А вы пассажиры? Летим. Полетели. Прилетают, выходят. Немая сцена. — А вроде, в Диксоне деревья не растут… Они в Игарку прилетели!
Итак, первый полевой сезон. Район работ – Обская губа, возле Тамбея. Там тогда были только полярная станция и фактория. В составе экспедиции было три радиста. Два Александра Васильевича — один Кузьмин остался на базовой радиостанции, второй Андреев шёл в полевую партию — третий я, на данный момент оказывался невостребованным. Поэтому пошёл в поле оператором буровой гидрографической машины. Партия вышла с базы санно-тракторными поездами, состоявшими из сцепов жилых и производственных балков, грузовых саней, и гусеничных вездеходов. Последние были оснащены буровыми машинами. Видом выполняемой работы был прибрежный, до 10-15 км. удаления от берега, промер глубин моря со льда. Район разбивался на геодезические квадраты, отбивались магистрали, перпендикулярно которым параллельными галсами ходили вездеходы, просверливая дырки во льду через определённое заданным масштабом расстояние. Через них производились измерения глубины с помощью лотлиня, а попросту говоря тросика с грузом, маркированного делениями на метры и дециметры. Наш экипаж промерной группы состоял из трёх человек – прораба инженера-гидрографа Евгения Евгеньевича Скрипова, водителя вездехода архангелогородца Володи Манушкина, ну и меня оператора буровой. Материалы фиксировались в полевых журналах и подлежали последующей камеральной обработке в Ленинграде. Затем издавались морские карты «для служебного пользования». Район в порядочном удалении от базы. Проследовали по льду пролива Овцына, пересекли Явай, спустились вдоль его берега к югу. Красотища! При форсировании Явая ландшафт холмов, между ним снежные распадки, в которых садились в глубоком снегу воза, приходилось перетаскивать двойной-тройной тракторной тягой. Крутые берега, высокий мыс Штормовой, от которого пересекли Обскую губу. Вёл отряд главный инженер экспедиции Виктор Владимирович Фредерихсен. Старый полярник, давно работающий на Севере. Бытовала шутка о трёх великих — Нансене, Амундсене и Фредерихсене. У Виктора Владимировича действительно были норвежские предки. Начал работать в Гидрографии в 40-х гг. Именем Фредерихсена в Арктике названы острова — в бухте Гафнер Фьорд на северо-западном побережье Таймыра и остров в устье реки Тамбей, как раз по итогам исследований того года. Его ровесником был и начальник экспедиции Александр Максимович Березин. Максимыч воевал, уйдя добровольцем в Военно-Морской Флот, был командиром тральщика на Балтике, имел ранение. В его честь на острове Оленьем был назван навигационный знак «Березин». В тот первый полевой сезон я жил в шестиместном балке с архангелогородцами — Ержаном, вездеходчиками Жорой Зиновкиным, Манушкиным; ленинградцами – трактористом Гришей Пузанским и доктором экспедиции Никифоровым. Основой экспедиции были ленинградцы, но существовала ещё и диаспора так называемой группы обеспечения от Архангельской гидробазы.
Вообще, гидробазы – филиалы Предприятия — существовали и до сих пор существуют, правда, уже как малочисленные подразделения, на всем протяжении Северного Морского пути. Архангельская, Игарская, Диксонская, Хатангская, Тиксинская, Индигирская, Колымская, Певекская, Провиденская. Позднее, изучая историю освоения Арктики, я обратил внимание, что структура Гидрографического предприятия весьма напоминает организацию Великой Северной экспедиции XVIII века. Главное управление той – Адмиралтейств-коллегия, находилось в Санкт-Петербурге. Подчиненные ей отделения разместились в Тобольске, Туруханске, Якутске, Охотске. Строились суда, экспедиция была разделена на отряды по районам исследований. Так же и Гидрография – головное Предприятие, гидробазы, экспедиции, арктические отряды. Наша Первая Комплексная Арктическая базировалась на Оленьем; Вторая на Северной Земле, затем на Новосибирских островах; Третья – на Индигирской и Святом Носу; Четвертая – Певек, Провидения.
Первая КАГЭ — именовавшаяся до этого Двенадцатой — была старейшей, на Олений перебралась в 1964 г., до того базировалась на Харасавэе, ещё раньше работала на Земле Франца-Иосифа. Занималась строительством навигационных сооружений. А в упоминаниях старых полярников звалась «Золотой», за постоянство, стабильность, преемственность традиций. Люди работали годами, текучка была очень небольшой, случайные не задерживались. Это аксиома, что Север затягивает. Помнится, когда пришёл в экспедицию, слыша от своих коллег, что – один работает уже четыре года, этот пять, тот восемь…, дивился – да ну, как можно, столько не живут… И работая первый сезон, думал – больше не поеду, попробовал, посмотрел, хватит. Однако, это «пробование» растянулось на тридцать пять лет.
С окончанием полевых работ, к июню месяцу, отряд вернулся на базу. Основная часть экспедиции полетела домой, на Оленьем осталась группа летовщиков для сохранения инфраструктуры, подготовки к следующему сезону — ремонта техники и оборудования, балково-санного хозяйства — и приема снабжения, ожидавшегося в навигацию. Я в её составе уже радистом. Старшим летовки остался Фредерихсен. Тот год стал для Виктора Владимировича последним в Арктике. Уже тогда он почувствовал болезненные ощущения, по возвращению на материк прошёл медицинское обследование, врачи определили рак горла. И в 1978 году он умер.
Летовка проходила спокойно. В начале июня пригрело солнышко, снег начал таять, обнажилась тундра. Прилетели пернатые – гуси, утки, куропатки, кулики. Гусиная охота. Ох, азартное дело! Оружие в экспедиции было, наряду с казёнными мосинскими винтовками, хранившимися у начальника в сейфе, так же и охотничье. Последнее не регистрированное. У нас в радиорубке, например, был и 16-й калибр и 20-й и нарезная мелкашка. Происхождение сей нелегалки было туманным – ружья были, так сказать, благоприобретёнными, оставались и передавались из рук в руки, кому-то от кого-то. Патроны можно было свободно купить на факториях — торгово-закупочных точках – попадавшихся на путях наших следований в различные районы работ. Ближайшая от Оленьего, Еси-Яха, располагалась в ста километрах. Гусей на Оленьем много. Появляются в конце мая. Сначала одиночки-разведчики, следом в июне стаи – со всех направлений, туда-сюда, ищущие места для кормления и гнездования. Народ лихорадочно начинает готовить снаряжение, выпиливать из фанеры профиля гусей, раскрашивать их, устраивать в тундре скрадки. К концу июля ушёл лед, открылось море, заплавали кораблики. Началась рыбалка. Омуля ловили сетками. Рыба шла на стол и в заготовку. Прилетели работники отдела береговых радионавигационных станций (РНС) нашего Предприятия – радиоинженер Николаев Анатолий Николаевич, радиотехник Трусов, механик Мицкевич, плотник Лунев, рабочий Иванов. За год до того ими была опробована на Оленьем радионавигационная аппаратура. Балки, в которых её установили и жили сами, арендовали у нас и стояли в полукилометре от базы. В 1976 году выбрали место в 25 км к северо-западу и начали строительство стационарной станции. Первыми начальниками и конструкторами РНС БРАС Олений были Николаев и Эдуард Иосифович Ивашкевич. В августе стало поступать снабжение. Генгруз – ГСМ, оборудование, продовольствие. Отдельно судно-угольщик. И, как правило, последним, уже в сентябре, овощник.
В октябре гидрографическим судном «Лот» снялись с острова и ушли на Диксон. На смену нам этой же оказией заехала группа зимовщиков, которой предстояло продолжить работы и дождаться прилёта экспедиции в будущем году. В море я оказался второй раз в жизни. Первый случился на Балтике, когда нас после окончания радиошколы везли из Балтийска в польский порт Свиноуйсце, причём на таком же гидрографическом судне. Только называлось оно «Херсонес» и являлось кораблем радиотехнической разведки ДКБФ. Как тогда на «Херсонесе», так и в этот раз на «Лоте» чувствовал себя ужасно, что лишний раз подтвердило мою сухопутную сущность.
Далее самолеты – Диксон-Москва-Ленинград. Дома.
Известный наш полярник, радист №1 СССР Эрнст Теодорович Кренкель, так характеризовал свою судьбу. «Приобщение к Арктике, так же как и к радиоспециальности начались случайно. Случайность и необходимость, как-то складно сосуществовали в моей жизни».Так и у меня. Случайно попал в радиошколу и стал радистом, случайно приобщился к Арктике.
Следующий арктический сезон начал развиваться по тому же сценарию. Опять февраль, начало полевого периода, снова спецрейс Ленинград – Диксон, вертолёт Диксон – Олений, и база экспедиции. Но, на этот раз я шёл в полевую партию радистом. Уволился Кузьмин, на базе остался Андреев. Жить мне предстояло с Березиным, который сам тоже пошёл в поле. В отличие от предыдущего года, когда радиостанция размещалась в «инженерском» балке, в котором жили гидрографы, теперь для этой цели был выделен отдельный – начальник с радистом. Саша Андреев помог оборудовать и установить радиостанцию, т.к. для меня это было впервой, нужным опытом не обладал. А смонтировать всё надо было так, чтобы было надёжно закреплено, чтобы при следовании каравана работать в движении, оперативно разворачивать и сворачивать антенное хозяйство на стоянках. Район работ располагался ближе, нежели в предыдущем сезоне. Начали производство промера от острова Шокальского в северной оконечности Явая и перемещались на юг вдоль его западного берега. Поскольку мой режим был определён сроками связи – утренним, дневным, вечерним – занимавшими не очень много времени, остальное время я принимал участие в работе геодезической группы. Жили мы с Березиным вполне дружно, правда, не без казусов. Максимыч был своеобразным стариком. Из тверских, этакой крестьянской закваски. Рассказывал, что поступить в Арктическое училище его побудила, прочитанная в детстве книжка «Дневник штурмана Альбанова», что пацаном играл в деревенских сугробах в полярника. Любил сам что-нибудь мастерить, плотничать, при этом очень дорожил инвентарем. «Мой топор», «моя лопата», «моя ножовка»,… у него даже на рукоятках инструментов и на всём прочем были вырезаны метки – «березин». И вот, заготовка дров. Обогревались буржуйками, плавник собирали на берегах. Трактористы притаскивали брёвна в лагерь, механики пилили бензопилами. Пользователям оставалось их расколоть и сложить в специальные «обносы» — дощатые лари, которыми по периметру были оснащены балки. Максимыч колет, я подбираю, укладываю. Кстати сказать, колка дров при минус сорока градусах увлекательное занятие. Чурки насквозь промороженные, даже самые толстые после нескольких удачных ударов с треском разлетаются на плахи. Но, тем не менее, не легкий труд. Вижу, дед подустал: — Александр Максимыч, давайте я поколю. – Нет! Ты МОЙ КОЛУН сломаешь. Ну, раза с которого-то уговорил таки. Взялся поухватистей, эх! раззудись плечо, и с первого замаха – мимо…! топорищем об чурбан! Хрясь! Колун напополам – железяка в снег, деревяшка в руках… ЕГО КОЛУН !!! Любимый! Ой, что было!!! – он потом со мной неделю не разговаривал! Вечерняя связь. Рабочий день давно закончился, отужинали. А у меня срок с базой в 20 часов. Сидим в балке, занимаемся чем-то, каждый своим. Половина восьмого — поглядываю на часы — без четверти, без десяти, помню. И вдруг, глядь – а времени-то… уже четверть девятого!.. Забылся! Срок-то прозевал!.. Молчу. И тут Березин: — Ох! про связь-то мы забыли! МЫ забыли. Это ж совсем другой коленкор! Если б я подхватился – я забыл… А так – МЫ ! Вина напополам!
В тот сезон я выехал в Арктику только на полевой период, на четыре месяца. Такие были циклы – февраль-май поле; июнь-сентябрь летовка; октябрь-январь зимовка. В предыдущий год я летовал на Оленьем, теперь должен был лето отдыхать дома, а в сентябре заезжать зимовать. Так мы, три штатных радиста и чередовались. Но, как я сказал уже, Кузьмин уволился, нас осталось двое. Андреев после зимовки, тоже готовился на вылет в отпуск. Снова оказался востребован третий. Им стал Лопухов. Александр Леонидович, Саша. Он прилетел в апреле. Так мы познакомились. Вот, интересно у нас радистов бывает. Мы связываемся в эфире порой даже на больших расстояниях. Передаем информацию, общаемся морзянкой или в телефонном режиме. Узнаём друг друга по почерку — стилю работы ключом или по голосу, переходим на ты. Но, в подавляющем большинстве случаев не встречаемся очно. Сашка начал работать в нашей экспедиции задолго до меня, а потом перевёлся в радионавигационный отряд снабженцем. Собственно, когда в штате образовалась брешь, я и пришёл на освобожденное им место. Его фамилия упоминалась и звучала постоянно. Больше того, во время первой моей летовки он находился на гидрографическом судне – кажется, это был старенький «Зенит» — обеспечивал доставку грузов на станции. Мы связывались, разговаривали. А ещё в специфике работы присутствовал такой нюанс: объекты Предприятия рассредоточены по всему Северному Ледовитому океану от Архангельска до Берингова пролива, фамилии работников зачастую на слуху. Раньше или позднее, каждый после «отсидки» прибывает в Ленинград, и в стенах Предприятия мелькают, или часто видишь разные лица. Но, наоборот – без фамилий. И очень удивительной случается, вдруг, стыковка этих составляющих, когда узнаёшь фамилию того или иного лица. Так и с Лопуховым у меня получилось, когда он сошёл с вертолёта – так вот этот и есть Лопухов? Да я ж это лицо сколько раз видел в конторе! фамилии не знал. И совсем другим его себе представлял. Теперь он возвращался в родные, так сказать, экспедиционные пенаты.
Впоследствии мы проработали с Сашкой тандемом десять лет и оставались эти годы основными радистами экспедиции, третьи менялись, приходили и уходили по разным причинам. И помимо что коллеги, стали друзьями в жизни, даже родственниками – Зина, Сашкина жена, крёстная моей дочери.
В обычный срок – в конце мая пришли на базу. И домой, в лето, в тепло. Момент июньского возвращения на материк бесподобен. В Арктике ещё зима, сугробы выше головы. В самолёт, и через несколько часов в Архангельске. А здесь – лето! Тепло, зелень, упоительные ароматы, голова начинает кружиться и дух захватывает! Кажется, тогда я схватил тепловой удар. Дело было по прилёту в Ленинград, на следующий день. Утром надо было явиться на работу, написать рапорт о прибытии, оформить отпуск. А жара стояла под тридцать градусов. Договорились с Верой, что она подъедет во второй половине дня к конторе, я уже должен был освободиться, встретимся и отправимся по своим делам. Так и сделали. И вот, возвращаясь уже домой, в метро я почувствовал себя плохо. Без болезненных ощущений, но головокружение, в ногах слабость и кончиков пальцев рук онемение. А главное – язык перестал повиноваться. То есть, соображаю нормально, хочу что-то сказать, в голове четко складываю задуманную фразу, а вымолвить не могу, не слушается язык…. Я пыжусь – ааа.., эээ.., трр-прр…, а ничего не выходит! Раз попытался, два… — ни фига. И тут жена начинает ржать! Да мне и самому смешно, но ей показываю, кручу пальцем у виска, в смысле – что ты ржешь, дура?! Смешно ей, видите ли! Я, может, теперь никогда в жизни не заговорю…. И захлопнул коробочку. До дома уже недалеко оставалось. Приехали, температуру померил – под сорок. Пришла соседка — она медичка — вкатила какой-то укол, дала снотворное, вырубился. Через несколько часов проснулся, всё прошло, отпустило. Да вообще, недомогание, заболевание по возвращению из Арктики, это, как закон. Простуда – святое дело, хоть в самую жару. Там микробов нет, а на материке они все на тебя тут же толпой и набрасываются, да вдобавок на потерявший иммунитет организм. Зато, когда наоборот туда с материка – чувствуешь себя, как огурчик. Так что, нашему экспедиционному врачу работы по профессии было не много, только своевременно раздавать витаминки. По большей части Николаю Александровичу приходилось заниматься хозяйственными работами, кроме того он неплохо плотничал, умело жестянил. Но, редко, да метко, его знания и умения иной раз пригождались в критические моменты. Такие случались.
Лето прошло в отпуске. В походах с друзьями, за грибами. А в сентябре, к октябрю на зимовку. Рейсовыми самолётами до Диксона, дальше на Олений гидрографическим судном. Старшим Скрипов. Очень многое зависит от того, кто является начальником группы, тем более зимовочной, в беспроглядную темень, в трескучие морозы. Когда долго тянущиеся месяцы приходится проводить в ограниченном пространстве, в малочисленном коллективе. Ну и конечно зависит от состава самого коллектива. С Евгением Евгеньевичем мы сработались ещё в первый мой полевой сезон, в одном промерном экипаже. Выдержанный, спокойный. Его все в экспедиции уважали. Зимовать с ним было одно удовольствие. Уже позже я где-то вычитал замечательное наставление руководителю – «главное в руководстве не слишком руководить». Но, сам для себя его вывел гораздо раньше, на примере Скрипова. Евгеньич не слишком руководил. Не нажимал, не заставлял, просто под влиянием его авторитета каждый исполнял свои обязанности без погоняла. Но, когда было нужно, его мнение являлось последним, а решение беспрекословным. Умница, эрудит. И настоящий лидер, хоть в работе, хоть за праздничным столом. Если в летний период побочными кроме работы занятиями являлись гусиная охота и лов рыбы, зимой практиковали песцовый промысел. Но, решением начальника зимовки он разрешался только коллективным, в общак. Никаких разделений типа – я ловлю сам. Чётко распределялись обязанности: один обеспечил привадой, настрелял осенью нерпы. Эта охота велась при ледоставе, на нашей зимовке таким охотником был стармех Михайлов. Тем самым свой вклад в общее дело внёс, больше от него ничего не требовалось, уже в доле. Приготовили капканы, в ноябре развезли по точкам. Были растянуты две цепочки — по берегу в одну сторону от базы на 10 км, и в противоположную на 8. Выделялся вездеход, через каждые несколько дней ездили проверять, перезаряжать, снимать добычу. Этим занимались водитель вездехода Володя Белеутов, Миша Борисов и я. Следующий член бригады – обдирщик, сиречь съёмщик шкур, таковым являлся доктор Никифоров, у него это шибко хорошо получалось. Участие начальника в общем деле заключалось в молчаливом надувании щёк и закрывании глаз на происходящее. Промысел-то наш был незаконным. В конце зимовки устраивали дуван – всё добытое на равные кучки и распределение по жребию. Кроме дополнительного занятия в долгую полярную ночь, промысел песца приносил и нехудое материальное подспорье, которое в случае удачной охоты могло составить сумму равную доброй половине зарплаты. Правда, это была определённая морока – во-первых, контрабандный товар надо было вывезти на материк, впрочем, учитывая что летали мы спецрейсами, сие было не слишком сложным; во-вторых, шкурки выделать; а главное – нужно было продать. Но, в результате вся эта «игра свеч стоила». Ближе к окончанию зимовки пришла радиограмма – Евгеньичу предложили зарубежную командировку для работы в Мозамбике. Он, конечно, согласился. Ему на смену прилетел Анатолий Аркадьевич Старостин. А мы готовились к очередному полевому сезону. Но, командировка Скрипова не сложилась. «Дорогу» перешёл другой – Артур Теслин. И несостоявшемуся «африканцу» через месяц пришлось вернуться в Арктику.
В поле я опять пошёл в другом балке. Для гидрографов построили новый, более просторный «инженерский», а прежний определили под радиостанцию. Жили вчетвером – Березин, гидролог Анопольский Владимир Наумович, доктор, и я.
1978 год.
С июня дома. Отпуск. Ездили в Пярну. Поехали наобум, знакомая порекомендовала Прибалтику. Собственно, ничего особенного. Ну, загорали, болтались по городу. Я не любитель курортных отдыхов. Запомнилось разве что, как приняли нас хозяева, у которых поселились. С жильём определились случайно, сошли с автобуса, поинтересовались у первой же подвернувшейся прохожей квартирным бюро. — А вам что, нужно где-то остановиться? Можно у нас, мы сдаем. Правда, на окраине, но море то же самое. И дешевле, чем в центре. Договорились. Эстонцы, молодая семья и родители. Двухэтажный дом, старики живут в первом, молодые наверху. Летом уходят во времянку, второй этаж сдают. Причём, как сами жили, так всё и оставили. Гостиная, спальня и небольшой кабинет. За три недели хозяйка поднималась к нам всего лишь дважды – один раз ей, что-то понадобилось взять в СВОЁМ шкафу, спросила – можно?(!); другой в наше отсутствие – поменяла постельное бельё. Утром они все на работу, мы одни. Ключ – сказали – когда уходите, оставляйте на крыльце под ковриком. Настал день отъезда, будний, они как обычно на работе. Спрашиваем – а как же? мы уезжаем. – Так, как обычно – закроете дом, ключ под коврик положите…
Затем опять милые сердцу летние походы с друзьями, на рыбалки, за грибами. Отпуск у меня выходил длинный. Во-первых, он сам по себе был, что-то больше 40 рабочих дней, кроме того в Арктике мы работали без выходных, за эти дни набирались отгулы. Ну, а когда вся эта «гулянка» заканчивалась, оставшееся до следующего отъезда время брал за свой счет. Это называлось – межэкспедиционный отпуск. Тем более в нём, как правило, не отказывали. В стенах Предприятия в этот период оставались востребованными только гидрографы, которые занимались обработкой полевых материалов. Прочим – механикам, трактористам, радистам, поварам и т.п. применения не находилось. Правда, иной раз приходилось отбывать трудовые повинности в колхозе или на овощебазах, но эти мероприятия я всегда старался «закосить».
1979 год.
Четвертое уже поле. Снова Обская губа. Работаем ещё южнее, район мыса Ханара-Саля. На базе Лопухов. Третий радист Саша Андреев — Александр Васильевич — вот уже второй год идёт работать в строительную партию, которая занимается сооружением навигационных знаков на острове Сибирякова. Впереди мне предстоит летовка. Пожалуй, что самое удачное поле из всех состоявшихся доселе. И с погодой везло, пург было мало, поэтому всё ладилось с выполнением плана по промеру, и у меня со связью был полный ажур. Березин на этот раз в поле не пошёл, отрядом руководил Скрипов. Максимыч хоть и неплохой мужик, но излишне нагнетал. Нервничал, когда из-за непогоды начинал «гореть» план, когда случалось непрохождение радиоволн, из-за чего пропадала связь. Это отражалось на общей обстановке. В балке жили втроём – Анопольский, доктор и я. Владимир Наумыч компанейский мужик, вокруг него собственно ядро экспедиции и кучковалось. И чаще всего именно наш балок был центром каких-либо празднований или просто сабантуев. А так же, камбуз Борисовых, Лена перевелась из камералки в экспедицию на постоянную работу поваром.
Летовка же наоборот не задалась, даже несмотря на то, что старшим группы остался Евгений Евгеньич. Нет, всё в целом было как обычно — работа, охота, рыбалка. Сейчас уже не смогу сказать, что именно было негативным, помню только, что коллектив подобрался не самый лучший. В навигацию начала поступать новая аппаратура. Лопухов по возвращению в экспедицию затеял обновление технического парка и истинную революцию в радиочасти. В начале этого рассказа я сказал, что радиотехника не мой конёк. Двигателем прогресса явился именно Сашка, в чём я его целиком и полностью поддерживал. Третий наш радист Андреев оставался индифферентен. Александр был хорошим человеком, но как-то у него душа за происходящее в экспедиции не болела, довольствовался своими интересами. А ещё через год перешёл от нас в другое подразделение.
В октябре ушли с Оленьего гидрографическим судном «Яков Смирницкий», которое заканчивало свою навигацию. На этот раз прямо в Архангельск. Судно из новой серии гидрографов, постройки в Финляндии, несравненно комфортабельнее стареньких деревяшек типа «Лота». Но, в Баренцевом море таки поболтало, сутки провёл в горизонтальном положении.
80-й год. Олимпийский.
Как обычно прибыли на Олений в феврале. В том году по каким-то причинам никак не мог утрястись вопрос района работ. Срочно востребовался промер в проливе Малыгина между Ямалом и островом Белым, так же нужно было продолжать обрабатывать восточный берег Обской губы, к югу от прошлогодних участков. Решилось в последний момент – одна партия под руководством Скрипова ушла в Малыгина, другая осталась работать вблизи Оленьего, всего в каких-то 30-40 км от базы. Так сказать, по облегчённому варианту. Мне хотелось пойти со Скриповым, интересно было посмотреть другие, новые места, но, туда пошёл Андреев. Впрочем, я не сильно сокрушался, поскольку была достойная альтернатива. Лопухов остался на базе, предстояла большая работа по введению в строй новой аппаратуры, и я надеялся принять в этом участие, пользуясь близостью нахождения, а так же учитывая, что необходимости постоянного присутствия радиста в партии, возглавляемой Старостиным, не было. Конечно, для надёжности я разворачивал внешнее мачтовое хозяйство с подвесной антенной, но в принципе реально было обойтись и штыревой постоянно закреплённой на балке, ей я пользовался во время переходов при движении каравана. То есть, Старостин вполне мог бы осуществлять связь самостоятельно. Но, Аркадьич меня упрямо не отпускал. Не столько из-за нужды в радисте, сколько из-за большого объёма гидрологических работ в коих я участвовал. На базу я всё-таки приехал раньше, чем вернулся отряд. Ознакомился со всем, что Лопухову удалось сделать. Здорово! Сашка молодец. Телефонизировал всю базу, ввёл в работу коммутатор, теперь у нас во всех строениях – в мастерских, в складах и т.п., а также в комнатах жилого дома — появились телефоны. Запустил мощный радиопередатчик для связи на коротких волнах. В перспективе ожидалось поступление такого же для средних волн. Установил УКВ радиостанцию для связи с судами. Задействовал фототелеграфный аппарат, тогдашний прообраз современных факсов, принимали фотогазету (весил тот «факсик» 80 кг!, сейчас такой можно увидеть среди экспонатов музея-ледокола «Красин»). И оставался на летовку, чтобы продолжить начатые работы. А я полетел домой. По расстановке, после отпуска мне предстояла зимовка.
Лето. Оно было прекрасно. Мы сняли дачу. Собственно, не для двоих, а на всю родню. В деревне Кучерово на Мичуринском озере. И жили всё лето, приезжали друзья и родственники. А в середине лета три недели отдыхали на Острове на Лисицинском озере. Хорошая погода, рыбалка, грибы. Это был самый продолжительный из всех наших походов, и самый распрекрасный. Полученного морального и физического заряда должно было хватить на весь срок грядущего заезда в Арктику.
А он состоялся в сентябре. Старшим зимовки снова Скрипов.
1981 год.
Прошла зимовка, в феврале прилетела экспедиция.
И в тот год поменялся образ моей работы. Сбылась мечта идиота! – я остался на базе. Получилось спонтанно, Лопухов накануне выхода в поле поругался с Березиным и решил с ним не оставаться. Мы быстренько всё переиграли, пошли к Скрипову, к Березину, согласовали и поменялись местами. Сашка пошёл в промерную партию.
Что касается мечты идиота. Мне давно хотелось остаться работать на базовской радиостанции. И вот почему. Я же прежде всего радиотелеграфист, морзянщик. А в телеграфном режиме мы работали только с базы – с Диксонским радиоцентром, с авиацией, с другими полярными станциями, с судами в периоды навигации. Из полевой же партии связывались в телефонном режиме голосом. Таким образом, работать на базе приходилось только по четыре месяца — на летовках или зимовках — а большую часть времени оставаться от этой работы отлученным. В моём профессиональном уровне, не то что не наблюдалось прогресса, а наоборот происходила деквалификация. Ну – четыре месяца практики, потом восемь перерыв. О каком прогрессе может идти речь? Он не успевал нарабатываться. К приёму морзянки на слух каждый раз приходилось привыкать заново; иной раз тестировал скорость своей передачи простым двусторонним ключом (электронный я не любил, работал иногда, но научился делать это другой рукой – левой), она оставалась неизменной – 140 знаков в минуту буквы, 95 цифры. И это уже в конце четырёхмесячных периодов. Опять забегая вперед — поработав пару-тройку лет по восемь месяцев с меньшими перерывами, я снова протестировал себя. Мне казалось, что работаю так же, как и раньше; однако показатели случились разительно выше – 165 буквы и 105 цифры. Так, незаметненько. Так же и приём стал несказанно лучше. Остались мы впятером. Березин, завхоз Боря Серебряный, механиком Юра Воробейков, я, и прикомандированный от отдела РНС повар Юра Ширяев.
Я всерьёз стал задумываться о перемене места работы. Это было вызвано личными мотивами. Жена начала жаловаться, что ей скучно оставаться одной, тяжело дожидаться моих возвращений. Поэтому я нацелился на переход в систему Гидрометеослужбы, на какую-нибудь стационарную полярную станцию, чтобы ездить на Север вместе. Даже поставил в известность о своих планах начальника, чтобы моё возможное увольнение не стало неожиданностью, с уходом Андреева в экспедиции осталось два радиста – Лопухов и я. Березин воспринял правильно, дал в отдел кадров радиограмму с просьбой ускорить подбор нового, тем более что он и так был нужен. Лопухов работал в предшествующее лето, я после зимовки, оставаться на грядущую летовку было некому. Здесь уместно сказать об определённой уникальности нашей специальности. Я написал о том, что специалистов среднего звена для Арктики готовило Ленинградское Арктическое училище, и они приходили к нам в Гидрографию, но были радиотехниками, а никак не радиооператорами. ЛВИМУ или в просторечии Макаровка выпускало специалистов с высшим образованием, они были радиоинженерами. Гидромет готовил радистов-метеорологов для себя на курсах полярных работников. Так что, найти радиста-оператора было не так просто.
Полевой период подходил к концу, Ленинград с ответом не спешил и «воз» оставался на прежнем месте до самого последнего момента. Пока, наконец, согласия не дал Лопухов.
Сашке пришлось остаться вынуждено, это в его планы не входило. По прибытию в Ленинград, июнь месяц я ещё поработал в Предприятии — завхоз Серебряный задержался на Оленьем и я вёл его дела. Нужно было распределить груз, привезённый спецрейсом на материк, сдать кинофильмы, взятые напрокат в пароходстве, развезти посылки, и пр. Но, архиважной задачей было — выручить Лопухова. Помог случай – подвернулся некий Платонов. Задачей номер два было отправить оного на Олений. Но, ему нужен был месяц для увольнения с прежнего места работы и прохождения медкомиссии. Всё это он сделал, а потом…, потерялся. Березин, Скрипов были в отпуске, никто за ситуацией не следил. Очевидно тот, воспользовавшись бесконтрольностью, куда-то уехал, может быть домой, он жил в Бокситогорском районе области. И в начале августа мы уехали в деревню, я в полной неопределенности, уже склоняясь к тому, что если Платонов не появится, то ехать зимовать придётся мне. Но, Платонов всё-таки объявился, о чём я узнал, позвонив позже Березину. Правда, наших надежд новый радист не оправдал. Саша был неплохой парень, но профессионально оказался совершенно несостоятельным. Например, как рассказывал мне потом Лопухов: у нас некоторые радиоприёмники питались от специальных анодных сухих батарей, которые являли из себя достаточный дефицит. Поэтому, отработав сеанс связи, эти приёмники нужно было выключать, дабы экономить энергию. Но, вот незадача, на их панели рядышком располагались два тумблера — одним отключалось питание, а другим динамик. И Платоша упорно отключал второй – становилось тихо, вот и хорошо. Хотя Сашка сто раз объяснял ему, что выключать надо – ВОТ ЭТОТ ! — Я забыл… А мы всё-таки дорожили радиоаппаратурой и всем прочим, нажитым таким непосильным трудом. Не говоря об остальном. Месяц Лопухов его стажировал, и вынужден был прийти к выводу, что оставлять Платошу – или иначе «Керенского», потому что звали его Александром Фёдоровичем – в этой роли на зимовку, равнозначно оставлению зимовки без радиста и без связи. И как не прискорбно, пришлось Лопухову остаться самому. Тем самым он, как это у нас называлось, «отсидел круг» — поле, летовка, зимовка, ещё поле — 16 месяцев.
А мои перемены продолжились. В экспедиции освободилось штатное место повара и я, переговорив со Скриповым, который стал начальником экспедиции вместо подавшего в отставку Березина, устроил на работу жену. И мы тоже собрались на «круг». Тем самым пока отпадала необходимость в третьем радисте, Платоша остался в экспедиции рабочим.
Нелегко было прийти к такому решению. Ведь экспедиция сугубо мужская, мобильная. Условия для женщин не приспособлены. Была, правда, Лена Борисова, но здесь несколько другая ситуация. Они с Мишей оба повара, старые полевики, у них был отдельный балок-камбуз, в котором и жили. А другие, так сказать, расквартировывались по 3-5 человек, по роду занятий – инженеры, механики, трактористы и т.д. Значит что – только база. Поэтому, в поле опять пошёл Лопухов, а на Оленьем остались: Березин, перешедший на должность начальника партии; мы; новый завхоз Володя Голко, сменивший на этой должности Борю Серебряного; а вот, кто ж механиком? – не помню. Воробейков? Или Ронгонен? До этого, оставаясь на базе, мы радисты, жили в своей радиорубке. Между прочим, очень удобно – утром проснулся, глаза открыл, и ты уже на работе. Теперь мы с Верой обосновались в одной из комнат жилого дома.
Полевой период прошёл своим чередом, спокойно. Впереди были летовка, зимовка, и следующее поле.
Да! Ещё следует отметить, что в тот год у нас появилось телевидение! Пошло телевещание программы «Орбита», с запущенного искусственного спутника Земли. На зимовке Лопуховым была введена в действие телевизионная станция «Экран», которая принимала одну центральную программу. Раньше полярные вечера, как на базе, так и в поле, скрашивались просмотром кинофильмов. Это как «Отче наш», как каждовечерняя молитва Господня. Ох, как оно было надоевши! Дело в том, что заниматься этим приходилось радистам, на которых традиционно возлагались обязанности внештатных киномехаников. – Ну, что сегодня посмотрим, «Ивана Васильевича» или «Девчат»? А давно «Оптимистическую трагедию» не смотрели… Не, давайте «Пятеро с неба»…Фильмы, которых было порядка двух сотен, хранились уже, может быть даже не один десяток лет и почти не обновлялись. И вот, хочешь — не хочешь, а народ поужинал и требует зрелищ, заводи старенькую, трескучую «Украину», и крути им кино. В сто двадцать восьмой раз одно и то же. Только в последние годы изрядно пробивной наш завхоз Боря Серебряный, каким-то образом, по знакомству, сумел присоседиться к кинопрокату Пароходства, где мы проходили под кодовым названием «Пароход Олений» и брали два-три десятка новых фильмов на время «рейса», т.е. полевого сезона. А обновление штатного ассортимента происходило, но это была умора – производили обмен в навигацию со случающимися у нас пароходами. — Ченч фильмами делать будем? – Будем. – Только интересными. – Ну, конечно. Собираем пару десятков самых худых, которые отдать не жалко, согласуем список: — Называется так-то. – А он про что? – О! да это такой крутой боевик! … В общем – реклама движитель торговли. И от них получаем не лучшую дребедень. При следующей оказии они уходят на другой пароход, и такой вот «круговорот кино в природе», иной раз и свои фильмы получали обратно, с другого уже парохода – о, «это ж мой гардеропчик!»
А к телевидению, как ко всему хорошему, привыкли быстро. Дня за три, как будто бы оно всю жизнь и было. Кроме как на базе, телевидение впоследствии наладили и в полевом отряде. А как мы с Лопуховым мечтали о телефонной связи с Большой Землей! Были такие специальные радиостанции — Москва РАДИО, Ленинград РАДИО, Мурманск РАДИО и другие в портовых городах, через которые моряки с судов по радиосвязи могли соединяться с обычными телефонами и разговаривать со своими домашними. Мы их частенько подслушивали и жутко завидовали. Технические возможности для этого у нас были, а соответствующего разрешения не было… У Антарктиды было! – мы слышали переговоры с антарктических станций – а у Арктики не было…Сейчас, когда весь земной шарик обвешен спутниками, работают ДЖиПиэСы и ГЛОНАССы, ГЛОБАЛСТАРЫ и ИРИДИУМЫ, ТРИКОЛОРЫ и пр., когда есть ИНТЕРНЕТ, происходящее тогда кажется жутким архаизмом. А ведь оно было совсем ещё недавно. В прошлом веке.
Итак, прошло поле, началась летовка. Народу в тот раз осталось много, человек что-то около 15. И далеко не самый лучший коллектив подобрался. Во главе с балбесом начальником Наумовым Борисом Петровичем. К представлению этой фигуры я ещё вернусь позже. Он вообще-то давно уже работал в ГП, но в других экспедициях, в нашу приехал первый раз. По шапошному знакомству казался вроде ничего мужиком, а на деле, когда поближе познакомились, оказался болтуном, бездарем и алкашом. Вдобавок ещё и подлецом изрядным. С нетерпением ждали, когда же, наконец, этот период пройдет и пьяная банда умотает. А отработали, как обычно. Ремонтные работы произвели, снабжение приняли, рыбу поймали, на гусей поохотились.
Про гусей отдельный рассказ. Каждую летовку мы практиковали заведение домашнего стада. В июле отлавливали в тундре свежевылупившихся двух-трёхдневных гусят, привозили «домой». Они маленькие вполне самостоятельные. Только из гнезда, а уже бегут плавать, кормиться. Касаемо второго, настригали травы, замешивали понемногу хлебную или крупяную каши. Первое время держали в доме в большом ящике. А вот, касаемо купания, тут приходилось наоборот воздерживаться и быть предельно осторожными. Дело в том, что мамаша-гусыня непрестанно смазывает птенцов, выделяемым ей жиром, отчего они становятся «непромокаемыми» и болтаются в воде, как поплавки. А без этого моментально простужаются и гибнут. Поэтому главное было тщательно следить, чтобы они не мокли, делать поилки с узкой щелью, дабы только клювы могли просунуть. Ставить обогреватели, чтобы им было тепло, и держать наготове грелки и рефлекторы – сушить в случае необходимости. Обязательно надо было иметь сено на подстилку и почаще менять. А оно было. В качестве продовольственного снабжения нам каждый год привозили мясо в виде живого скота – по паре бычков и свиней. Их держали в специально построенном для этого скотнике, до наступления холодов, потом забивали. Ну а как иначе? Рефрижераторами станции не комплектовали, да и круглосуточной электроэнергии, чтобы держать морозильные камеры не было. А вместе со скотом поставляли пакетированное сено и комбикорма. Недели через две гусят уже можно было выносить на улицу — в хорошую погоду, конечно — выпускать в дощатую, переносную с одной травки на другую, загородку. Над ней натягивали сетку, защиту от хищников – поморников. Когда подрастали, устраивали им пристанище в том же скотнике. Гусята замечательно приручаются, человека, который за ними ухаживает и кормит, почитают за мамку и ходят следом. Когда вставали на крыло, начали улетать в тундру, кормиться на озёра, но каждый вечер возвращались домой и дружно шли в скотник, зная, что там приготовлен ужин – лоханка распаренного комбикорма. Вообще, конечно забава, но — эти «гусиные эксперименты» были своего рода жестокостью. Ведь, отбирая дикарей у природы, мы тем самым обрекали их на гибель. Летать они начинали недели на две позже своих тундровых собратьев, были перекормлены. И хоть поглядывали уже к осени на тянущиеся в южном направлении гусиные косяки, сами перелёта никоим образом не перенесли бы, неминуемо погибли. А вероятнее всего, на первой же встретившейся по пути жилой точке, подсели к людям. И были бы перебиты. Поэтому, не дожидаясь того — наступал такой печальный момент – приходилось подвергать их участи, ожидающих своего времени бычков и хрюшек. Селяви. С содержанием этих животных тоже порой случались забавные истории. Как-то, при перегрузке с судна на понтон моряки поранили свинью. Привозят на берег, а у неё бок порван. Мы не принимаем – забирайте обратно, давайте другую. А у них других нет, наша точка последняя. Договариваемся – присылают на берег судового врача. Тот с инструментарием – иголки, нитки — шить. Но, хрюшка почему-то не желает оперироваться, надо усыплять. – Давай, коли. – А сколько? не знаю. Я ж человечий доктор, а не свинячий, вколю, а она сдохнет…, отвечай потом. В общем, это надо было видеть – поставили несколько бочек с горючим, распяли между ними бедную свинку. Кто верхом на ней, кто пасть веревкой завязывает, прочие ноги держат… Перенесла она, надо сказать, операцию стоически, хоть и визжала на всю тундру. Выжила.
Осенью наконец-то свалила вся пьянь с поганцем Наумовым. Прибыли зимовщики во главе с Кочуковым. Сначала известие о заезде старшим зимовки нового человека – а он был не наш, из Третьей экспедиции – вызвало определённую настороженность. Мы его не знали, кот в мешке. Да и что-то уж слишком его Наумов нахваливал – вот приедет Толя… — представлял, прям как своего лучшего кореша. А не дай бог – «скажи мне кто твой друг…» гласит пословица. Но Иваныч на поверку оказался отличным мужиком, зимовка получилась неплохая. Народу поменьше, чем летом, поспокойней. Да и состав сложился из старых, проверенных кадров. Несколько подпортило её назначение старшим механиком Михайлова Анатолия Михайловича, что произошло по обстоятельству непредвиденному. Изначально на эту роль ехал Юрий Алексеевич Дорофеев, но он сразу по прибытию заболел, пришлось отправлять обратно, заказывали санрейс вертолета. А Михайлов был человек тяжёлый, неуживчивый, свалившиеся на него обязанности воспринимал нервно. Так что, попил некоторое количество кровушки. Да ладно, пережили.
В ту зимовку случилось одно, истинно историческое событие. Далеко мы от Большой Земли находились, но телевидение уже работало. Наступил ноябрь, начали песцовый промысел. В один из дней, сложившейся ещё с предыдущей зимовки группой – Белеутов за рычагами вездехода, я и Миша Борисов в качестве проверщиков капканов — отправились в объезд ловчих участков. Проездили весь день. Охота оказалась удачной. Возвращаемся на базу довольные – там все оставшиеся, какие-то растерянные…
— Ой, ребята, тут пока вас не было, такое случилось, такое случилось…
— Что случилось?
— По телевизору передали – Брежнев умер!
Ну и, конечно, как водится – «Лебединое озеро», фильмы про революцию, вместо трансляции традиционного праздничного концерта по случаю Дня милиции.
1983 — 84 – 85 гг.
Продолжаем работать в экспедиции. Север – дом; дом – Север… Когда находились дома на материке жильё снимали, комнату на Васильевском острове. Встали в очередь на кооперативную квартиру. Зимовки, летовки, в полевые периоды мы из года в год на базе.
Всякого понаслучалось за это время, хорошего и плохого. Летом 83 года на Оленьем утонул Вовка Белеутов… В начале поля-84 произошло ЧП с гидрографом Геной Куденко – его группа заблудилась на Явае. Куденко обморозился, ампутировали руки и нос. Пришло печальное известие о смерти в Тикси Анопольского, который за год или два до этого ушёл от нас и стал работать в отделе Маца.
Мне несколько неудобно перед Лопуховым. Я с 84 кажется года, являюсь старшим базовой группы, в то время как Сашка тянет лямку в поле. И всё чаще мной снова овладевает мысль о перемене места работы, переходе в систему Гидромета на стационарную полярную станцию. Закидываю удочки в Диксонское и в Амдерминское управления. После череды упомянутых трагических событий снимают с должности начальника экспедиции Скрипова. Назначают, вернувшегося из Мозамбика после трёхгодичной командировки, Теслина.
Развязка сложившейся ситуации случается неожиданно. Район работ с каждым годом всё больше отдалялся от Оленьего. Экспедиция выполняет промер глубин в Обской губе на подходе к Тазовской. Это четырёхсоткилометровый переход полевой партии в одну сторону, по окончанию полевого сезона возвращение обратно. Теслин и руководство принимают решение создать ещё одну базу, вспомогательную. То есть, оставлять в районе работ часть жилых и производственных балков, не нуждающуюся в стационарном ремонте технику. Совершать переходы полевого отряда в уплотнённом и облегченном варианте. Прямо туда в навигацию завозить судном-снабженцем ГСМ. С собой возить горючее в количестве необходимом только на дорогу. Возглавить эту автономную базу предлагают мне. Мы с Верой соглашаемся.
Специально для этого строится новый жилой балок-радиостанция. Двухместный, по проекту созданному нами – мной, Лопуховым, Верой. В нём же должен располагаться и маленький камбуз, пригодный для организации питания небольшой партии людей. Скажу наперёд, что проект удался – балок получился отличный. Лёгкий, светлый — с окнами на три стороны света, с четвёртой дверь. Внутри была удобно расположена аппаратура – связная и телевизионная. Камбузик с газовой плитой, раковиной, кухонным и обеденным столами. Два спальных места. Туалет.
НАПАЛКОВО.
Итак, 1986 год. Ему предшествовал долгий период — целых восемь месяцев — нахождения дома. Хорошо отдохнули – всё лето, осень. В феврале настало время отправляться в Арктику. После пятилетнего пребывания на базе экспедиции, в этот раз я снова шёл в полевую партию. Для Веры было первое поле.
Поле – это несколько другое. Нет, на базе, конечно, не сказать что «спишь-отдыхаешь», но жить спокойней, стационар. Тут же, четырёхсоткилометровый переход с остановками только на ночевки. Ежевечернее развёртывание, а наутро свертывание антенного хозяйства – установка и наоборот демонтаж. По прибытию в район работ стоянки увеличиваются, но, тем не менее, перемещение лагеря на другое место, где-то раз в неделю. И почти каждый день участие в работе геодезической группы. Которая идёт авангардом, разбивает, провешивает, обозначает участки, на которых следом работают экипажи, осуществляющие промер морских глубин со льда. Таким образом, пёхом, по морозу, к концу поля нашагиваешь 200-250 км. Вообще, если брать с 76-го года, когда первый раз работал в поле, к 87-му, могу сказать, я прошёл пешком вдоль западного берега Явая от острова Шокальского до мыса Трехбугорного. Но, главное было впереди.
А впереди было Напалково.
Тут я возвращаюсь к воспоминаниям товарища Кренкеля нашего незабвенного, полярника-радиста №1, который вынашивал мечту об автономной одиночной зимовке в Арктике. Которая, правда, так и не осуществилась, одиночная. Но, автономная на льдине, в составе папанинской четверки, случилась. Я тоже мечтал об автономной. Не знаю почему — может Кренкель вдохновлял.., а вообще-то, хотелось так вот, ну, не знаю… как сказать, испытать себя что ли. А так же, поэкспериментировать со связью, с антеннами, опытным путём определить перспективу на дальнейшее. Это ж интересно!
Напалково — это такая точка на карте, если можно сказать населённая, возле которой планировалось устроить вспомогательную базу экспедиции. Тогда она представляла из себя факторию – торгово-закупочный пункт, население которого состояло из начальника (факторщика) с женой (она была ненка), и двух батраков-ненцев, тоже семейной пары. Место для базы мы выбрали в 2-х км от неё. Постарались расположить, как можно удачнее. В устье речки, а вернее старицы – промоины, фиорда, образовавшегося за сто.., а может и тысячелетия, в обширной долине, окружённой гористыми обрывами. Глубина старицы достигала 10 метров, берега сразу приглубые. Это сослужило хорошую службу – во-первых, рыбалка прямо под окнами; во-вторых, при приёмке привезённого судном снабжения очень удобная выгрузка, катер буксировал понтон с грузом к самому берегу. Фактория, в 15 км располагался аэродром геологов, сама геологическая экспедиция — в посёлке Тадибеяха — находилась в 50 км.
Об этом периоде у меня написана отдельная дневниковая тема – «Ну, жизнь». Здесь расскажу вкратце. Автономно, втроём, без малого год. Началась наша эпопея в мае, закончилась в марте следующего года. Летом повеселей, а зимой? – полярная ночь, морозы достигали 50 градусов. В фанерных домиках. Это всё ладно бы. Моральная составляющая случилась хуже. Третьим в группе был Михайлов Анатолий Михайлович, которого тут ранее упоминал. Знал же я, что человек тяжёлый… . На его кандидатуре настоял Теслин. Вернее, не настоял, а состав был утверждён начальником экспедиции. Конечно, как старший на вспомогательной базе, я мог иметь, и имел своё мнение, но промахнулся, допустил ошибку. Задним уже числом могу сказать, прочувствовал на шкуре, в чём она заключалась. Исходил я из чего. Автономная зимовка, долгосрочная, в экстремальных условиях – что нужно для её благополучия? Надёжность. То есть – электричество, тепло, свет, транспорт, связь. Это должен обеспечить квалифицированный механик в составе группы. Михайлов один из старейших работников в экспедиции, опыта не занимать. Вдобавок, смущала близость фактории, торговой точки – практически магазина. На факториях никогда не случалось недостатка спиртного – оно там во все времена было необходимо, для спаивания и одурманивания аборигенского населения. Михайлов же, в этом смысле, в отличие от других, надёжен, пьющий в меру. Короче, ошибся я во всём. Что касается пьянки – это ж был «горбачевский» 86-й год. Во всём районе оказался сухой закон. Спиртное напрочь отсутствовало! В связи с этим – интересное: местное население, издавна привыкшее сбывать продукцию, пушнину в обмен на спирт, водку, вдруг офигело. Этой «валюты» не стало… Они протрезвели. И по трезвости стали покупать товар, залежи которого хранились на факториях десятилетиями. Факторщик Петр тоже офигел, у него смели со склада всё – бинокли, радиоприёмники, мануфактуру, посуду и т.п. … Раньше это востребовалось только до первой бутылки.., затем становилось не нужным. А первосортная шкурка песца, которая потом в «Союзпушнине» уходила на экспорт за 500 долларов, принималась у ненцев – первая за 35 рублей, следующая за 15, последующие за одну бутылку водки… Гуляй, рванина!
Это отступление, вернёмся к нашим баранам. Полярники, экспедиционники ли.., в общем, усвойте что – «… способность человека жить и работать в микроколлективе имеет большее значение, чем его профессиональная подготовка». Это не моя догма, сие взято из 356 тома трудов ААНИИ «Адаптация человека в особых условиях». К сожалению, прочёл я его значительно позже. А тогда, с Михайловым, нам пришлось очень трудно, человек неуживчивый, нервный, мнительный… Тяжёлый одним словом. Но, тогдашняя Напалковская зимовка сослужила и свою хорошую службу. Её опыт пригодился, когда через 13 лет после описанного, случилось зимовать ещё куда в более сложной ситуации – год вдвоём, на затерянном в море Лаптевых островке Св.Андрея, в 250 км от ближайшего обиталища людей.
ПЕРЕЛОМ.
1987 год. Мы отлетовали и отзимовали в Напалково. Пошёл мой дюжинный – двенадцатый сезон в Арктике, у Веры шестой. Однако, весьма недюжинный по своей исключительности.
Произведена большая работа, форменная революция в радиотехнической части экспедиции. Обновлён весь парк аппаратуры. Встали три тридцатиметровые антенные мачты из леса-плавника. На фундаменте из бочек, утяжелённых засыпанным в них песком, П-образно расположился отдельный радиокомплекс комфортабельных кунгов, сведённых под общую крышу. Надо отдать должное и новому начальнику экспедиции, которым стал, отработавший три года в Мозамбике, Артур Сергеевич Теслин. Березин в своё время был совершенно архаичен, период Скрипова можно обозвать застойным. Артура в экспедиции в бытность его инженером, потом начальником партии, прямо сказать недолюбливали. Но, именно он случился прогрессивным, при нём экспедиция стала набирать ход. Капитально отремонтировали жилой дом на базе, построили новые складские помещения, улучшили условия в полевой партии – были построены новые балки удобные для проживания и работы, обновили транспорт. Планировали продолжение работ по промеру глубин в Тазовской губе. Но…
В 1985 году неким политическим деятелем была провозглашена, так названная, Перестройка. Встретили её, надо сказать, с энтузиазмом. Ну, наконец-то! Теперь заживём! Перестроимся. Сократим лодырей и пьяниц, найдём новые формы работы, начнём зарабатывать больше. Вдруг… Тут надлежит поместить выдержку из дневниковых записей.
Получена РДО, текст которой привожу:»…работы вашей экспедиции на 1988 год не планируются сообщите свои соображения по ликвидации базы передаче имущества ценностей». Вот это номер!!! Гадали, кого могут сократить, а решилось разом – сокращают целиком всю экспедицию! Вот это да!!! И все наши старания, труды, планы — всё насмарку! Это же стихийному бедствию равнозначно. Всю летовку-84 я делал фундамент для радиокомплекса, построил, подняли три деревянные радиомачты по 30 метров. Заказали кунги — вместо ожидаемых двух, заимели четыре. Как радовались этому обстоятельству! Поставили их на фундамент, Сашка продолжил строительство здания, сделал электропроводку. Заказали, дождались, получили много новой радиоаппаратуры. Работа шла полным ходом и вдруг… . Вот так, на полном, так сказать, скаку — такой облом! В прошлом году капитально отремонтировали жилой дом на базе. Голко построил новый склад. И все это теперь… бросать. Обидно. Ох, как обидно! До слёз обидно! А что касается будущего, то тут вообще полный туман. Куда людей? Что делать?
Во время поступления радиограммы присутствовали – естественно я, её принимающий; начальник экспедиции; стармех Воробейков, пришедший на связь, дабы пообщаться с базой по своим рабочим вопросам; и Вера, поскольку балок-радиостанция одновременно являлся и нашим жильём. Отпечатанный мной на машинке бланк с текстом, Артур Сергеевич крутил как тот Семен Семеныч Горбунков записку Анны Сергеевны в фильме «Бриллиантовая рука» — вертел так и сяк и вверх ногами, готов был и понюхать и попробовать уголок на вкус… Уяснив смысл принятого, все остолбенели. Это был шок! Об известии было строжайше запрещено рассказывать. Тридцать человек, люди работают, у каждого свои виды, свои планы… . И вдруг – вот так! Конечно, о таком крутом повороте нельзя было резко объявить. Но, кино про Штирлица тогда уже было, и как там сказал Мюллер – «что знают двое, то знает и свинья»? А то, что узнали четверо, конечно было не утаить. Из названных тайну сохранял, похоже, один Теслин. «Тайну», которая для всех скоро стала «секретом Полишинеля».
В чем же была трагичность? Попробую объяснить. Как рассказывал, экспедиция существовала уже не одно десятилетие. Большая часть состава работала многие годы. Была страна, в которой ритмом жизни, производствами, планированиями управляла организация, которая так и называлась – ГОСПЛАН. Всё планировалось на два года вперёд и успешно в срок осуществлялось. Позже, очень «умные» деятели нашли для того периода название – ЗАСТОЙ. Да, всё стояло. На ногах, и очень крепко! (к сожалению, ноги у колосса оказались глиняными). Всю, состоявшуюся на тот момент жизнь, люди верили в то, что они нужны, что занимаются необходимым делом, без которого нельзя обойтись. Перейду на личность – свою. Я занимался работой, которая в целом приносила удовлетворение. Получал соответствующее материальное вознаграждение, которое мог сам, без всякой бухгалтерии, рассчитать до копеечки. Моральное – в виде благодарностей, значков Ударника и т.п. Был уверен, что всё запланированное своевременно осуществится – череда периодов работы на зимовках-летовках, отпуска, задуманные отдыхи. И так, в таком ключе, жили все. И вдруг – «дальнейшее не планируется»… Тогда – что?
Закончили полевой сезон, ставший последним в этой экспедиции. Определенный план работ по промеру благополучно выполнили, как обычно. Но…, дальнейшего-то не планировалось…, была полная неопределёнка. В связи со случившимся мне не удалось, как сначала рассчитывал, вылететь домой прямо из района работ. Пришлось возвращаться с полевой партией на базу, там на Оленьем демонтировать и упаковывать, непонятно для кого и куда, радиохозяйство экспедиции.
Выписка из дневника: 7 июня 1987г.17:35МСК. Закрыли радиостанцию с позывным сигналом РФСИ базы Гидрографической экспедиции на острове Оленьем. Поблагодарили коллег Диксонского радиоцентра за доброе, многолетнее сотрудничество.
Ещё через несколько дней вылетели с Оленьего и благополучно прибыли в Ленинград. Родное Предприятие приняло неласково. Нас встретил, чуть ли не на пороге – во всяком случае, внутрь пройти даже не пригласили – вышел начальник отдела кадров Ермаченко. Беседа происходила в вестибюле проходной. Объявил, уже очно, то, что мы и так знали, находясь на расстоянии. Что экспедиция ликвидирована, штат подлежит расформированию. Конечно, по Закону они должны проявить участие, касающееся трудоустройства уволенных по сокращению. Но, это проблематично, потому что сокращения происходят повсеместно и вакансий не будет. Поэтому, в качестве доброго совета, порекомендовал каждому самому позаботиться о себе, уволившись по собственному желанию. На что большинство уже и были настроены. Вот так – такая скромная «благодарность» за годы труда, за всё хорошее.
В тот же или на следующий день встречали в Пулково, привезенное грузовым спецрейсом экспедиционное имущество. Очень ярко запомнился этот момент. Стоял июнь месяц, было жарко, светило солнце. Вокруг сновали люди, проходили девушки в красивых летних платьях, чему-то радовались, смялись. Мы же, курили на пандусе аэропорта, и нам было так грустно! Было ощущение щенка или котёнка, которого, пока был нужен, гладили, холили, лелеяли. А потом выбросили на улицу в промозглую осеннюю грязь и слякоть.
Так началась для нас Перестройка.
Немногочисленная часть людей нашей Первой Золотой осталась работать в Предприятии. Кто-то, в числе которых и я, перевелись в штат, остающейся ещё пока, аналогичной нашей Второй экспедиции. Некоторые, как например и Лопухов, только что прибывший после четырнадцатимесячной зимовки, согласились перейти в отдел РНС Маца – работники с ярлыком Первой экспедиции котировались высоко — правда, с жесточайшим условием немедленно вернуться в Арктику, потому как у них как раз начинался период навигации. Сколько не уговаривал я Сашку пойти вместе к Григорьеву, он сделал свой выбор. А я получил желанный тайм-аут для отдыха и устройства личных дел, хотя Виктор Иванович не столь жёстко, но упорно настаивал на моём скорейшем вылете на Новосибирские острова, так как у них на тот момент не осталось в экспедиции радистов, делать связь было некому. Честно скажу – пошёл я тогда во Вторую ради лишь чтобы, как говорится, удержаться на плаву и не остаться «на улице». На самом деле, ничего меня туда не влекло.
Прибыв на Новосибирские острова, я ужаснулся! Сказать, что дело со связью там обстояло плохо, значит, ничего не сказать. Там её не было никакой. За несколько лет до этого экспедиция перебазировалась сюда на остров Котельный в местечко Киенг-Ураса с Северной Земли. И устроилась в старой, оставленной жителями избе якутского поселения. В которой и прожили некоторое время – гамузом, на нарах, с печным отоплением. Последними нормальными радистами у них раньше были Морозов Владимир Никифорович и Виктор Алексеевич Брянцев. Ушедшие уже на пенсию и давно в экспедиции не работающие. После них были проходящие, надолго не задерживающиеся. По рассказам, так называемая «радиорубка» раньше размещалась в этом же жилом бараке, где-то за печкой, где и сидел за столиком радист, как истинно «сверчок запечный». А в километре от Старой Деревни — Киенг-Ураса с якутского и переводится, как Старое Становище — строили новый дом с котельной, подключенный к временной пока дизельной, в который въехали первый раз зимовать, как раз незадолго до моего прилёта. Радиосвязь осуществлял начальник зимовки – «человек три Э» — Энвер Эминович Эсадов. В двадцати метрах от дома стоял кунг, в котором и находилась «радиорубка». Тоже в кавычках, потому что… — он отапливался круглосуточно соляровой буржуйкой-капельницей, всё внутри было покрыто слоем маслянистой сажи. А на столе стояла коротковолновая радиостанция «Ангара», посредством которой Эминыч в голосовом режиме связывался с находящимся в 30 км аэропортом «Темп», и через него с находящимися в 60 км радионавигационной станцией нашего Предприятия и полярной станцией Гидромета. Причем, как ему это удавалось – большой вопрос. Потому что — антенны не оказалось…. То есть, с виду она вроде бы как была, протянутая к какой-то палке на коньке дома, но была отвалившейся от проходника сквозь стену. Таким образам «Ангара» работала лишь на небольшой проводок, идущий к этому штырю внутри помещения.
Передо мной встала непростая задача – наладить связь. Под радиорубку Эсадов предложил выбрать любую, на мой взгляд, удобную комнату в новом доме. И я решил, что таковой будет самая крайняя, с учётом, что за её стенкой, в тамбуре можно оборудовать дополнительное помещение под передающую, аккумуляторную и радиомастерскую. Всё дальше происходящее, без ложной скромности считаю, может даже самым главным своим жизненным подвигом. Для начала пришлось взяться за пилу и рубанок. Большой рабочий стол, стеллажи и стойки под аппаратуру; одновременно с этим — рубка стала и жилым помещением радиста – спальное место, шкаф, полочки, тумбочки. В холодном тамбуре отгородил часть помещения, туда провели отопление, утеплил стены. Поставил передатчики, аккумуляторы, устройство для их зарядки и прочее оборудование, требующее выноса из непосредственно рубки, в которую вывел блоки управления ими. Надо сказать, что средства связи в арсенале экспедиции имелись. В своё время Владимир Никифорович Морозов во многом дублировал наши с Лопуховым заявки на радиотехническое оборудование и всё заказанное они получили. Только у нас на Оленьем оно уже было введено в эксплуатацию, а здесь так и валялось на складе. Да, к сожалению именно – валялось, а не хранилось. Отчего некоторое даже успело прийти в негодность, как например коротковолновый передатчик «Корвет», для которого пришлось изыскивать и заказывать, какой-то не помню уже точно блок. Это же аппаратура! – хранить её в сырых летом, а зимой в насквозь промороженных помещениях, ну никак нельзя. В общем, пришлось повозиться. Подвигом же я назвал свою тогдашнюю деятельность, потому что делал всё сам. Дело в том, что в Первой экспедиции у нас радистов было определенное разделение функций. Я занимался в большей степени непосредственно радиосвязью. А технической частью – ремонтом, обслуживанием аппаратуры — Лопухов. Ну, не моё это, тупой я в радиотехнике, что скрывать. Но, выручил опыт. Кстати, и тут мне помог Сашка! – консультировал, подсказывал – он в ту пору зимовал на станции острова Андрея и радиосвязь мы поддерживали. В результате, весной я уже жил и работал в новой радиорубке. Просторной, светлой, оснащенной всем необходимым для работы. Арсенал приёмников и радиостанций; передатчики в отдельном помещении; вспомогательное аккумуляторное электропитание; метеостанция, датчики которой разместил на специально построенной площадке на крыше дома. Единственной прорехой оставалось антенное хозяйство. То есть, сами антенны я сделал, но не было достойных мачт, приходилось довольствоваться временными. Тем не менее, даже в таком виде, у меня была уверенная связь со всей Арктикой — с Тиксинским радиоцентром, с полярными станциями, авиацией, с судами на морских каналах, и с объектами Гидрографического предприятия — на пространстве от Диксона до Певека. Самому легко и приятно было работать в таких условиях, а начальник экспедиции приходил на связь в домашних тапочках, белой рубашке и в галстуке. Но, вот беда. Я оставался единственным радистом в экспедиции, хотя по штатному расписанию их полагалось трое. Таким образом, мне пришлось из 28 проработанных месяцев, провести на Киенг-Урасе 23. Простите, но такая ситуация – жизнь в Арктике, совсем не улыбалась. Хотелось бы в равной степени и дома. Григорьев же, начальник экспедиции, в этом плане не суетился и не сильно старался заполнить штат недостающими единицами. Когда нарисовалась перспектива очередной летовки – сменщика, вопреки обещаниям, так и не было – я пришёл к решению кардинально изменить образ жизни.
Вылетел домой, отгулял положенные отпуска, по окончанию которых, осенью 1990 года уволился, отдав Гидрографическому предприятию свой первый срок — 15 лет.
P.S. к периоду работы во Второй экспедиции: Весной 89 года случилось несчастье с Вовкой Голко. Вот когда пришлась особенно кстати, налаженная мной радиосвязь! Экспедиция работала в поле, на базе Киенг-Ураса нас осталось четверо. Я старшим, Голко завхоз, механик Нелаев и за повара некий Дубинин. Дизельная работала круглосуточно, обеспечивая электричеством и теплом от автоматической котельной. В связи с чем, поочередно несли ночные дежурства. Как раз после такого я спал, время приближалось к полудню, когда ко мне вдруг влетел Дубинин: — Вставай, с Володей беда. Они занимались какими-то хозработами, надо было что-то подвезти трактором на волокуше — у нас был ДТ-75 с бульдозерной лопатой впереди — может горючее, не то ещё что, не суть. У него была не в полном порядке гидравлика управления, то есть в поднятом положении не держался нож бульдозера, приходилось фиксировать специальными цепями. И вот, в тот момент – Нелаев сидел в кабине за рычагами – когда Вовка впереди закреплял нож, трактор вдруг покатился. То ли горка там была, тракторист ли дернул не тот рычаг, Голко упал. Гусеницей наехало на ногу. Дубинин с Нелаевым затащили его в дом, благо рядом, уложили на кровать. Травма была очень серьёзная. Быстро включив передатчики, приёмники на все каналы, на авиачастоте я услышал работу радиостанции вертолёта. Судя по громкости сигнала, он находился, где-то рядом. Вызвал, сразу ответили. Передал: – Ребята, у нас ЧП, пострадал человек. Через пять минут пошло радио с борта в радиобюро аэропорта Тикси – командир докладывал, что меняет полётное задание и идёт выполнять санитарный рейс. Минут через двадцать они сели у нас. Ещё через 3,5 часа Володя уже лежал в операционной тиксинской больницы, до которой было 400 км.
В числе других во Вторую экспедицию перешёл и Борис Петрович Наумов. К фигуре которого я обещал вернуться. Паскуда. Это произошло осенью 91-го. Я в экспедиции уже не работал, подробности о случившемся позднее узнал от Голко. Он залетел зимовать в составе группы возглавляемой Анатолием Аркадьевичем Старостиным. Старшим летовки перед ними оставался Наумов. Конечно же, были безжалостно уничтожены все выделенные им запасы спиртного. Но, на складе ещё оставалась бутыль технического спирта, предназначенная зимовочной группе. Зимовщики, отпраздновав начало зимовки тем, что было привезено с собой, добрались и до неё. В гостях у них в это время находился, приехавший с военной части, располагавшейся возле аэропорта «Темп», прапорщик, приятель экспедиции. Он и сказал Вовке, принёсшему по настоянию жаждущих добавки поллитровку: — Володя, не пей. Другие тоже воздержались, кроме Старостина и механика Иванова. Через какое-то время им стало плохо. Да настолько, что положение становилось критическим. Пришлось связываться с Тикси и вызывать санрейс, которым отравившихся увезли уже в бессознательном состоянии. Иванова откачали, а Аркадьич умер. Позже Копейкин — этот прапорщик – рассказал, что оказывается, в конце лета Наумов брал у него, какую-то бесцветную техническую жидкость. Которой, по-видимому, и долил тайком распечатанную и ополовиненную бутыль со спиртом переданную зимовщикам. На Голко, как на материально-ответственного, было заведено дело. А Бориса Петровича, сукиного сына, след простыл. Вовке, правда, удалось смыться. Улетел на материк, подвернувшимся военным спецрейсом, презрев подписку. И тоже уволился. Должно быть, то дело давно минувших дней так и хранится, где-нибудь в архивах якутской прокуратуры.
В 98 году умер мой первый начальник экспедиции Березин. Я был на его похоронах. И у меня созрело намерение вернуться в Гидрографию. Осуществить сей шаг было технически не трудно, безработица, влачившего жалкое существование государственного предприятия, не коснулась. Запомнились слова друга и бывшего коллеги Лопухова, который мой выбор не одобрил: — Ты избрал самое простое решение. Тому, что простое, возразить нечего – брали на работу меня с удовольствием. Но с тем, что неправильное – не согласен. Да, принятие его можно охарактеризовать выражением «от безысходности». А так же – от нищеты и от семейных дрязг. И это был способ отбатрачить долги.
Так, после восьми лет перерыва, состоялось моё второе пришествие в Гидрографическое предприятие.
ОСТРОВ СВЯТОГО АНДРЕЯ.
Итак, что представляло из себя на тот момент ГП? Никому и ни для чего не нужную контору. Экспедиции давно были прикрыты, гидрографические суда по профилю не работали, потому что не было её таковой, работы. Большинство станций были брошены. Немногочисленные оставшиеся просто существовали, никакой спецдеятельности не вели. На них оставалось по 2-4 человека работников, фактически сторожами, буквально на выживании. Никакого обеспечения, снабжения не было. Денег у Предприятия не было. Зарплаты просто смешные – это с районным коэффициентом и северными надбавками. Единственное, что выплачиваемые регулярно. Страна вся торговала – покупала, перепродавала, спекулировала, распродавала, воровала, воевала, ей было не до Севера.
Пункт назначения – радионавигационная станция на острове Андрея. Должность – начальник станции. Громкая должность! Особенно учитывая, что станция не работает — просто существует, сохранение обеспечивается силами двух зимовщиков. Мне надлежало сменить предыдущего начальника, который сказался заболевшим и настойчиво попросился на вылет.
Санкт-Петербург – Норильск – Хатанга.
Впечатления:
1) как будто и не было этих восьми лет перерыва – те же морозы под 50, занесённая снегом Хатанга, полярная ночь;
2) разительное отличие от жизни на материке. Там круговерть, бурление, здесь же в глубоком тылу – сидят тихохонько по норам, как мышки. Довольствуются, чем есть. А ничего нет! Хотелось разжиться необходимым для станции, но – запчастей для техники нет, материалов нет, радиосвязь не работает. Денег в кассе ни копейки, на закупку продовольствия начальник гидробазы дал свои личные, с тем, чтобы их ему потом компенсировали. И ни малейшего желания, что-либо делать. И спокойствие олимпийское. Главный инженер два дня не мог состряпать письмо в милицию с просьбой выдать временно хранящиеся там станционные карабины, в кое-то время не помню уж по какой причине изъятые. Наверное, из-за просрочки разрешения, новое у меня было оформлено. Далее – вертолёт, по дороге подсаживались на мысе Косистом для заправки, на о. Бол.Бегичев дабы попытаться осмотреть законсервированную несколько лет назад станцию – было такое в полётном задании. Но, что там можно увидеть в полярную ночь, да под многометровым слоем снега? Вышли с карабинами – мало ли медведь – постояли, покрутили головами и полетели дальше.
15 декабря. Прибыл на остров Андрея. Вертолет улетел. От Хатанги 600 км, до Диксона 1000, до Тикси 800. До ближайшей населенной точки Мыс Челюскин 250. Нас двое, я и механик Виктор Бузырев. Правда, через пролив на материковом берегу ещё оставалась полярная станция Гидромета, на ней зимовали метеорологи – муж с женой Евдокимовы. Напрямки по карте расстояние между нами составляло 11 км. Забегая вперед, скажу, что через несколько месяцев станцию закрыли, их вывезли, и тогда уже мы с Бузырем остались натурально вдвоём на необозримом пространстве Крайнего Севера (если даже не сказать – закрайнего). Через две недели после моего прилета встретили Новый 1999-й год.
Из дневника: 31.12.
Вчера вечером пришёл медведь. Ну, красавец! Удивительно, но за 15 лет Арктики я первый раз увидел медведя. Приходили они и на Оленьем и в Обской губе и на Котельном, но всё как-то мимо меня — понаслышке или только следы. А вот так, в натуре — впервые. Идёт, ничего не боится. Хозяин. Собаки круги нарезают, он и ухом не ведёт, чешет прямо к дому. Здоровый такой, беленький. Идёт, как плывёт — грациозно, уверенно. Уже метрах в пятнадцати был от крыльца, когда Витя по нему из ракетницы вдарил, попал в лапу. Испугался, ломанул в море. Собаки за ним, вскоре вернулись. В который раз скажу — без них на станции нельзя. Спасибо, собачки. Под впечатлением мишкиного посещения, я часов до четырёх ночи не мог заснуть. И сейчас в глазах стоит — выплыл из-за бугра, как на картинке. Кругом темнота, а он в свете лампы, на сугробе. Хотя, если честно — ну её в баню, такую красоту! Лучше бы их не было. Достаточно в зоопарке посмотреть. А выходить из дома с заряженной ракетницей и по сторонам озираться, удовольствие невеликое.
С Новым, 1999-м годом!!!
1, Январь. Медведь опять приходил. Я не видел, спал. А Витька отгонял два раза.
Это уже куда как более поздняя фотография. После того как в 2011 году станция была реанимирована. Тут уже стоит новый, завезённый и собранный жилой модуль (в центре) и введена в действие конторольно-корректирующая аппаратура ГЛОНАСС.
А тогда были — саморазваливающийся давно не ремонтированный жилой комплекс, в таком же состоянии дизельная, баня, пустые склады. А главное – на ладан дышащие энергоагрегаты, при полном отсутствии запчастей.
Звоночек прозвучал уже в январе.
22.01.
Всё по-прежнему. В рабочем дневнике каждый день делаю одну и ту же запись – «дежурство по графику, повседневные работы. Погода…»
Ночью случилась «маленькая» неприятность — отказал блок возбуждения одного из дизелей. Хорошо, что Бузыреву удалось исправить.
24.01.
«За бортом» пурга. А беда не ходит одна. Пошла череда неприятностей. Исправленный дизель на следующий день погнал масло. Фильтров нет, прокладок нет, ничего нет. Стоит, не работает. В действующем забренчал клапан, тоже «задница» приближается. Отказал телевизор, нет звука. Всё на последнем издыхании.
25.01.
Включил другой телевизор, заработал. Стало веселее. А с неделю назад мы его пробовали, не работал. Значит, что-то не так делали. И с полярной станции пообещали дать черно-белый, но и то – хоть такой.
Февраль. 21.02.
Живем помаленьку. Последние дни пуржило, температура была градусов -10/-15, тепло. Сегодня опять подморозило. Дизеля разваливаются, оба «шестнадцатых» стоят. Бузырев ковыряется, пытается их оживить. Работает «двадцатка», тоже на ладан дышащая. Вчера дал РДО: «состояние критическое, вероятно возникновение чрезвычайной ситуации».
А что поделаешь? Жить надо.
Март. 26.03.
У нас всё по-прежнему. Март подходит к концу. Морозы всё держатся. Продолжается волынка с дизелями. У «двадцатки» сорвало шестерню привода генератора, у перебранного «шестнадцатого» течет радиатор, у другого на днях пробило помпу. И так одно за другим, «не понос, так золотуха». А запчастей нет, ищем на помойке.
И так вот изо дня в день, одно по одному. А что поделаешь, жить надо. Но, положение на грани, висим на ниточке. Не дай бог встанут дизеля — обстучался по дереву – это катастрофа, останемся без тепла и света. Когда я собирался лететь, меня предупреждали – напарник по зимовке человек сложный. Механик «божией милостью», но характером тяжёлый. Да, оно действительно так и случилось. Но, я тем самым был, что называется «кто предупрежден, тот вооружен»; во-вторых, тут-то и пригодился опыт, полученный тринадцать лет назад во время автономной зимовки в Напалково. После того Михайлова мне, как говорится, «сам чёрт был не страшен». За обеспечение же станции электроэнергией, конечно, надо отдать должное и спасибо Бузыреву. А вообще, объект жил на старых запасах времён Советского Союза. В частности на горючем. С тех пор ещё оставалось, выгруженное когда-то на материковый берег топливо, другая его партия хранилась на противоположной оконечности нашего острова. А островок-то 3 на 4 километра. За весну мы выкачали из бочек весь этот соляр и перевезли на станцию. Таким образом, объект был обеспечен топливом, как минимум на год. Но, это единственное, чем располагали. В остальном же, руководство призывало – держитесь, проблемы с дизелями, запчастями, продовольствием будут решаться в навигацию. Мы держались. Собственно, так обстояло дело на всех станциях, но наше положение усугублялось удаленностью.
Да. Держались. Летом было проще в плане жизнесохранения, в том смысле, что не замёрзнешь. Но – закончилось продовольствие. Осталось немного муки второго сорта, прогорклое топлёное масло, сахар, чай. Всё. Рыбалки на острове Андрея нет, гусей мало, к тому же они вырастили птенцов и улетели. Нерпу не взять – она плавает в море. А начальство про нас как будто бы и забыло, снабжать не собираются, нет такой возможности. Было натурально голодно. Причем – вялотекуще-голодно. То есть, аппетита не было, я мог обходиться без пищи два-три дня, есть не хотелось. Только чай, к нему кусок хлеба. А хотелось назойливо – мяса! Чисто психологически. Из дома мы без карабина не выходили, чтобы – вдруг медведь, будем валить! Медведь не шёл. В конечном итоге я взял охотничье ружье, из двух стволов кряду влёт грохнул двух чаек. Смёл с полки склада остатки специй, стушили. Одну съели, я убеждал себя психологически – «это гусь, это гусь!» Но, в глазах стоял шнобель этого «гуся» — желтый, противный, когда ощипывал… Фу!
В сентябре замёрзло море. Всякая надежда на обеспечение станции пропала. Мы похудели каждый на 10-12 кг. Началась цинга. Сначала зашатались и закровоточили зубы. Потом появилась боль в суставах, вставать с места и двигаться стало проблематично. Состояние прогрессировало. Послал руководству очередную, но крайне решительную радиограмму – «зимовка невозможна, требую эвакуации». В октябре нас снял с острова атомный ледокол «Арктика».
2000-й год.
Отгулял отпуска и отгулы. Очень не хотелось снова отправляться в Арктику. Посылали на Чукотку. Опять на выживание? Тем более что на дворе стояло лето, было тепло и хорошо. Как мог, правдами и неправдами оттягивал отъезд.
В Питер с Колымы в отпуск приехал одноклассник Андрей Литвинов. Андрюха убыл туда ещё в середине 80-х, так и прикипел. Занимался семейным бизнесом, держали с женой магазин. Планировали «завязывать» и перебираться на материк, купили в Питере квартиру. Но, коммерцию в Магаданской области бросать пока не собирались, для чего им требовался управляющий делом в их отсутствие. На месте такого не нашли, Андрей предложил мне – какая тебе разница, Чукотка или Колыма? Одно направление. Разница была – под Певеком станция, снова автономка (а накушался я её вволю на острове Святого Андрея); у него цивилизованный райцентр. К тому же, был наслышан от него и от других колымчан рассказов о красотах Колымского края –»нашей Аляски», интересно стало взглянуть самому. В общем, я не колебался. Вторично уволился из Гидрографического предприятия. Третье тысячелетие, XXI-й век встречал уже в поселке Ягодное.
Вернулся я домой в начале лета 2002. Очень понравилось лететь на самолете из Магадана – сел там в 15 часов и в 15 же часов сошёл с трапа в Москве, восемь часов жизни упали как с куста. Москва неприятно поразила негативом. Площадь Трёх Вокзалов представляла из себя большой базар– сплошные торговые киоски, палатки, павильоны, среди которых еле нашёл Ленинградский. Грязища, толкотня, на каждом углу валяются или бродят бомжи. Мрак! Каким же контрастом предстал Петербург, в который поездом приехал наутро.
Лето отдыхал. Осенью озаботился новым трудоустройством. Впрочем, размышлял не долго – позвонил в ГП. Ещё во время зимовки на Андрея мне стало понятно, что амплуа, в котором я работал предыдущую, как говорится, сознательную жизнь в Арктике, себя изжило. Век радиосвязи, азбуки Морзе прошёл, закончился. Радисты больше не нужны. Тогда же, бывший в то время начальником Западного отряда радионавигационных станций Максимов, интересовался, владею ли я компьютером. Нет, не владел. Хуже того, был полным профаном. Так что, вояж на Колыму, кроме прочего, был и определённо осмыслен. Когда Литвинов приглашал меня, в числе оговоренных условий были два – я должен был научиться работать на компьютере и восстановить утраченные водительские права, которых у меня не было за неимением на тот момент машины. Что касается второго, то транспорт в Ягодном предоставлял Андрей, автомобиль был нужен для мобильности и обеспечения магазина товаром. Компьютер тоже был его, учёт и финансовая отчетность велись в электронном виде. EXCELи WORD, прикладные программы, Интернет я освоил. И при устройстве в третий раз на работу в Гидрографическое предприятие, вернулся уже не «сторожем», каким был на момент второго захода, а с претензией на большее.
Признаюсь, что зимуя на острове Андрея, я не явно, но предполагал – закрадывалась в голову мысль — что смогу претендовать на это большее, если в определённом смысле образуюсь, т.е. овладею компьютером. И вот, соответствующее резюме прозвучало из уст руководства – поедешь менять Максимова. То есть, начальником главной станции на остров Медвежий (в просторечии – Медвежка) близь Диксона, а практически руководителем Карского сектора радионавигационных станций. Не скрою, было лестно слышать.
Мой предшественник Максимов в скором времени уволился и в вышеупомянутой роли я пребывал до 2007-го. Медвежий, Диксон, домой в отпуск, опять в Арктику…. Этим временем подошёл северный стаж и возраст выхода на пенсию, 50 лет. Данный рубеж отмечал на Медвежке. Но, продолжал работать.
2007-08-09 гг.
Зиму и весну дома. А дальше подоспело даже и где-то неожиданное для меня самого предложение. Ситуация сложилась так, что оказалось вакантным место начальника группы на нашей, функционирующей только летом в навигацию, станции на Енисее – Липатниковский перекат. До сего мне приходилось работать только в тундре, на островах да побережьях морей – Карского, Лаптевых. А тут – великая сибирская река и тайга. Конечно, я с удовольствием поехал на лето[1]. К тому же вместе со старинным моим другом Вовкой Голко, который вернулся в ГП (не без моего содействия) после ещё большего, чем у меня перерыва. А по окончанию сезонных работ отправились зимовать на Медвежку.
То же самое произошло и в 2008-м году. Только теперь, после летних работ меня направляли начальником станции Мыс Стерлегова на побережье Таймыра. Должен сказать, что энтузиазма сама зимовка не вызывала. Станция долгое время находилась в положении сохраняемой и только теперь была расконсервирована, условия существования там нельзя было назвать благоприятными. Однако я согласился, поскольку существовала другая подоплёка. Завоз работников и продовольствия на станции осуществлялся научно-экспедиционным судном Гидромета «Михаил Сомов». Которому прежде чем достигнет Стерлегова, предстояло совершить большой круиз с посещением Новой Земли, Земли Франца-Иосифа, Северной Земли, станций располагавшихся на островах в Карском море, Мыса Челюскин. Увидеть всё это, впервые и скорее всего в единственный и последний раз («увидеть Париж и умереть») – особенно неповторимую красоту ЗФИ — было бы апофеозом всей арктической карьеры. Ради чего я и шёл на компромисс, согласившись зимовать. И не пожалел.
ЭПИЛОГ.
Последний мой заезд в Арктику состоялся осенью 2009 года. На Медвежку, из Архангельска гидрографическим судном. Вернувшись после зимовки в апреле 2010, я в третий – и надо полагать в последний раз – уволился из Гидрографического предприятия.
«Никогда не поздно стать тем, кем вы могли бы быть» – Джордж Элиот (английская писательница, настоящее имя Мэри Энн Эванс).
Москва-Норильск-Диксон. 1978 год.
Турбины ближнемагистрального, реактивного самолётика ЯК-40 заунывно подвывают и невольно нагоняют лёгкую, дремотную тоску. Многоопытные пассажиры рейса Норильск-Диксон, как и положено «аборигенам», безмятежно почивают, беззаботно развалившись в узеньких, неудобных креслицах. Только коллега-сокурсник, Толя Зимин, время от времени разворачивает в мою сторону бесконечно довольную физиономию и строит, как ему представляется, юморные рожи, показывая кривоватым указательным пальцем на мирно посапывающую, впечатляющих габаритных размеров женщину-толстуху. Вот, нехороший человек, издевается ещё! А если бы тебя сейчас, гнусная, ничтожная личность, выдернуть из тёпленького, самолётного кресла и водрузить на мой жёсткий деревянный картофельный ящик, веселья бы у тебя явно поубавилось!
Новое здание аэропорта «Норильск» на месте старой «Алыкели«
В 1978 году, по окончании Курсов полярных работников, мы с Толиком Зиминым перелетели на комфортабельном самолёте ТУ-154 из летней, душной Москвы в холодный, заполярный Норильск. Точнее даже не в Норильск, а в аэропорт Алыкель. Да и Алыкель, если честно, назвать аэропортом язык не поворачивается. Здание, в виде большого неблагоустроенного «сарая», насквозь продувается не по-летнему студёным ветром, и до самого потолка заполнено, радостно гудящими, голодными, кровожадными москитами. Обычный, захолустный, провинциальный аэровокзал. На улице тяжёлые, серые облака жадно лижут мокрую, скользкую землю. Все местные авиарейсы отменены из-за непогоды. Народу в сумеречно-мрачное, крохотное помещение зала ожидания набилось, как бестолковой, дальневосточной сельди-иваси в деревянную бочку. В буфет с моими скромными физическими данными ни в жизнь не протолкнуться. Спать негде. Да что там спать, размечтался, даже присесть где-либо невозможно. Нет свободных мест. В двух предбанниках постоянно толкутся «мутные», покрытые застарелыми татуировками, подозрительные личности. Пару раз перекурили с ними. Оказалось, за откровенно бандитской внешностью скрываются обыкновенные, можно даже сказать, милые, душевные люди. Именно они посоветовали перебраться в Норильск и ждать возобновления полётов в центральной городской гостинице. Нужно лишь заблаговременно предупредить администрацию о своём предстоящем рейсе.
Нас поселили на пятом этаже, в огромном, но на удивление недорогом, четырёхместном номере. Подумалось — дешёвый сыр бывает только в мышеловке. Поэтому с тревогой ожидали скорого появления на соседних, свободных койках тундровых оленеводов, но, как ни странно, наши опасения не оправдались. Под вечер в номер элегантно продефилировал интеллигентный, породистый красавчик, с лёгкой, благородной сединой в пышных, зачесанных назад волосах. «Шахматов» — представился мужчина. Ну, конечно же, подобный яркий, колоритный экземпляр не может носить пресную и скучную фамилию Иванов, Петров или Сидоров. Шахматов приехал в Норильск на профессиональную конференцию, но оказался заядлым картёжником, поэтому, позабыв обо всём на свете, азартно резался круглые сутки с Толиком в загадочный для меня, гусарский преферанс. Спал Шахматов мало, во время игры элегантно потягивал из горлышка дорогой армянский коньяк, но много. Изредка отпрашивался у Анатолия сбегать на «работу». Тщательно прихорашивался у зеркала, как актёр перед финальной сценой. Завершающим, ритуальным аккордом было приведение кожаной обуви в абсолютный, девственный порядок. «Прирождённый аристократ» Шахматов вальяжно подплывал к плюшевой ночной гардине и с её помощью неспешно придавал своим запылённым ботинкам совершенный, идеальный глянец.
Актёры кабачка 13 стульев
Пока Толик коротал время за интеллектуальной, карточной игрой с неутомимым Шахматовым, я пытался приобщиться к высокому театральному искусству. Наш этаж заселили артистами московского театра «Сатиры». Популярный, телевизионный сериал «Кабачок 13 стульев» в полном составе – пан Профессор, пан Зюзя, пан Вотруба, пани Зося и все остальные. Но меня интересовали «главные изюминки» этого творческого коллектива, глубоко обожаемые мной актёры, Андрей Миронов и Анатолий Папанов. Я провёл в сумерках длиннющего тоннеля-коридора несколько томительных часов ожидания. Назубок заучил вежливый, приветственный монолог, но при появлении знаменитостей колени противно задрожали, а мозг судорожно переклинило. Совершенно трезвый Папанов бережно поддерживал за локоток серьёзно подвыпившего Миронова, при этом они плотно и громко общались между собой, «в упор» не замечая робкого почитателя их выдающегося, актёрского таланта. Что делать? Ещё десяток другой шажков, и они бесследно исчезнут в узкой горловине дверного проёма. И тут из меня попёрла бурным потоком импровизация… Опешивший Папанов, вытаращил удивлённые, «фирменные» глаза, поперхнулся воздухом и возмущённо запричитал: «Какой корреспондент, какая газета Полярная звезда, час ночи, какое интервью, час ночи, все с ума сошли…». И ему вторило и поддакивало раскатистое, коридорное эхо: «С ума сошли, с ума сошли…».
Папанов и Миронов — красавцы!
В дверь номера настойчиво постучали. Не по-советски приветливая, молоденькая горничная порадовала возобновлением полётов в Алыкеле. Мы сгорбились под тяжестью баулов-рюкзаков, а до отчаянья расстроенный и огорчённый Шахматов переместился в дальний угол, драить «до блеска» запылившиеся ботинки. Народ в аэропорту основательно рассосался. Зарегистрировали авиабилеты, и расположились на свободной скамеечке поджидать приглашение на рейс. Из громкоговорителя послышалось что-то очень громкое, но, как обычно, бубнящее и неразборчивое. Толпа бывалых диксонцев ломанулась на лётное поле. Мы с Толяном мгновенно сориентировались и рванули вслед за ними. Багаж в руках, на горбу и в зубах. Длинной гусеницей-вереницей безмолвно поволоклись на шум прогреваемых двигателей. Вот и наша «букашка», самолёт ЯК-40. Лётчики называют его менее ласково, «окурок». Вместо привычного «высотного» трапа с улыбчивой принцессой-стюардессой, нас поджидала сиротская, алюминиевая лесенка, вывалившаяся жалким «аппендиксом» из-под низко свисающего хвоста и суровый мужчина-контролёр при ней. В салоне самолёта счастливому Толику досталось уютное местечко в одиночном ряду, к тому же рядом с иллюминатором. Моё же место оказалось в сдвоенном, к тому же с неожиданным, «милым» сюрпризом. Моя соседка по полёту, приподняла разделительный подлокотник между креслами и оккупировала своей выдающейся, широченной «кормой» оба посадочных места. Толстуха глядела на меня виноватыми, но очень добрыми, искренними глазами. «Джентльмен не может быть скрягой!» – промелькнула решительная мысль. Так я оказался на картофельном ящике, в хвостовой части летательного аппарата, где на меня беззлобно ворчали пассажиры рейса Норильск-Диксон, с трудом протискиваясь «по нужде» к вожделенной кабинке.
Вот и наша «букашка», самолёт ЯК-40
В настоящее время на сто процентов уверен, именно ЯК-40 вдохновил сатирика Жванецкого написать коротенький рассказ. «Летал я лет пять назад на этом самолёте. Так хорошо сидел. Смотрю, бегает какой-то юноша по салону. – (Спрашивает) «Как вам, удобно, неудобно?» – «Удобно, – говорю, – очень». Он взял и укоротил промежутки между сиденьями. Теперь не удобно. Вывод – каждый свой ответ надо обдумывать».
Расстояние между Норильском и Диксоном по прямой составляет чуть более пятисот километров. Совсем рядышком, по здешним, заполярным меркам. Через час спокойного, безмятежного полёта командир корабля ЯК-40 объявляет о предстоящей посадке на острове Диксон. Загорается табло с традиционной надписью – «пристегнуть ремни». Мой друг, Толя Зимин, добросовестно выполняет приказ, у меня же ремень по известной причине отсутствует. Остальные пассажиры самолёта реагируют на требование «пристегнуться» весьма странным образом, дружно, как по команде, спорхнули со своих насиженных мест и принялись торопливо одеваться-утепляться. Хотя, может быть они в чём-то и правы, ведь неумолимая и непреклонная статистика утверждает — пристёгивать ремни в самолёте надо лишь для того, «чтобы после авиакатастрофы тела не валялись, где попало, а сидели, как живые».
Напрасно наивная публика неистово спешила, возбуждённо колготилась и билась друг об друга в тесном проёме салона-западни, меня с картошкой обойти и опередить физически невозможно. Из подрагивающего самолётного чрева я первый выпрыгиваю на стабильно неподвижную «бетонку» взлётно-посадочной полосы и жадно вдыхаю сырой, студёный «кислород». Оглядываюсь по сторонам, осматриваюсь, как филин на охоте. Так вот ты какая, долгожданная, вожделенная Арктика! В глубокой бездне путаного подсознания я всегда выделял твой тихий, ненавязчивый зов и всю свою сознательную жизнь мечтал о тебе, бредил тобой в беспокойных снах и упрямо, настойчиво тянулся к тебе. А тропа-дорожка выдалась непростой и тернистой…
Алла Пугачева поёт: «Если долго мучиться, то что-нибудь получится». И это правильно, согласен, но мне по душе другое, близкое по смыслу, но более помпезное, возвышенное выражение — «Любую мечту можно превратить в реальность, если правильно расставить паруса».
Привет из прошлого. Рязань. 1977 год.
Чтобы сочинить достойные рифмы, а впоследствии грамотно уложить их в русло подходящей мелодии, необходимо, присутствие, как минимум, покладистой, терпеливой музы и конструктивного, созидательного настроения. Сегодняшним поздним вечером, «оттрубив» трудовую, заводскую вахту, я не стал дожидаться их незапланированного прихода, а спонтанно ухватился за «изгиб гитары жёлтой» и, без каких-либо серьёзных усилий и творческих мук, разродился давно зревшей и мучавшей меня в последнее время бесхитростной песенкой.
«Манит к себе Север, край снегов и льдов. Едут к нему люди, с разных городов. Едут за деньгами и от суеты, обрести покой души средь вечной мерзлоты.
Те, что на заводах заживо гниют, нас, рабочих Севера, сразу не поймут. Приезжай на Диксон, беги от суеты, обретёшь покой души средь вечной мерзлоты.
Кто пропился в доску в южных городах. Кто с любимой девушкой не совсем в ладах. Всех вас примет Север, спасёт от суеты, обретёшь покой души средь вечной мерзлоты».
В знаменитой «Гренаде» Виктора Берковского автор стихотворения Михаил Светлов удивляется странному поведению им же самим придуманного героя: «Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть?» По завершении своего «скорострельного», творческого процесса в мозгу пульсировали схожие, недоумённые мысли: «Почему простого, рязанского паренька, Вячеслава Мелина, равноудалённого от южных и северных высоких широт, крепко-накрепко скрутила в болезненный, гордиев узел нестерпимо-жгучая, тревожная полярная грусть? Зачем двадцатитрёхлетний, едва оперившийся, желторотый юнец, взывает к старческому, душевному покою? Какая неведомая сила мешает юноше наслаждаться сочными, трепетными радостями молодой, бурлящей жизни?»
Согласно теории американского математика-метеоролога Эдварда Лоренца, самая обыкновенная бабочка-крохотулька, взмахнув слабенькими, невесомыми крылышками, способна вызвать непредсказуемую лавину последовательных, разнонаправленных событий на всей огромной территории нашего необъятного земного шара. И вот не далее, как вчера, суровая, реальная жизнь убедила меня в незыблемой правоте стройной, гармоничной теории американского метеоролога. Хрупкая, миниатюрная девушка Лена, с соответствующей фамилией Воробьёва, произвела ошеломляющий «эффект бабочки», передав мне привет из недавнего прошлого от старинного армейского товарища, Васи Ушакова. Настойчивый и упрямый Василий, забытый мной в хаосе будничной суеты, на практике осуществил нашу заветную, романтическую мечту — успешно окончил Курсы полярных работников и уехал трудиться радистом-метеорологом на труднодоступный, легендарный остров Диксон. Леночка Воробьёва в мгновение ока разрушила состояние «неустойчивого равновесия» моей вяло текущей, унылой заводской жизни, и невольно подтолкнула к судьбоносным вратам коренного перелома, взбудоражив и подняв на поверхность глубинную, потаённую мысль — «Вся наша жизнь, это качели – взлёт, падение, и снова взлёт…».
Всемирно известный писатель-философ Лев Николаевич Толстой давным-давно поведал миру гениальную мудрость: «В судьбе нет случайностей; человек скорее создаёт, нежели встречает свою судьбу». По окончании техникума электронных приборов меня «распределили» на рязанский оборонный завод «Красное Знамя». Впереди светили три года «бесправного рабства» без малейшей возможности по собственному желанию поменять место работы даже внутри родного предприятия. А мятежная, беспокойная душа кричала, призывала, настаивала и требовала необычных приключений и романтического полёта за дальний горизонт! В то же самое время, профессия регулировщика радиоаппаратуры гарантировала «молодому специалисту» неторопливо-постепенный, стабильный карьерный рост, а в долгосрочной перспективе шикарный подарок от государства, в виде бесплатной квартиры со всеми удобствами и прочих, вытекающих из этих удобств, милых, приятных радостей-последствий. С другой стороны, меня реально напугал недавний пример упрощённо-прямолинейного жизненного пути коллеги-заводчанина из соседнего цеха. Юбиляра труда, в торжественной обстановке, бурно чествовали и сердечно поздравляли с «круглой датой», пятидесятилетием безаварийного «обслуживания» токарно-винторезного станка, ровесника Великой Октябрьской социалистической революции. Я с чувством лёгкого содрогания примерил на себя ровный и гладкий, как застывшее море, жизненный путь счастливого юбиляра, и в голове возник нешуточный, философский вопрос: «А нужна ли тебе, дорогой товарищ, такая тягуче спокойная, но «мёртвая» жизнь?». Поспешно, без малейшей паузы и сомнений, ответил сам себе: – «Да!… Не нужна!».
Бразильскому писателю Паоло Коэльо приписывают авторство простой и, одновременно, крайне банальной мысли: «Сами собой мечты явью не станут». Я с этим утверждением целиком и полностью согласен, только позволю себе с лёгкой иронией подметить, насколько оно весело перекликается с высказываниями чеховского учителя словесности: «Лето не то, что зима…Волга впадает в Каспийское море… а лошади кушают овёс и сено». Правильно говорят – мечтать не вредно, а я бы даже слегка перефразировал летучее выражение — мечтать полезно, но только конструктивно, и временами вопреки здравому смыслу. По окончании учебного заведения я обязан, как молодой специалист, отработать на предприятии по распределению не менее трёх лет. За моими плечами скромные десять месяцев. Я осознавал незыблемость советского, трудового законодательства, но предварительно продумав до скрупулёзных мелочей слёзную просьбу, отпустить меня в Москву на Курсы полярных работников, с робкой надеждой на эфемерное чудо записался на приём к директору завода «Красное Знамя», Андронику Ивановичу Турпитко. Директор прогнозируемо, в вежливой форме, отказал: «Молодых специалистов законодательно запрещено увольнять в течение срока отработки. Допускается единственное исключение в случае перехода специалиста на выборную комсомольскую, партийную или советскую работу. Если желаете, могу уволить Вас по статье за нарушение трудовой дисциплины. Но предупреждаю, с таким пятном в биографии Вас в дальнейшем не в каждое приличное заведение примут дворником или кочегаром». Через неделю решился ещё раз «побеседовать» с генеральным. Не успел толком просочиться в кабинет и сказать «здравствуйте», как руководитель завода отчаянно замахал руками и жестом показал «на выход», а словами добавил: «Разговор на тему увольнения закрыт раз и навсегда». Как думаете, нормальный человек запишется на приём в третий раз? Нормальному индивиду подобная мысль в голову не придёт, а конструктивному мечтателю запросто. На что я тогда надеялся? Естественно, на какое-то чудо расчудесное. Составитель русского толкового словаря Владимир Иванович Даль доходчиво объясняет: «Чудо – всякое явление, кое мы не умеем объяснить, по известным нам законам природы. …явление едва сбыточное». Таким образом, возможность наступления чуда, согласно теории вероятности, ничтожно мала и естественным путём стремится к нулю. Но пути господни неисповедимы, и секретарша генерального директора, ввиду его физического отсутствия на рабочем месте, направляет меня к его Заму. Заместитель, не утруждая себя тщательным изучением ситуации, бегло «сканирует» мою «челобитную» и со словами «непонятно, зачем гоняют людей по директорам с подобной мелочью!», лихо «подмахивает» заявление. Как думаете, свершилось чудо, или произошла случайность? Вполне вероятно, оба события одновременно. Чудо, чтобы наставить меня в будущем на «путь истинный». А Господин Великий Случай великодушно «сдался» под напором моих бесконечно-настойчивых, молитвенных просьб.
Курсы полярных работников. Подмосковное Кучино. 1977 – 1978 год.
«Ну, товарищ, рассказывай, как ты докатился до такой жизни?» «Как, как! Да очень просто, ведь я – Колобок!» Это анекдот. А я докатился до Курсов полярных работников, благодаря службе в Советской армии с незнакомым мне прежде Василием Ушаковым, внезапного отсутствия на рабочем месте всегда пунктуального директора завода «Красное Знамя» Турпитко Андроника Ивановича, незапланированного визита в Рязань студентки Московского гидрометеорологического техникума Лены Воробьевой, неожиданно оказавшейся моей землячкой и, по счастливой случайности, подругой курсанта Васи Ушакова, который, так уж совпало, обучался на Курсах полярных работников, расположенных на территории Московского гидрометеорологического техникума. Цепочка «совершенно случайных» событий замкнулась. И в один прекрасный день, полностью доверившись иллюзорному «шестому чувству», я приобрёл железнодорожный билет до подмосковной станции Кучино, интуитивно осознавая, «…что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила».
Мне очень нравится каламбур Альберта Энштейна на данную тему: «Я верю в интуицию и вдохновение. Иногда я чувствую, что я прав. Я не знаю, прав ли я.»
На входной двери неказистого, одноэтажного, деревянного домика, выкрашенного в армейский, зеленый цвет, читаю объявление: «Сообщаем, что Курсы полярных работников (КПР) готовят гидрометеорологов и радистов для работы на полярных станциях Советской Арктики. Курсанты обеспечиваются стипендией в размере 60 рублей. Срок обучения для обеих специальностей 8 месяцев.
На Курсы принимаются мужчины и женщины в возрасте от 20 до 30 лет, обладающие навыками в приёме на слух азбуки Морзе со скоростью 60 знаков в минуту для поступающих на радиотехническое отделение и 100 букв – на гидрометеорологическое отделение. Передача должна быть качественная в пределах 90 — 110 букв в минуту.
Поступающие на Курсы должны иметь среднее образование и быть годными по состоянию здоровья для работы на Крайнем Севере. Экзамены проводятся только по приёму на слух и передаче на ключе. Сдавшие экзамены направляются на медицинскую комиссию.
Заявления принимаются ежедневно с 16 до 20 часов (за исключением выходных дней) по адресу: станция Кучино, Горьковская железная дорога. Помещение Гидрометтехникума.»
Объективно оцениваю свой профессиональный уровень и «не отходя от кассы» самоуверенно рассуждаю — экзамен по азбуке Морзе для первоклассного радиста советской армии и спортсмена-коротковолновика, это «легкотня и детский сад». Но, как выяснится несколько позже, я был не совсем прав, вернее совсем не прав. Пять человек претендовали на одно вакантное место, как в престижных Высших учебных заведениях нашей страны. А что вы хотите? Курсы полярных работников — единственная «кузница кадров» для полярных станций Советского Союза, которая находится под патронажем Совета министров СССР. Согласитесь, звучит весьма солидно!
Курсанты выпуска 1978 года. У входа в «зелёный» домик КПР
Когда нашёл свою фамилию в коротеньком списочке зачисленных на желанные Курсы, то радовался и подпрыгивал от счастья, будто бы выиграл дефицитный автомобиль «Москвич» в вещевую лотерею. Ещё больше радости принесла весна 1978-го года, когда директор Сычёв вручил курсанту Мелину тёмно-зелёные «корочки» свидетельства об окончании Курсов полярных работников с отличными оценками по всем специальным дисциплинам. Но главное даже не это. Мы искренне благодарили милостивую судьбу за знакомство с настоящими Полярниками, добрыми и терпеливыми преподавателями Курсов, несравненными профессионалами своего дела, которые крепко, надёжно и на века «вдолбили» в наши молодые, слегка ветреные головы знания по гидрологии и метеорологии, а также помогли отшлифовать до абсолютного совершенства искусство полярного радиооператора. Вечная память директору Курсов полярных работников Сычёву. Никогда не забудем скромнейшего человека, наставника по радиоделу, радиста полярной авиации, Героя Социалистического труда и орденоносца, Куксина Олега Архиповича. Навсегда останется в памяти самый любимый преподаватель всех, без исключения, выпусков КПР, кандидат географических наук, мой земляк рязанец Юрий Никифорович Синюрин.
Краткая историческая справка. Предположительно в 1934-1935 году появились Курсы полярных работников при Главном управлении Северного морского пути, которые готовили специалистов для работы на труднодоступных и полярных станциях Советского Союза.
До Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года на месте Московского Гидрометеорологического техникума (МГМТ) и Курсов полярных работников находилась усадьба Рябушинского, известного русского учёного, промышленника и мецената, который основал в Кучино Аэродинамический институт. Гидрометеорологический техникум открыли в 1930 году на базе Салтыковской трудовой школы, а в 1937 году перевели в Кучино. Московский гидрометеорологический техникум стал первым специальным учебным заведением, положившим начало подготовки в Советском Союзе квалифицированных кадров в области метеорологии и гидрологии. Таким образом, Курсы полярных работников в Кучино начали свою работу только после переноса МГМТ из Салтыковки, то есть не ранее 1937 года.
Во время Великой Отечественной войны Курсы полярных работников готовили военных радистов для работы во вражеском, немецком тылу.
В 1989-м году Курсы полярных работников перевели на территорию Метеообсерватории, в посёлок Верхне-Дуброво, Свердловской области. Последним директором Курсов в Кучино стал бывший начальник Певекского управления гидрометслужбы Власов Евгений Георгиевич.
До 2008 года «зелёный домик» Курсов полярных работников использовался Московским гидрометеорологическим техникумом, как учебная метеостанция. По неизвестной причине в этом же году исторический «зелёный домик» в Кучино был полностью уничтожен огнём беспощадного пожара.
Остров Диксон, 1978 год. «Манит к себе Север, край снегов и льдов…»
Вдоль широко вытянутого деревянного фасада двухэтажного здания диксонского аэропорта равномерно распределились разрозненные группы встречающих и старенькие автотранспортные средства — УАЗики, автобус ПАЗ и один грузовичок. Над входом в зал ожидания возвышалась эдаким небоскрёбом «высотная башня» пункта управления полётами. Диксонцы одеты не по-летнему тепло, и не по-детски основательно. Куртки, штаны, шапки, кирзовые сапоги, шарфики, перчатки. Небо ясное, голубое, солнце сочное, яркое, больно бьёт по «шарам», но совсем не греет. После шумных, радостных, но скоротечных «обнимашек-целовашек» «привокзальная» площадь вмиг опустела. Всех вновь прибывших подобрали, разобрали и расхватали, кроме нас с Толиком, оказавшихся чуждыми элементами на этом радостном празднике жизни. Как в известной юмореске – «такое впечатление… возникло, что нас не ждали. Но у нас с собой было… чего расстраиваться. Нормально, Григорий!.. Отлично, Константин!» Внизу, вдоль морской, береговой черты, примерно в километре, разбросаны двух, трёхэтажные дома и мелкие, приземистые, деревянные домишки островного посёлка Диксон. К нему из аэропорта ведёт одна единственная грунтовая дорога. Заплутать в хорошую погоду, как теоретически, так и практически невозможно. Жизнерадостно скатываемся под горку. Так и хочется затянуть бодрую, строевую пионерскую песню: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам. И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором». Тяжёлый, вместительный рюкзак с радиолюбительской, приёмо-передающей техникой за спиной заставляет перейти на лёгкую трусцу, но кисти рук быстро «отваливаются» от неподъёмных сумок с харчами и алкогольной продукцией, вынуждая стопориться время от времени, чтобы чуток передохнуть. К величайшей досаде лишь возле посёлка нас догоняет тот самый невзрачный грузовичок-бортовичок. Ну, вот если бы знать всё наперёд… Молодой, разговорчивый, искроглазый шофёр приветливо, гостеприимно, и безобидно настойчиво, заталкивает нас в душную, запотевшую изнутри кабину. Свои надоевшие баулы небрежно забросили в полупустой кузов. Едем, пытаясь наслаждаться серыми, унылыми пейзажами, подпрыгивая на бесчисленных кочках и проваливаясь в многочисленные канавы. «Витя – представляется парень, и тут же добавляет – Павлов». Спрашивает: «На практику или на работу приехали?» — «Мы окончили Курсы полярных работников». — «А-а-а, ну, тогда вам в «Музыкальную шкатулку». – «Да, нет, мы, знаешь, пока по танцам не соскучились». — «Это общежитие гидрометслужбы на Папанина три… Ну, вот и приехали. Выгружайтесь. Я к вам вечерком загляну, если не возражаете». А мы совсем не против, мы даже за…
«Музыкальная шкатулка».
Папанина, 3 «Музыкальная шкатулка»
Все транзитные работники Диксонского Управления гидрометслужбы, радисты, гидрологи, метеорологи, механики, повара, геофизики, начальники полярных станций и обсерваторий, обязательно проходят через знакомство с общежитием на улице Папанина номер 3. Это своего рода зал ожидания, импровизированный вокзал, где полярники «сидят на чемоданах» и готовы в любую минуту выехать, вылететь или отплыть в назначенный всемогущим отделом Кадров труднодоступный, арктический уголок. Но мы с Толиком, новички и дилетанты в Арктике, пока ничего об этом не знаем и даже не догадываемся.
Через двойные, скрипучие двери затаскиваем в сумеречный «холл» общежития пожитки-вещички и аккуратно складываем их под художественно выполненный плакат-растяжку «Похмелье – второе пьянство!». У меня в этом направлении опыт полностью отсутствует, поэтому охотно верю на слово искушённым, бывалым коллегам-полярникам. Комендант общежития, Афиногенова Валентина Григорьевна, заводит нас в комнату «на четверых», где две кровати уже кем-то заняты, она по-быстрому объявляет, о запрете распивать в помещениях общежития спиртные напитки, курить табачные изделия и громко, беспричинно, шуметь. Спрашивает: «Вы в Кадрах отметились?» – «Где???» — «Понятно. Тогда дойдите до отдела Кадров и доложитесь о приезде». Ключ от комнаты нам не выдала. Оказывается, двери в общежитии запирать не принято, тут считается, что «совесть – лучший контролёр».
Начальник отдела Кадров Серебровская Дагмара Яковлевна, милая, добрая, «бальзаковского» возраста женщина, разговаривает с нами, как с детьми малыми. Хорошо ли добрались, где остановились, всё ли в порядке с деньгами, не нужно ли чем помочь? Может тёплая одежда требуется? И неожиданный вопрос: «На какую полярную станцию хотели бы поехать?» Оказывается, можно выбирать! Толик растерялся, стушевался весь, замялся и без сопротивления согласился на остров Андрея. Я же озвучил твёрдое желание работать на Земле Франца Иосифа. Дагмара Яковлевна заметно оживилась, можно сказать, обрадовалась: «Вам здорово повезло, на станции Нагурская имеется свободная вакансия старшего гидрометеоролога-радиста». – «Так ведь я не смогу работать старшим, мне бы для начала что-нибудь попроще». – «Уверяю Вас, справитесь! Ребята помогут».
Вечером Витя Павлов в «пух и прах» разнёс наше «неправильное» поведение в Кадрах. «Эх, вы, салаги непутёвые! Надо было проситься на материковую полярку (полярную станцию)!» – «Так ведь там платят меньше». – «Платят не намного меньше, зато всё лето рыбка свежая, оленина, зайчатина, «борты» (вертолёты МИ-8 и самолёты АН-2) постоянно летают с почтой и спиртным. Гуси настоящие, гуменники и белолобые, а не казарка тощая, островная. Лето длинное и тёплое, а полярная ночь короткая, пролетит, не заметишь. Зимой на песца охота знатная, а это и развлечение, и деньги дополнительные. Толик едет на Андрея, полярка рядом с «материком», из островных станций, можно сказать самая лучшая, а вот твоя Нагурская, это «ссылка», непонятно за что тебя туда упекли». – «Не упекли вовсе, я сам в Нагурскую напросился, вернее на ЗФИ (Землю Франца Иосифа)». – «А зачем просился-то, кто тебя за язык тянул???» – «Я радиолюбитель-коротковолновик, хочу оттуда в эфире поработать. Первым буду из Нагурской». – «Точно, будешь! Успокойся, нормальный туда добровольно не поедет. Завтра познакомлю тебя с местными радиолюбителями, Сашей Малыгиным, Петей Костровым и Васей Мосиным. А пока предлагаю тост «за ненормальных». В принципе, мы все здесь такие».
Надо признаться, приближалась к логическому завершению пятая по счёту бутылка водки. Со слов Вити, если распивать «напиток» чинно и благородно, то Афиногенова ругаться не будет. Главное, вести себя «не громко» и «не пи́сать мимо унитаза» (пошутил, скорее всего). Угощали каждого, кто хоть на секунду просовывал голову в комнату. Витя знал абсолютно всех, как, впрочем, и его тоже. Такое ощущение, будто бы в этом доме проживает одна большая, дружная, хлебосольная родня. Что удивляло, никто не надоедал своим долгим присутствием, не наглел, быстренько, но с достоинством, принимал внутрь «сто грамм», бросал в рот щепотку закуси, и незаметно, практически по-английски, исчезал. За один вечер перезнакомились со всей общагой.
На вопрос «почему у вас тут два Диксона, один на материке, другой на острове?» Витя без предупреждения исчезает за дверью и возвращается в обнимку с лохматым, бородатым, сильно утомлённым мужичком, который явно минуту назад крепко спал безмятежным сном праведника. «Знакомьтесь, Григорий, наш краевед, бывший преподаватель истории и географии». Гриша поправил на носу перекосившиеся очки, взбодрил себя незначительной дозой алкоголя и очень складно, последовательно и доходчиво соткал историческое полотно Диксона от времён его «сотворения» до наших дней.
Остров Диксон и посёлок Диксон
«Остров Диксон, на котором мы находимся в настоящий момент, до 1738 года оставался безымянным. Впервые нанёс его на карту и назвал Большим Северо-Восточным островом, штурман Федор Минин, начальник Обь-Енисейского отряда Великой Северной экспедиции. Однако официальное название так и не прижилось, и мореходы-промышленники именовали остров в одно время «Долгий», а несколько позже «Кузькин». В честь помора, которого, согласно старинной легенде, звали Кузьма-Кузька. В 1875 году в бухту острова Кузькина вошло шведское парусное судно «Прёвен» под командованием барона Адольфа Эрика Норденшельда. Удобная, глубоководная бухта настолько понравилась мореплавателю, что он дал ей имя финансиста экспедиции Оскара Диксона и без веских на то оснований объявил: «Эта гавань – лучшая на всём северном берегу Азии, и со временем будет очень важна для сибирской торговли». Почему я сказал «без веских на то оснований»? Да, очень просто, ни Норденшельд, никто либо другой до него, не проводил разведку всего северного побережья Сибири на предмет поиска хорошо защищённой гавани! Ввиду этого, смелое заявление Норденшельда считаю голословным и необоснованным. А в 1878 году, во время триумфального, сквозного плаванья по Северному морскому пути на пароходе «Вега», Норденшельд вновь остановился в любимой бухте и назвал в честь благотворителя Оскара Диксона, теперь уже весь остров. Вполне вероятно и это, очередное название острова могло бы кануть в Лету, если бы начальник Российской гидрографической экспедиции Андрей Ипполитович Вилькицкий в 1894 году на официальном уровне не увековечил имя шведского купца, присвоив острову его нынешнее название — Диксон.
В 1901-м году, во время Русской полярной экспедиции Эдуарда Толля, на северном берегу диксонской бухты построили деревянный амбар для хранения угля и различного экспедиционного инвентаря. Этот сараюшка и положил начало будущему островному посёлку Диксон! Почти через пятнадцать лет, в 1915-м году, на острове возвели два первых жилых, деревянных дома и баню. Создали запасы угля. 7 сентября 1915-го года принято считать днём основания Диксона. Именно в этот день диксонская радиостанция провела первую радиосвязь с Исакогорской радиостанцией под Архангельском. В следующем, 1916-м году, по постановлению Совета министров Российской империи, на остров завезли приборы и оборудование для оснащения постоянно действующей гидрометеорологической станции. В советское время, в 1930-х годах, на базе гидрометеорологической станции построили геофизическую обсерваторию и радиогидрометеорологический центр, который совсем недавно преобразовали в Диксонское управление гидрометслужбы, где мы с вами, с огромным удовольствием и неподдельным энтузиазмом, в настоящее время трудимся.
В конце 1950-х годов на острове Диксон построили аэропорт, а самый северный в Советском Союзе морской порт решено было возводить на материке, практически «напротив» островного поселения. Вскоре морской порт начал «обрастать» жилыми и служебными постройками, появились производственные помещения, склады, магазин, школа. Постепенно образовался материковый посёлок Диксон. Такая, вот, получилась короткая история, на самом деле довольно-таки масштабной эпопеи возникновения «двух Диксонов».
Спрашиваю Григория: «А про Нагурскую расскажешь?» – «Для чего тебе?» – «Еду туда работать!» – «Еду – это очень «громко» сказано. Летом, над «чистой» водой, вертолёты в одиночку не летают — запрещено, а в паре их только на ЧП выпускают. Дожидайся теперь, пока море замёрзнет. Крепко повезёт, если к Новому году до станции доберёшься. Я тоже жду оказию на ЗФИ. Времени у нас с тобой на Диксоне — «вагон и маленькая тележка». Как-нибудь и до Нагурской очередь дойдёт, расскажу, потерпи пока».
Глубоко за полночь выхожу в длинный, гулкий коридор первого этажа глотнуть относительно свежего, не до конца прокуренного воздуха. Ощущение, будто бы очутился внутри лесного муравейника, растревоженного внезапным, ливневым дождём. Бесконечное, броуновское движение. Всё ходит ходуном, и кружит каруселью. Двери комнат беспрестанно хлопают, не успевая до конца закрыться. Деревянная лестница на второй этаж постоянно скрипит под ногами «бестелесных теней», едва различимых в полумраке тусклой, электрической лампочки. Где-то тренькает простенькими аккордами плохо настроенная гитара, и доносятся обрывки до боли знакомой, бардовской песни. В раскатистой глубине второго этажа раздаётся короткий, всепроникающий, женский хохот, а на первом этаже отовсюду гудят осиным роем, слегка приглушённые тонюсенькими фанерными стеночками, возбуждённые, мужские голоса. В голове внезапно вспыхивает яркой искоркой спонтанная догадка – в ночное время, без строгого контроля «железной леди» Афиногеновой, классическое общежитие Диксонсого гидромета на Папанина три превращается в развесёлую и разудалую «Музыкальную шкатулку».
Валериан Альбанов – человек и пароход.
Гидрографическое судно «Валериан Альбанов»
Писателю и актёру Вуди Аллену приписывают чрезвычайно мудрое высказывание: «Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах». Сегодня на собственной шкуре убеждаюсь в истинной правоте его слов! Ещё вчера я плотно сидел «на чемоданах» в «Музыкальной шкатулке» в нервном, нетерпеливом ожидании непредсказуемой оказии на Землю Франца Иосифа, а сегодня безмятежным взором провожаю из корабельного иллюминатора, так и оставшийся для меня не познанным, загадочный остров Диксон. Не далее как вчера я обсуждал на полном серьёзе с радиолюбителем Сашей Малыгиным время и частоты «трафиков» связи между полярной станцией Нагурская и островом Диксон. А бортрадист Петя Костров помог мне приобрести шикарную лётную «кожанку» и унты на натуральном, собачьем меху. Сердобольный Вася Мосин «через завсклада, через директора магазина, через товароведа достал дефицит», две утеплённые тельняшки с длинным рукавом. Будет в чём покрасоваться и показать себя на вечно холодной, ледяной Земле Франца Иосифа! И вдруг неожиданно, а вдруг, это всегда неожиданно, меня экстренно вызывают в отдел Кадров. «Надо срочно заменить радиста-метеоролога на полярной станции «острова Гейберга». – «А где это?» – «Рядом с Северной Землёй» – «Хорошо. А когда выезжать?» – «Прямо сейчас!» – «А как же Земля Франца Иосифа?» – «Обещаем и даём честное, «диксонское» слово, после отпуска отправить Вас на ЗФИ!» Эх, ты жизнь жестянка! Крутит, вертит людишками… И осталась на долгую память в трудовой книжке казённая запись – «направлен старшим радистом-гидрометеорологом на полярную станцию Нагурская». А побывать там в реальной жизни посчастливилось лишь один разок, да и то транзитом, во время невообразимо длительного перелёта на вертолёте МИ-8 по маршруту: остров Диксон, остров Средний, остров Хейса, остров Виктория, полярная станция Нагурская, остров Грем-Бэлл, мыс Желания.
Для бесконечного вселенского бытия «люди-человеки» являются сподручным, подножным, строительным материалом, из которого жизнь-создатель неустанно вяжет, ткёт, плетёт и лепит мудрёные кружева-кренделя. Простому смертному не дано понять суть их дивных хитросплетений. А очень хочется. Я лежу на верхней койке в тесной каюте гидрографического судна «Валериан Альбанов» и вспоминаю полудетективную, запутанную историю из дневниковых записей Валериана Альбанова, штурмана экспедиции Георгия Львовича Брусилова на судне «Святая Анна».
У людей-непрофессионалов, поверхностно интересующихся историей освоения Арктики, в голове наверняка перемешаны похожие друг на друга три морские, полярные экспедиции, которые вышли в Северный Ледовитый океан практически одновременно. В июле 1912 года из Санкт-Петербурга направилась на покорение Северо-Восточного морского пути шхуна «Святая Анна» под руководством морского офицера Георгия Львовича Брусилова. В августе 1912 года из Архангельска к Северному полюсу отправилась шхуна «Святой Фока», под командованием старшего лейтенанта Георгия Яковлевича Седова. И наконец, в августе 1912 года на парусном боте «Геркулес» на трассу Северного морского пути «самовольно» вышел геолог и полярный исследователь Владимир Александрович Русанов. В экспедиции Брусилова принимала участие в качестве врача Ерминия Александровна Жданко, племянница начальника Главного гидрографического управления. А врачом экспедиции Русанова была его невеста, француженка Жюльетта Жан. До 1914 года все три экспедиции считались пропавшими без вести. Невольно поверишь в, так называемый, морской предрассудок — «Женщина на корабле – к беде». Однако, несмотря на то, что в состав экспедиции Седова входили только мужчины, это обстоятельство не спасло экспедицию от неудачи — основная цель путешествия не была достигнута, а командор и несколько его подчинённых трагически погибли. Современники характеризовали Седова коротко, но ясно: «Смел до безумия». Именно это качество, на мой взгляд, и погубило Георгия Яковлевича. В Арктике не место жалким трусам, однако, и смелость не должна граничить с неприкрытым безумием, которое он неоднократно проявлял. Правда, это уже совсем другая история. Судьба Брусилова, Русанова, членов их экипажей, кораблей «Геркулеса» и «Святой Анны» до сих пор неизвестна и наполнена тайнами-загадками. Скорее всего, нам никогда не удастся до конца узнать полную правду этого фантастического хитросплетения. Как тут не вспомнить стихи Юрия Визбора: «Абстрактная картина, судеб переплетенье, и так несправедливо, что жизнь у нас одна».
Ещё большей сумятицы и неразберихи в умы читателей и кинозрителей внёс приключенческий роман Вениамина Каверина «Два капитана». Образ главного героя, капитана Татаринова, «срисован» один в один с бесстрашного, упрямо-настойчивого, бескомпромиссного и в высшей степени амбициозного Георгия Яковлевича Седова. Помните? «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» В то же самое время вымышленная шхуна «Святая Мария» повторяет маршрут и время путешествия экспедиции Георгия Львовича Брусилова на «Святой Анне». А поиски пропавшей экспедиции книжного капитана Татаринова перекликаются с реальными поисками и находками артефактов экспедиции Владимира Александровича Русанова. И всё же, основная завязка сюжета романа начинается с таинственного письма со строками об удивительной полярной экспедиции, подписанного штурманом дальнего плаванья Климовым. В открытом письме к читателям Каверин «чистосердечно» признаётся: «Дневник штурмана Климова, приведённый в моём романе, полностью основан на дневнике штурмана «Святой Анны», Альбанова – одного из двух, оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции».
Штурман Валериан Альбанов
Вот сейчас, как мне кажется, все детали встали на свои законные, исторические места и настало время вернуться в тесную каюту гидрографического судна. Так кто же такой на самом деле загадочный штурман Валериан Иванович Альбанов, непорочно честный герой-полярник или коварный, подковёрный фальсификатор? Приведу несколько общеизвестных, упрямых фактов, а уж вам решать и судить. Если сможете, конечно же.
Лейтенант Брусилов в оригинальном документе, «Выписке из судового журнала», доставленном, кстати, самим Альбановым на Большую землю, пишет: «Отставленный мной от исполнения своих обязанностей штурман Альбанов просил дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти с судна; понимая его тяжёлое положение на судне, я разрешил…». Вот видите, несмотря на жёсткие ссоры, переходящие в простонародный мордобой, и взаимные обвинения друг друга во всех грехах и неудачах экспедиции, штурман мирно попросил, а капитан милостиво разрешил. Ввиду этого абсолютно беспочвенны страшные обвинения в адрес Альбанова, что трагедия произошла по причине неразделённой любви к единственной женщине, Ерминии Жданко, из-за которой безнадёжно влюблённый штурман безжалостно перестрелял весь экипаж, а деревянное судно поджёг и, чтобы до конца скрыть следы своего преступления, утопил. При этом матрос Конрад являлся его кровавым ассистентом и единомышленником.
Рассмотрим другой исторический факт, подтверждённый документально. Сохранилась записка Альбанова, датированная 1917-м годом, заведующему гидрометеорологической службы: «Господин Брейтфус. Сообщаю Вам, что Георгий Львович (Брусилов) вручил мне на шхуне жестяную банку с почтой. В Архангельске я вскрыл банку и пакет отправил М.Е.Жданко (дяде Ерминии Жданко). С уважением, В.Альбанов». Сразу же возникает вопрос. На мысе Флора штурмана Альбанова заметили на берегу и первыми приняли на борт судна «Святой Фока» полярники с кристально чистой, незапятнанной репутацией – Владимир Юльевич Визе и Николай Васильевич Пинегин. Они оба утверждают — на груди штурмана находился пакет с выпиской из судового журнала, но никакой жестяной банки при нём не было! Тогда где, когда и кем была вскрыта эта банка, и куда подевался пакет с письмами? При этом Пинегин обратил внимание, что перед отплытием с острова Альбанов торопливо «что-то делал из камней». Гурий? Обычно в груду камней закладывают что-то ценное для последователей и потомков. А может быть штурман, наоборот, скрывал и припрятывал в камнях компрометирующие его бумаги? Например, почту членов экспедиции, ведь письма так и не дошли до адресатов.
В музее Арктики и Антарктики находится дневник Александра Эдуардовича Конрада. Но он не походный, а переписан кем-то уже после возвращения матроса на Большую землю. В дневнике-новоделе нет ни одного слова о человеческих взаимоотношениях, как на «Святой Анне», так и во время похода группы Альбанова по дрейфующему льду. Когда и по какой причине исчез оригинал? Может быть, новый дневник почистили от компромата? Полярный штурман Аккуратов вспоминает единственную встречу с матросом-кочегаром: «Суровый и замкнутый, он неохотно, с внутренней болью, вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говоря об Альбанове, Конрад наотрез отказывался сообщить что-либо о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал: — «Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта…» И, сжав руками, словно инеем подёрнутые виски, резко добавил: — «Прошу Вас, ничего больше не спрашивайте!» В тридцатые годы брат Брусилова, Сергей, имел с Конрадом короткую, непродуктивную встречу, после которой пришёл к твёрдому убеждению — Конрад и Альбанов скрывают что-то трагически страшное.
В автобиографической книге «На юг, к Земле Франца Иосифа!» Альбанов пишет: «Прошло уже три года с тех пор как я покинул шхуну «Святая Анна» экспедиции лейтенанта Брусилова… Если бы у меня уцелели все мои записи и весь дневник, который я аккуратно вёл во время моего пребывания на «Святой Анне» и в пути по льду, то дело, конечно, облегчилось бы значительно. Но записки мои погибли… Сохранились же у меня записки только… за время спустя уже месяц после ухода моего со «Святой Анны». Получается, что Валериан Альбанов в своей «документальной» книге описал, как мелкие эпизоды, так и крупные события по памяти! Таким образом, в настоящее время подтвердить или опровергнуть его версию экспедиции Брусилова на шхуне «Святая Анна» невозможно, ввиду полного отсутствия исходного, документального материала.
Штурман Альбанов погиб осенью 1919 года. Конрад пережил своего штурмана на двадцать один год. До конца своих дней преданный матрос хранил необъяснимое, глухое, «могильное» молчание. И что же теперь? «Нет человека – нет проблем?»
Ледяная Арктика надёжно хранит секреты и крайне неохотно расстаётся с сокровенными тайнами. Нам остаётся лишь ждать, надеяться и верить, «ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным».
Полярная станция «острова Гейберга» (хутор Диканьки)
За непрестанными думами и долгоиграющими размышлениями «Валериан Альбанов – человек и пароход» незаметно доставил меня к островам Гейберга. Тихая, ясная, тёплая, летняя погода. На море мертвецки полный штиль. На узком, пологом, каменистом мысу уютной, подковообразной бухты, аккуратно разбросаны свежеокрашенные, беленькие дома и деревянные сарайчики. Если бы не отдельные глыбы голубого, дрейфующего льда на обширной, морской акватории, я бы не отличил суровую полярную станцию «острова Гейберга» от милого, гоголевского, украинского хутора Диканьки.
На берегу оживлённо, радостно размахивают руками двое полярников. Приветствуют нас. Мы запрыгиваем в алюминиевую, моторную лодку и на бешеной скорости несёмся навстречу моей грядущей полярной судьбе! Судовой гидролог Сергей успевает «шепнуть» на прощанье: — «Утром на завтрак ни в коем случае не выходи в кают-компанию в тельняшке. Тельник у моряков считается нижним бельём, а не парадно-выходной формой». Господи, какой позор, так долго меня терпели, стыдно-то как! Но и наука тоже! Прав римский философ Сенека – «Век живи – век учись тому, как следует жить».
Полярная станция «острова Гейберга» (1978 – 1980 год).
Я с давних пор горю страстным желанием создать «большое полотно» своей первой полярной зимовки. Первая зимовка, это как первая, юношеская любовь. И пусть первая любовь всегда по-мальчишески робкая и неловкая, но она невольно врезается в память на всю последующую жизнь. Задуманный проект масштабный и захватывающе интересный — вид с моря, вид сверху, крупный план, географические карты, история, коллектив, климат, флора-фауна, охота-рыбалка, навигация… «Никто не обнимет необъятного!» – разочаровывает созидателей-строителей знаменитый афоризм Козьмы Пруткова. Но моё мнение таково, пробовать объять необъятное всё ж таки надо, и священная библия явное тому подтверждение: «Да, осилит дорогу идущий!» – подбадривает она. Творческий процесс пишущего человека невидимый, таинственный, замысловато сложный и непредсказуемый. Творец-писатель в одиночку разгребает и анализирует горы разнохарактерной информации. Он остаётся один на один со своими наболевшими мыслями, и никто не в состоянии помочь ему выстроить их в логически правильной последовательности, а потом захватывающе увлекательно выплеснуть свои «сгруппированные» раздумья на зыбкий и хрупкий, бумажный фундамент. В энциклопедических справочниках и словарях документальные факты протоколируют сухим, казённым языком. А в рассказах полярной, романтической направленности, кроме голой правды, должны присутствовать чувства, эмоции, динамика, которые желательно дополнять и усиливать звуками, красками и ароматами высоких широт. Совсем непростая задача, и есть от чего впасть в отчаянье. При этом на первое место, в полный рост, встаёт извечный, классический вопрос — с чего же начать? А, пожалуй, вот так: «Моторная лодка мягко ткнулась алюминиевым носом во влажную гальку арктического острова. Полярники обменялись с новичком крепким, дружеским рукопожатием». А дальше еду по кривому, разухабистому бездорожью: «Яркое солнце лихо отбрасывает контрастные тени… местные собаки ожесточённо облаивают чужака-пришельца… деревянный настил громко поскрипывает под бодрыми, неутомимыми ногами… хрустальный перезвон наполненных бокалов… короткий, беспокойный сон… будильник будит и трещит, безжалостно, надрывно и тревожно».
Первый рабочий день в Арктике.
Злодей-будильник, действительно, поднимал меня с постели настойчиво долго, как упёртый, безжалостный осёл. С трудом приподнимаю тяжёлое, сонное веко и вяло осматриваюсь по сторонам. Справа в углу, на стареньком письменном столе, тускло тлеет «древняя» настольная лампа. По всей поверхности «грустного», коричневого линолеума комнатки-коморки беспорядочно разбросаны пожитки, впопыхах вытряхнутые из моего распахнутого «настежь» туристического рюкзака. Я лежу на широкой, деревянной кровати-тахте. Изделие сколочено из «подручного» материала, но выглядит добротно и внушительно. Римский циферблат будильника показывает пять часов тридцать минут. Раннее утро. Вид из окошка приятно радует лёгкими сумерками стремительно уходящего арктического лета, а не пугает чернотой надвигающейся полярной ночи. Разлёживаться и наслаждаться арктической природой нету времени. Более того, пора бежать, и даже «лететь», на синоптический срок. На рабочем столе радиорубки, удачно совмещённой с метеорологическим кабинетом, не обнаруживаю ни подробной инструкции моих дальнейших действий, ни коротенькой пояснительной записочки. Наше вчерашнее праздничное застолье, посвящённое моему прибытию на полярную станцию «острова Гейберга», завершилось глубоко за полночь. В коротеньких паузах между бесконечными речами-тостами гидролог Михаил Аркадьевич Драпкин успел слегка «поднатаскать» новичка, мастерски демонстрируя на практике реальную работу полярного метеоролога. Два раза на метеоплощадке снял показания термометров и приборов, один раз «зашифровал» синсрок, записал в журнал актуальную погоду и самостоятельно передал «информацию» по радиостанции на мыс Челюскин. А сейчас, как говорится, «смотрю в книгу и вижу фигу», ощущение такое, будто бы всё позабыл и «туплю» по полной программе. На цыпочках «подкрадываюсь» к комнате Аркадьевича, с робкой надеждой пригласить его на подмогу, однако слышу через дверь местами тишину, местами мощное, уверенное похрапывание. А времечко неумолимо бежит вперёд, летит и поджимает. Синоптический срок обязан быть на Челюскине максимум десять минут седьмого. Незначительная задержка или опоздание на несколько минут считается «серьёзным» нарушением и чревато «суровым» наказанием, а невыход на радиосвязь более получаса, плавно перетекает в чрезвычайное происшествие.
Второпях набрасываю на плечи, замызганный «до нельзя», общественный климатический костюм, и проворно выскальзываю из холодного тамбура на свежий, морской воздух. Две чёрные, лохматые собаки лениво приподнимают равнодушные морды и, не считая нужным удостоить меня своим высоким вниманием, снова погружаются в глубокий, безмятежный сон. Достаю из кармана «записную книжку» полярного метеоролога. Это небольшой кусочек белой пластмассы, с «простым» карандашиком, привязанным крепкой, «суровой» ниткой. На пластик я запишу метеорологические данные с метеоплощадки, которая расположена буквально в ста метрах от полярной станции. Быстренько определяю на глаз форму облаков и их количество, при этом стараюсь не соскользнуть с узенькой досчатой дорожки в жидкую, вязкую «тундру». Неожиданно цепляюсь боковым зрением за контрастное белое пятно, которое выглядит до безобразия противоестественно на общем сером, успокаивающем фоне. Мама мия, да это же огромный белый медведь! Настоящий! Стоит о четырёх лапах возле механки и посматривает на меня вроде бы и беззлобно, но с явной заинтересованностью. Ноги осознали опасность ситуации быстрее мысли. Мгновенно оказываюсь внутри помещения. В голове пульсируют советы «бывалого дрессировщика»: — «Не поворачивайся к зверю задом. Тем более, не вздумай бежать. Накроет в прыжке. Умри, но стой к нему передом. Не бойся… страх образует адреналин, от которого звери тигреют… Боже упаси наложить в штаны. Учует, не простит!» Что же мне делать сейчас и как поступить правильно? Произвести всеобщую побудку по тревоге? Но за всей этой ненужной колготой потеряю драгоценное время и «профукаю» синсрок! Принимаю, как мне кажется, единственно верное решение. Торопливо записываю в журнал «Ухода-прихода»: — «Сегодня в 5 часов 45 минут около механки обнаружен белый медведь. Будьте осторожны и внимательны при выходе на улицу». Заряжаю старый, мосинский карабин пятью патронами, последний загоняю в ствол и боязливо осторожно выглядываю из тамбура в сторону механки. Станционные собаки, охранники хреновы, тихо-смирно почивают, а белый медведь, заразившись от них «нехорошим» примером, тоже залёг на голую землю и широко раскинулся под окнами дизельной электростанции. «Залёг и раскинулся», это чистая правда, но ведь не спит, собака, вернее, медведь. Крутит хищной мордой, вынюхивает чего-то (или кого-то?) пятачком чёрного носа, и, поди, узнай и догадайся, какой сюрприз от него ждать. Вдруг он резко кинется и набросится на меня? А между нами всего каких-то 25 – 30 метров. Выхожу на деревянный настил с оружием «наперевес», наклон ствола вперёд и строго в сторону «противника». Потихоньку бочком-бочком добираюсь до метеоплощадки. Один глаз бегло скользит по метеорологическим приборам, а другим неотрывно держу медведя на постоянном, жёстком «прицеле». Обратный путь преодолеваю не самоуверенно, но уже без нервов, то есть относительно спокойно. Самодовольно наслаждаюсь собой взглядом со стороны: «По узенькой тропинке смело марширует, дерзкий, молодой полярник, а хищный зверюга, почувствовав его недюжинную «силу воли и силу духа», вынужденно капитулирует и прячет между ног свой трусливо дрожащий хвост».
Синоптический срок передаю на Челюскин вовремя. Можно было бы и быстрее управиться, но на станции отсутствует привычный для меня электронный ключ. Передавал на простом, вертикальном, который радисты кличут с некоторой долей презрения «Лягушка» или «Клоподав». Выглянул на улицу, медведь преспокойно дрыхнул на прежнем месте. После бурного, развесёлого застолья, кают-компания погрузилась в сонное, благоговейное безмолвие. Осторожно брожу по предательски скрипучему полу и внимательно рассматриваю разноцветные корешки сотен воистину дефицитных книг на многочисленных полках станционной библиотеки. Середину зала украшает средних размеров, зелёного сукна, бильярдный стол. Мне, потомственному «крестьянину от сохи», не доводилось прежде пересекаться с этой благородной, элитарной игрой. Прямоугольный обеденный стол заставлен грязными тарелками, недопитыми стаканами и завален недоеденной закуской. Разошлись по спальням поздно ночью, было некогда, да и лениво прибираться. Оставили «разруху» до утра. Из мебели в кают-компании присутствуют несколько «разношёрстных» стульев вокруг обеденного стола, неказистый шкаф-посудник возле кухни, да изрядно потрёпанный, просиженный «предыдущими поколениями» диван напротив библиотеки. Вдоль одной из стен расположены в рядок четыре спальни-невелички, в том числе и моя, а на противоположной стене, на фоне «глазастого» решетчатого окна, зияет открытый дверной проём в небольшую, уютную кухоньку. По соседству с кухней дверь в спальню повара.
Коллектив полярной станции немногочисленный и состоит из четырёх человек. А руководит коллективом женщина (вот уж чего не ожидал, не думал, не гадал)! Людмила Николаевна Кондратьева, возраст немного за сорок, опытный «зимовщик» с многолетним полярным стажем, совмещает руководство станцией с работой радиста-метеоролога. Её муж, Михаил Аркадьевич Драпкин, гидролог, тоже полярный «аксакал». На вид лет сорок. Зимует в Арктике с 50-х годов. Механик, Витя Павлов (прошу не путать с его двойным тёзкой, шофёром на острове Диксон), молодой, симпатичный парень, которому слегка за тридцать. И, наконец, повар, Лариса Сарыгина. Пухленькая, низенькая, улыбчивая и очень активная дамочка «неопределённого» возраста. Сорок, плюс-минус? Короче, в таком «возрастном» окружении я чувствую себя натуральным «сыном полка».
Не могу сдержаться-удержаться, извлекаю с книжной полки книгу Валентина Пикуля «Реквием каравану PQ-17» и с удовольствием смакую любимые страницы вплоть до начала девятичасового синоптического срока. На метеоплощадку бреду по-прежнему вооружённый огнестрельным оружием, но карабин на этот раз преспокойно висит на расслабленном плече. Белый мишка спит, как убитый. А может действительно убитый? Смертельно раненный зверюга приковылял на полярную станцию, чтобы умереть публично! Подойти к нему что ли, пошевелить? Не-а, не буду рисковать. Лучше сдам вовремя синсрок и покемарю до одиннадцати тридцати.
«Пенсионер» на островах Гейберга — кожа, да кости…
Будильник резко трезвонит и будит точно в заказанное время. Из кают-компании доносятся искусственно приглушённые голоса зимовщиков. Как ошпаренный подскакиваю на кровати: «Я тут сладко сплю «без задних ноженек», а мои друзья-коллеги в любой момент рискуют угодить в лапы кровожадного медведя!» Медленно, чтобы не напугать народ, выплываю из комнаты в общий зал. Изо всех сил сдерживаю внутреннее нервное возбуждение и нарочито спокойным голосом обращаюсь к коллективу: «Вы прочитали в журнале мою запись о белом медведе?» – «Нет, не читали. А что случилось с мишкой? Околел что ли?» – «Нет, что вы. Живой. Здоровущий такой, зверюга!» Полярники недоумённо переглядываются, негромко переговариваются друг с другом, рассуждают между собой: «Неужели ещё один косолапый пришёл? А собаки с ним воевали?» – «В том то и дело, что нет! Даже не лаяли. Пришлось самому с медведем разбираться!» – «А-а, ну, тогда поздравляем. Ты познакомился с нашим «пенсионером». Два месяца назад прикормился «старичок» у помойки. Его от старости и бессилия лёгким ветерком шатает, одна кожа да кости остались. Безобидный совсем и беспомощный, доходяга. Наши собаки-медвежатники ему сочувствуют и не трогают. Жалко «старикашку». До зимы, похоже, не доживёт. Околеет, скорее всего, бедолага…».
А однажды белый медведь, действительно, пропал. И больше никто его на острове не видел. Никогда…
«Идёт охота на песцов, идёт охота…»
На полярной станции «острова Гейберга» незнакомую мне прежде работу радиста-метеоролога я освоил до полного автоматизма в течение двух-трёх недель. Помогли личностные факторы и благоприятные стечения обстоятельств. Во-первых, моими учителями были опытные и терпеливые наставники Кондратьева и Драпкин. Например, Михаил Аркадьевич научил меня снимать показания приборов и термометров без промежуточной фиксации данных в «записную книжку», а прямым занесением их в «оперативную память» черепной коробки. Подобный метод позволял экономить значительное количество времени, нервов и, соответственно, здоровья. В летний период «запоминание» кое-кому может показаться ненужным извращением, но зимой, при крепких минусах на улице и особенно при штормовых, метельных погодах, я всегда мысленно благодарил Михаила Аркадьевича за вовремя преподанный «урок-науку». Ветер безобразно свирепствует, на метеоплощадку идёшь не торжественным маршем, а едва ползёшь на полусогнутых, как алкаш-выпивоха под хмельком. Метеобудка дрожит и вибрирует. Маленькую и лёгонькую дверцу-жалюзи открываешь, как тяжеленную, стокилограммовую дверь несгораемого сейфа. Термометры с самописцами шевелятся, подпрыгивают и норовят выскочить наружу, как рыбки из аквариума, чтобы навсегда исчезнуть в хаосе снежного вихря. Метеорологу в подобной ситуации необходимо иметь, как минимум, пять рук. Одна открывает дверцу, вторая удерживает оборудование от «полёта», третья подсвечивает фонариком шкалу термометра, а четвёртая с пятой записывают показания. Ну, а во-вторых, мне здорово пригодился опыт эксплуатации домашней коротковолновой радиостанции, который позволил мгновенно освоить немудрёное приёмо-передающее хозяйство полярной станции. И, наконец, в-третьих. Буквально за пару дней я спаял из подручных деталей транзисторный, телеграфный ключ и начал общаться с «ершистыми» операторами мыса Челюскин практически на равных скоростях.
Также моей быстрой профессиональной адаптации на станции способствовала «обработка». Это, когда ты работаешь на полярке за себя и «за того парня» (не безвозмездно). На Гейберга согласно штатному расписанию должны присутствовать три радиста-метеоролога. Но «на прорыв» прислали меня одного. Кондратьева и Драпкин, как более опытные и «старшие» товарищи, могли безболезненно поделить между собой две свободные ставки. Я бы против и полслова не сказал. Но они, не скупясь, «пожаловали» мне полную ставку метеоролога, и я, неискушённый салажонок, благодаря их щедрости и доброте тренировался по «профилю» 16 часов в сутки – проснулся, тут же мчусь на вахту, закончил вахту, сразу же в кровать. При таком бешенном рабочем ритме, хочешь, не хочешь, а поневоле начнёшь обгонять время. Я развёл безобразно длинную «бодягу» с подробным описанием своего стремительного «прогресса» не для того, чтобы похвалиться сверхспособностями и интеллектом, а потому, что именно «прогресс» в работе даровал мне единственный шанс присоединиться к зимней, песцовой охоте.
Как-то раз Аркадьевич отловил меня в радиорубке: «Ты, я смотрю, с работой полностью справляешься. В ноябре начнётся охота на песца. Хочешь к нам с Виктором присоединиться?» – «Так у меня ж никакого понятия» – «В этом деле высшего образования не требуется. Главное – желание. Остальному научим!» – «Тогда, конечно-же, согласен. Обучайте, готов внимать!»
Свои школьные каникулы я проводил в деревенском домике у дедушки с бабушкой. Жили мы тогда на окраине самого настоящего, бескрайнего, как мне казалось, леса. Дедушка, Тимофей Сидорович, увлекался как зимней, так и летней охотой. Всегда брал с собой внука и втихорца давал ему пострелять по мишеням из двуствольного, двенадцати калиберного ружья. На всю жизнь запомнились его наставления: «Ноги держи на ширине плеч. Плотно прижимай приклад к плечу. Щека упирается в ложе. Правая рука на рукоятке приклада. Указательный палец на спусковой скобе. Левая рука придерживает ружье за цевьё (до него я толком не дотягивался по причине малолетства).» Летом охотились на уток, а зимой на зайца и куропатку. Зимняя охота была мне особенно по душе. Дедушка умело «читал» следы на снегу, и мне, пацану, было увлекательно интересно вдвоём с ним «тропить» зайца и отыскивать места гнездования куропаток. Уроки Тимофея Сидоровича не прошли даром, и на полярных станциях я всегда слыл метким и удачливым охотником. После хвалебного дифирамба в честь охоты, трудно поверить и представить, что на «материке» я являюсь её ярым и непримиримым противником. Считаю диким варварством убивать безобидных птиц и невинных животных, ради удовлетворения собственных, низменных инстинктов и амбиций.
Владимир Семёнович Высоцкий поёт резко, рычит, как будто забивает гвозди в гроб: «Идёт охота на волков, идёт охота. На серых хищников, матёрых и щенков! Кричат загонщики и лают псы до рвоты. Кровь на снегу — и пятна красные флажков.» Песцы, также, как и волки, являются хищными млекопитающими и относятся к семейству псовых. Но они так и остались бы никому не нужными полярными «собаками», если бы внимание человека не привлекла их мягкая, шелковисто-пушистая и, что самое важное, дорогостоящая шкурка. На полярных станциях люди охотятся на песца без шума, лая и крови, наоборот, стараются вести себя как можно тише, используя заводские капканы и самодельные ловушки. Хотя степень жестокости умерщвления животного в капкане сравнима, а может быть даже и превосходит по своей бесчеловечности омерзительную кровавую расправу, реалистично описанную поэтом Высоцким. Чтобы в зимний период успешно и результативно охотиться на песца, перед открытием охотничьего сезона необходима серьёзная и длительная предварительная подготовка. Это основа основ!
Мы начали подготовку с ремонта следовых капканов, так как мясо-сало нерпы и морского зайца для «приманки-привады» мои компаньоны заготовили предостаточно. Самое уязвимое место капканов, это плоские пружины, которые при эксплуатации в суровых арктических условиях слабеют и ломаются. Наши действия примитивно простые, из двух-трёх неисправных собираем один, пригодный для охоты. Вышедшие из строя заменяем новыми капканами, которые перед установкой «вывариваем» в кипящем нерпичьем жиру. Песцы обладают обострённым природным нюхом-чутьём. Не снятая заводская смазка отпугнёт зверьков до конца охотничьего сезона. Пробежались вдоль южного, обрывистого берега острова и установили капканы на старые, «прикормленные» места. Капканы оставили в ненастороженном (не в боевом) состоянии, рядом раскидали «приваду», чтобы песцы подкармливались и постепенно привыкали к «железу». Охота начнётся с середины ноября и продолжится до конца февраля. Чуть позже расскажу пару историй, связанных с песцовой охотой, однако для лучшего понимания и усвоения материала необходимо предварительно осмотреть острова Гейберга с высоты «птичьего полёта».
Я рано потерял отца, надёжную опору нашей семьи и достойный пример для личного подражания. Моим воспитанием в детстве и юношестве, если отбросить формальную помощь школы и исключить «пагубное» влияние улицы, занимались в основном мама с бабушкой. В моей последующей, уже взрослой жизни отсутствовала ежедневная, дружеская поддержка в виде «крепкого, мужского плеча». Как слепой, несмышлёный щенок, я тыркался доверчивой мордой в пустоту и пытался из ничего «сотворить себе кумира». Не удалось.
Михаил Аркадьевич Драпкин
На полярной станции «острова Гейберга» жизнь познакомила меня с удивительнейшим Человеком с большой буквы – Михаилом Аркадьевичем Драпкиным. Его можно характеризовать бесчисленным количеством хвалебных эпитетов – ходячая энциклопедия, профессионал высочайшего класса, истинный интеллигент, блестящий эрудит, надёжный товарищ… В общем, не знаю за какие такие заслуги, но судьба наконец-то одарила меня настоящим Кумиром! Несколько советов от Аркадьевича: «Учись всему, всегда и у всех. Завершил работу, помоги товарищу. Шлифуй ремесло до полного совершенства. Работающему, да подставь плечо своё…» Для тренировки памяти я перенял у Михаила Аркадьевича метод чтения нескольких разножанровых книг одновременно-поочерёдно. Учился у него быть спокойным, уравновешенным, не перебивать собеседника и выслушивать до конца «любой бред», спорить аргументированно, доказывать правоту убедительно, не гневаться и не обижаться. Полностью и навсегда исключил из своего лексикона матерные слова и нецензурные выражения. Хохмы ради сообщу, что одна вредная привычка у моего кумира всё ж таки имелась – Аркадьевич был заядлым курильщиком. Из-за непреодолимого желания подражать ему даже в подобной мелочи, я перешёл с легких, безобидных сигарет на ядрёные и вонючие папиросы «Беломорканал». Но об этом, как-нибудь в другой раз.
В современном мире мы черпаем интересующую нас информацию из «бездонных глубин» всезнайки-интернета. Когда супруга пристаёт ко мне с каверзными или, наоборот, с пустяковыми вопросами, я «вежливо» советую ей: «Иди-ка ты лучше… в интернет». Но когда проблемы возникали на полярной станции в далёком 1978 году, с ума сойти, теперь уже в прошлом веке, то палочкой-выручалочкой и истиной в последней инстанции являлся, неизменно, Михаил Аркадьевич Драпкин. Я ничего не знал об островах Гейберга и никогда не слышал об их существовании. Аркадьевич не только увлекательно осветил историю освоения архипелага Гейберга, но и показал его на подробнейшей «секретной» карте западного сектора советской Арктики. Подобную «весчь» невозможно купить в магазине. Этот бесценный подарок Михаил Аркадьевич получил от очень, ну очень знакомых полярных лётчиков.
Архипелаг Гейберга состоит из четырех островов: Северный, Западный, Средний и Восточный.
Ликбез от Аркадьевича: «Из школьных уроков географии мы знаем, что мыс Челюскин – самый северный пункт на евроазиатском континенте. Примерно в ста километрах севернее Челюскина расположен остров Большевик, который входит в состав архипелага Северная Земля. Водное пространство между мысом Челюскин и островом Большевик называется проливом Вилькицкого. Вход в пролив с запада «охраняют» четыре маленьких островка – Северный, Западный, Средний и Восточный. В 1893 году, во время норвежской экспедиции на парусно-моторной шхуне «Фрам», эти острова открыл известный полярный исследователь Фритьоф Нансен. Мини архипелаг из четырёх островков он назвал в честь финансиста экспедиции Акселя Гейберга. Острова Гейберга буквально «затыкают» с запада вход в пролив Вилькицкого. Расстояние до материка пятьдесят километров, а до острова Большевик сто. Однако, в 1878 году, на 15 лет раньше Нансена, во время покорения трассы Северо-восточного морского пути, барон Адольф Эрик Норденшельд умудрился их не заметить. Полярная станция в архипелаге Гейберга, а конкретно на острове Восточном, официально вступила в строй в 1940-м году. До 1952-го года станция обслуживала водный и воздушный транспорт только в летний навигационный период, а на зиму закрывалась. В 1952 году на юго-западном побережье острова Восточный была построена нынешняя полярная станция, которая стала вести не сезонные, а круглогодичные гидрометеорологические наблюдения. Остров Восточный вытянут с запада на восток и похож на подошву ботинка с загнутым внутрь острым носом. Его длина составляет менее пяти километров, а ширина около двух. Нетрудно подсчитать, что площадь острова примерно десять квадратных километров. Дома и сооружения полярной станции разбросаны вдоль низменного, каменистого берега небольшой бухты. Южное побережье острова скалистое, обрывистое и возвышается на 10 – 20 метров над уровнем моря. К востоку высота скал постепенно уменьшается и переходит в равнинный мыс, который неофициально называется Аппендикс. Северная часть острова также скалистая, но имеет относительно плавный спуск к морю».
На острове Восточный вдоль всего южного побережья, от полярной станции до Аппендикса, расставлены капканы на песца. Общая длина маршрута или, как выражаются местные «аборигены» «путика», примерно пять километров в одну сторону. Еще два десятка капканов установлены на соседнем острове Средний. Чтобы до него добраться, необходимо прогуляться по льду 3 – 5 километров. В этом году море замерзло достаточно ровно. Со слов Аркадьевича, случаются годы, когда лёд в проливе между островами Восточный и Средний вспучивается непроходимыми торосами. Тогда охота на песца ограничивается территорией острова Восточный.
В летнюю пору песцы живут большими семьями и селятся в норах на открытых, всхолмленных тундровых пространствах. Жрёт песец всё подряд — и «движимое, и недвижимое». Предпочтение отдаёт мелким грызунам, но не брезгует и падалью, а в голодный период переходит на растительную пищу: ягоды, траву и водоросли. С наступлением зимы у песца начинается миграционный процесс. Основная масса, разумных, по моему мнению, зверьков устремляется на юг, в относительно комфортное тепло, где намного легче добывать пропитание. Однако, как и у людей, находятся отдельные особи, которые не ищут лёгких путей, и в поисках пищи осознанно мигрируют на пустынные арктические острова и проводят долгую полярную ночь в постоянной беготне по дрейфующим льдам. Вот по их душу и расставляют капканы с ловушками «добрые», «сердобольные» работники полярных станций.
Два раза в год песец «линяет». Летняя «шубка» у песца драная, клокастая и имеет непривлекательный серо-бурый цвет. Но к зиме зверёк преображается и, полностью «вызревший», превращается в ярко-белого, шелковисто-пушистого красавца. Процесс созревания обычно завершается в ноябре. В редких случаях «бракованный» песец может попасться в капкан и в декабре. Ввиду отсутствия на Гейберга снегоходов, типа «Буран», мы обходили капканы пешком. При этом получали двойную выгоду и пользу. Механическое средство передвижения, как правило, загрязняет «путик». В одном месте масло капнуло, в другом бензин чуток пролился, а любой посторонний запах на маршруте отпугивает чутких и осторожных зверьков надолго. С другой стороны, при малоподвижном образе жизни, многокилометровые прогулки на свежем, чистом «кислороде» однозначно благоприятно воздействовали на организм засидевшегося в «замкнутом пространстве» зимовщика. По «путику» ходить сложно и даже несколько опасно «для здоровья» до тех пор, пока снег между камнями и скалами не уплотнится до твёрдости асфальта. Мягкий, пушистый снежок слегка припорашивает многочисленные расщелины, трещины и впадины, превращая труднопроходимую, каменистую поверхность, в холмистое, но визуально ровное и безопасное поле. Перед тем, как твёрдо опустить ногу на «бренную землю», приходится предварительно осторожненько ощупывать место «приземления» стопы. Именно на песцовой охоте я прочувствовал на собственной шкуре смысл выражения – идти на ощупь. Дополнительные неудобства добавляла чернота полярной ночи. Выручал фонарь. Наперевес через плечо, сбоку, подвешивался металлический ящик с аккумуляторной батареей, а фонарём служила обыкновенная автомобильная фара, соединённая с аккумулятором длинным, гибким проводом. В ясную, тихую погоду энергию батареи экономили. Яркий, лунный свет в кристально чистом арктическом воздухе подобен солнечному. Предметы отбрасывают насыщенные, контрастные тени на девственно белоснежную поверхность острова. Чётко просматриваются очертания заснеженного побережья и резкий переход на торосистые нагромождения поблескивающего морского льда. Движущийся белый медведь заметен «за версту», к тому же в мёртвой, «неподвижной» тишине его шаги «хрустят», как чипсы в целлофановом пакете. При лунной подсветке обход капканов проистекает быстро, безопасно и комфортно. Дефилируешь по «путику» бодрым, спортивным шагом и включаешь фонарь непосредственно около капкана, чтобы песца снять, если попался, объеденную «приваду» обновить или капкан от снега очистить и поправить. С наработкой профессиональных навыков и практического опыта охота на песца становится делом привычным, проходит без сбоев, в неизменном штатном режиме, и вспомнить по окончании сезона особенно нечего. Все происшествия и недоразумения случаются, как правило, на первоначальном этапе. Говорят: «На ошибках учатся». От себя добавлю. В Арктике желательно учиться на чужих ошибках, так как одна единственная собственная оплошность может оказаться необратимо роковой, стать в твоей жизни первой и сразу же последней.
Охотничьи «байки-истории».
Уже пару раз я самостоятельно обходил капканы по свежевыпавшему снегу-«пухляку». Каких-либо трудностей и проблем не возникало. Однажды в очередной раз я брёл по «путику», как обычно внимательно, неторопливо и осторожно. Удалился от полярной станции на незначительное расстояние. Сквозь сгустившиеся осенние сумерки тускло просматривалась едва мерцающая лампочка на мачте флюгера, и доносился лёгкий, волнообразный рокот дизельгенератора электростанции. Ничто не предвещало неприятностей. Но, как любил выражаться мой дедушка, Тимофей Сидорович, «греха, его ведь и не ждёшь». Снежный мостик под моими ногами внезапно обрушился, и я мгновенно провалился ниже пояса в узкую, глубокую расщелину. Над головой прозвучал резкий, громоподобный разрыв. Ошарашенный неожиданным звуком, я в диком недоумении осмотрелся вокруг. Первая непроизвольная мысль — кто-то из моих товарищей подшутил. Но зачем? Выбрался из ямы. Подсветил фонарём, вижу, из ствола карабина струится дымок. Передёрнул затвор – выскочила пустая, стреляная гильза. Михаил Аркадьевич заблаговременно поделился со мной опытом использования огнестрельного оружия в экстремальных условиях Арктики. Непосредственно перед охотой патроны необходимо вынести в холодный тамбур и выдержать какое-то время на морозе. При выходе на маршрут патроны переложить в накладной карман с герметичной застёжкой. Ни в коем случае не в нагрудный, тёплый! Белый медведь, единственный реальный враг человека в Заполярье, не нападает на людей из засады, то бишь исподтишка. Это не его метод. Мишка идёт на человека прямолинейно бесстрашно и вальяжно расслабленно, поэтому времени на зарядку-перезарядку оружия имеется предостаточно. Аркадьевич доходчиво объяснил — патроны не следует набивать в магазин карабина заранее, потому как они часто заклинивают и не доводятся в патронник. А это уже серьёзная проблема при появлении медведя, наличии дефицита времени и возникновении противной, нервной дрожи в боязливых ручонках. Я осознал и запомнил «урок» Аркадьевича, но решил перестраховаться, ведь «у страха глаза велики», и обмануть, как матушку-природу, так и мудрого учителя-наставника. Я не только набил магазин карабина патронами «под завязку», но ещё и загнал патрон в патронник. Для безопасности боёк затвора установил на предохранитель. Внешне ситуация выглядела «чинно и благородно», до тех пор, пока я не провалился в «яму». Во время стремительного полёта вниз, затвор карабина долбанулся о край камня, предохранитель «слетел», сработал боёк и произошёл самопроизвольный выстрел. На этот раз мне здорово повезло, смертоносный, убийственный ствол оказался значительно выше головы. Жестокий, но своевременный урок преподнесла мне учительница-жизнь!
«Не порожний рейс»
Другой случай произошёл глубокой полярной ночью. К этому времени наш «путик» выровняло и уплотнило северными ветрами, как хвалёный немецкий автобан. Передвигаться по твёрдому насту одно удовольствие. Правда в этот день слегка подвела погода. Из низкой облачности постоянно валил мелкий, надоедливый снег, дул некрепкий, но студёный ветерок, так как температура воздуха держалась в районе минус тридцати градусов. Из-за сильной метели мы несколько дней не проверяли капканы. В этом не было необходимости. Песцы в пургу не ловятся, они благоразумно пережидают её, зарывшись в уютные, снежные «норки-иглу». Сегодня, больше для «очистки совести», я принял решение по-быстрому «нарезать» привычный круг по периметру острова. В принципе, и похуже погоды случались, а мы, тем не менее, выдвигались на охоту. Сказано, сделано. Дошёл до Аппендикса, а это почти пять километров, предсказуемо песцов в капканах не обнаружил. Хотел было закурить папироску и развернуться в сторону «дома», но тут в свете фонаря у последнего капкана блеснули «злобные» песцовые глазки. Очень хорошо! Не «порожний рейс» оказался. В радостно-приподнятом настроении тронул в обратный путь. Представил, захожу через часик в знатно протопленную кают-компанию станции, сбрасываю тяжёлую одёжку с валенками, присаживаюсь в «неглиже» на диванчик и опрокидываю в пересохший рот добрую чарку чистого спирта (Аркадьевич научил!). Начнётся расслабуха, а морда станет «красная, красная». Пересёк плоский, равнинный Аппендикс, начал было подниматься в «горку»… и тут лампочка фонаря предупредительно заморгала, разок другой подморгнула и… потухла. Скисла, умерла, сдохла, как хотите. Существующее выражение «темно, как у негра в… где-то там» — вообще ни о чём. Возникло навязчивое, мерзопакостное ощущение, будто бы тебе глаза выкололи и, как слепого, надоевшего котёнка выбросили посреди бесконечной, безжалостной Арктики. Шевельнулась простейшая мысль – подёргать контакты аккумулятора, лампочки, провода и попытаться «оживить» фонарь. Не видно ни хрена, но других вариантов нет. Изгалялся и извращался до самого последнего, невыносимо болезненного момента, когда пальцы рук окончательно закоченели и перестали повиноваться. Ведь говорили мне, недорослю: «Всегда держи в кармане запасную лампочку. А лучше две.» Не послушался, не внял доброму совету. А теперь как быть? Накатила нервная, кратковременная волна страха. Силой воли придавил её. Сориентировался. Надо идти по ветру, тогда теоретически буду двигаться посередине острова. Максимальная ширина Восточного около двух километров. Ситуация, как в старинной русской сказке, налево пойдёшь – с высокого обрывистого берега упадёшь, вправо возьмёшь – плавным спуском в море уйдёшь. Разница невелика, в одном случае смерть мгновенная, а в другом, придётся некоторое время помучиться. Удивительно, но глаза к абсолютной темноте постепенно привыкли, и я что-то даже начал различать непосредственно под ногами. Только трудно угадать, спуск это или подъём. Готовишь ногу к спуску, а утыкаешься в бугор. Падаешь, ползёшь на корточках и снова поднимаешься. А что делать? Посредине острова возвышается морской, проблесковый маяк. Он был бы для меня спасительным лучиком света. Но с окончанием навигационного периода маяк, почему то, перестал функционировать. Брёл в полной темноте, как зомби в фильмах ужасов. Внутри зародилась и набрала силу новая страшилка – боязнь наткнуться на белого медведя. Повинуясь дурацкой идее, отомкнул и откинул на карабине четырёхгранный штык. Типа, «ни себе, ни медведю», не убью пулей, так хоть штыком чуток шкуру продырявлю. Согласно «внутренним» часам я уже должен был поравняться с маяком, но, видимо, промазал и проскочил мимо него. Видимость нулевая, только ветер, мой единственный верный помощник, постоянно подталкивал в спину, поторапливал, да снег под валенками звонко хрустел, подбадривал и добавлял сил двигаться вперёд. Примерно через час лихорадочной спешки, с бесчисленными падениями и подъёмами, начал выдыхаться, пришлось остановиться, чтобы прийти в себя и немного успокоиться. Осмотрелся по сторонам – кругом мрак, послушал тишину — безмолвие, разрыл штыком снег – вроде бы камни. Значит, нахожусь на острове, а не в море. Интуитивно чувствовал — станция где-то рядом! Но где??? В какую сторону податься? Наковырял штыком снежных комков и соорудил из них подобие «гурии». Решил, подставлю ветру левую щёку и пойду в этом направлении 200 шагов, если не упрусь в станцию, то развернусь на 180 градусов и 200 шагов назад, к «гурию» (наивно полагал, что я его найду). Буквально через сто шагов не услышал, а скорее почувствовал кожей едва уловимые механические вибрации воздуха. Откуда это? Ага. Чуть правее и дальше. Теперь уже явный звук, это дизель натужно, призывно тарахтел, звал меня. «Ай, да, Славка, ай да, молодец, не ушёл в море, вовремя тормознулся!» – нахваливал я сам себя, размазывая меховой рукавицей что-то подозрительно тёплое по замёрзшим, заиндевелым щекам. Одним словом, везунчик! А сколько в Арктике таких, как я исчезло навсегда? И не сосчитать…
Краткое резюме по охоте на песцов.
Готовимся к прилёту пушников.
За охотничий сезон на Гейберга мы вылавливали 40 – 50 песцов. В среднем получалось 15 шкурок на одного человека. Умножаем на 30 рублей. Итого: 450 рубликов чистой прибыли. Припоминаю фартовый год, когда песцы «насаживались» на капканы будто бы в очереди один за другим стояли, да ещё и поторапливали друг друга. Чуть ли не по пятьдесят штук на каждого охотника пришлось! Чтобы заработать 30 рублей советских денег (на международном аукционе цена за песцовую шкуру подскакивает до 100 долларов и выше), необходимо аккуратно отделить шкуру от тушки. Процесс длительный, не скажу, что до отвращения противный, но визуально и эстетически неприятный, это точно. Для придания снятой шкурке определенной формы, её натягивают на специальную деревянную конструкцию, «пяло». Через недельку подсохшую шкуру снимают с «пяла» и подвешивают в холодном месте (обычно на чердаке) до приезда «пушников». Чтобы на полярную станцию приехали-прилетели «пушники», с ними заключали коллективный договор. Мы, полярники, брали на себя «повышенные» обязательства наловить энное количество зверьков, а «пушники» соответственно обещали обеспечить нас товарами народного потребления, согласно приложенного к договору дополнительного соглашения-заявки. На «материке» «буйным цветом» процветал дефицит, а у «пушников» можно было заказать всё, что «душеньке угодно». Почти как в известной юмореске, когда в дефицитное, советское время, посетитель спрашивает у кладовщика: «А у вас пиво есть?» – «Какое?» – «А какое есть?» – «Какое вас интересует? У нас восемь сортов.» – «Господи, какое же меня интересует? Вот, Жигулёвское. Оно вроде бы получше других!» У «пушников» можно было заказать зеркальную камеру-фотоаппарат «Зенит», кассетный, переносной магнитофон «Романтик», шубу-дублёнку, охотничье и нарезное оружие, боеприпасы, капканы и многое, многое другое. Тут как раз возникал чрезвычайно редкий случай для скромнейшего в своих потребностях советского человека, когда ассортимент заказа зависел только от полёта его далеко не бурной фантазии. В разные периоды времени я заказывал у «пушников» различного рода «дефицит», но почему-то больше других запомнилась моя первая «сделка». По молодости я практически не интересовался алкогольными напитками, но в компании себе подобных позволял иногда пропустить «Жигулёвского» пивка. А из винно-водочной продукции, ничего «слаще» простонародного «Портвейна» и «Солнцедара» не пробовал. Однажды, будучи в Москве, столице нашей Родины, меня угостили армянским коньяком «Арарат». Послевкусие осталось и сохранилось на всю мою жизнь. Очень приятный и полезный во всех отношениях напиток (если употреблять его без перебора). Так вот, я обменял часть шкурок на целый ящик «Арарата» и десяток-другой плиток шоколада «Алёнка». Ящик держал у себя под кроватью, не из жадности, это чувство мне незнакомо, а чтобы далеко не бегать в случае появления неожиданной, непереносимой жажды. Удовольствие растянул на всю последующую, долгую полярную ночь. Рассказывать о способах умерщвления песца в капкане не стану по двум причинам. Тот, кто прошёл эту школу на полярке, явно заскучает, зевнёт и перелистнёт страничку, а чувствительную натуру даже щадящее описание процесса «убийства», без ненужных, жестоких подробностей, может пронять до реальной, исступлённой тошноты.
Любителей-фанатиков флоры-фауны, всяких там «зеленых» и им подобных яростных защитников «прав животных» спешу успокоить и прошу успокоиться. Среди хищных млекопитающих песец является самым плодовитым. Можно сказать – секс символ животного мира. Самка способна произвести на свет за один раз до двадцати детёнышей! Но это «матери-героини», обычные, среднестатистические самочки рожают 7 — 12 деток. Песцовая «молодёжь» сексуально взрослеет «не по дням, а по часам», и уже на следующий год полностью готова к полноценному размножению без каких-либо ограничений. Так что, не всё так плохо, как кажется на первый взгляд, и «злодеи-полярники» как бы выполняют полезную функцию «санитаров леса». «На то и щука в море, чтобы карась не дремал».
«Не повторяйте наших ошибок!»
Древнегреческий философ Платон сравнил человеческую память с восковой дощечкой, на которую записывается всё, что мы ежесекундно видим и слышим вокруг нас. Более важные события в жизни человека накладываются на менее важные и регулярно вытесняют их с ограниченной поверхности «восковой доски». Наша память на события чрезвычайно избирательна. Учёные выяснили, что лучше всего «застревают» в памяти те моменты жизни, которые мы планируем, так или иначе, использовать в будущем. Но каким образом моя память предвидела, что через сорок лет я возьмусь за «перо» и начну описывать именно «эти эпизоды»? «Академики» настоятельно рекомендуют не перегружать мозг подобными, неразрешимыми вопросами, а просто-напросто расслабиться и принять «божий дар», как объективную данность. Современная наука заявляет — люди «видят только то, что ожидают увидеть». На мой взгляд, утверждение весьма спорное. До приезда в Арктику мои представления о жизни зимовщиков в «замкнутом пространстве» были чрезвычайно скудными. Они базировались в основном на юношеских эмоциях, полученных от просмотра художественного фильма «Семеро смелых». Романтический сюжет кинофильма незамысловато-простой. Комсомольцы-добровольцы, во время зимовки на труднодоступной полярной станции, в сложнейших климатических и бытовых условиях героически преодолевают неожиданно свалившиеся на их неопытные головы неимоверные трудности и невзгоды. Подобную «картину маслом» я предполагал увидеть и на полярной станции «острова Гейберга». Но перед моим взором открылось совершенно иное зрелище. Ввиду этого мои ранние, юношеские представления о зимовке были напрочь «затёрты» и по-новому «переписаны» в таинственных глубинах «долговременной» памяти. Не мрачный, крохотный «курятник» из художественного фильма, а большой, красивый, свежевыкрашенный дом с удобными рабочими и жилыми помещениями. Не тусклые, пожароопасные керосиновые лампы, а привычное, безопасное электрическое освещение. Не ежедневная борьба с искусственно созданными сложностями и проблемами, а стабильная, ритмичная, хорошо отлаженная научная работа. Ведь ни для кого не секрет — героизм людей в экстремальных условиях часто носит вынужденный характер, и происходит, как правило, по причине разгильдяйства недисциплинированного окружения. Образ начальника полярной станции у меня неизменно ассоциировался с героическим обликом орденоносца Ивана Дмитриевича Папанина, живописно разодетого с ног до головы в натуральные меха и кожу. А в реальной жизни встретил простую, русскую женщину, Людмилу Николаевну Кондратьеву, облачённую в скромный, климатический костюм советского гидрометеоролога. «Я помню, значит, я живу!» — гласит летучее выражение. Ну, а я пишу, о том, что помню… ввиду того, что помню и живу.
Людмила Николаевна Кондратьева
Во время дружеского общения за «круглым праздничным столом» Людмила Николаевна Кондратьева обязательно заводила разговор о зимовках в далёкие 50-е годы, а завершала «больную» тему неизменной фразой «не повторяйте наших ошибок». Людмила Николаевна, совсем ещё молоденькой девчушкой, уехала работать в Арктику вместе со своим мужем Кондратьевым. В те годы завоз продуктов питания и смена зимовочного состава на полярных станциях производились не регулярно. Ледокольный флот был слабый, авиация немногочисленная и полярники вынужденно зимовали на станциях по нескольку лет подряд безвыездно. В одну из таких неудачных навигаций Людмила Николаевна не смогла выехать в очередной отпуск и своего первенца, дочку, родила самостоятельно на полярной станции. Роды принимал её молодой супруг, радист-метеоролог. Пришлось мужу постоянно консультироваться по радиостанции с «удалённым» доктором. Я долгое время ошибочно полагал, что именно этот случай Борис Горбатов описал в рассказе «Роды на Огуречной земле». Совсем недавно я произвёл точный хронометраж и сравнение дат. Это, как две капли воды, похожие истории, но произошли они в разные годы. После развода с мужем на руках Людмилы Николаевны остались две малолетние дочери, которых нужно было растить и содержать материально. Профессия радиста-метеоролога на «материке» являлась настолько низкооплачиваемой, что в пятидесятые годы зарплаты едва хватало на «хлеб с молоком». Людмила Николаевна оставила дочек на попечение своей мамы, и отправилась на заработки в знакомую ей Арктику. Так и полетели, сначала год за годом, а потом и десятилетия. Короче, превратилась Николаевна в основную добытчицу финансов для семейного бюджета, и с дочками встречалась лишь во время отпусков, то есть через два, а иногда и через три года. Девчонки росли и взрослели без её непосредственного участия в процессе воспитания. Николаевна очень болезненно переживала вынужденную разлуку с девочками и крепко сожалела о том, что своевременно недодала им необходимой родительской заботы и материнской любви. Людмила Николаевна — довоенное поколение. В среднюю школу она пошла уже во время войны. Училась под бомбёжками и обстрелами фашистских войск. Хлебнула холода и голода военного времени. Сутками стояла в очередях за хлебом, который выдавали мизерными порциями по «хлебным карточкам». Военный хлеб, рассказывала Людмила Николаевна, был дороже денег, потому как за деньги купить его было невозможно. После войны Советский Союз представлял собой полностью разрушенную страну. Острый дефицит продовольствия продолжался в СССР вплоть до конца 40-х годов. В 1947 году отменили продуктовые карточки. Одновременно провели «грабительскую» денежную реформу и установили единые розничные цены на продовольственные и промышленные товары, которые в три раза превышали их довоенный уровень. Трудящихся страны советов в добровольно-принудительном порядке заставляли покупать облигации государственного займа, что снижало и без того низкую ежемесячную заработную плату. В магазинах появились в свободной продаже «товары народного потребления» – мебель, книги, деликатесные продукты – икра, рыба, мясо, но простому народу всё это «богатство» было недоступно из-за элементарного отсутствия денежных средств. Людям едва хватало зарплаты на «хлеб насущный». Никак не почувствовал и не заметил советский народ заявленного партией и правительством курса на «повышение уровня материального благосостояния». Пережила Людмила Николаевна разруху послевоенных лет, когда на одного человека приходилось три с половиной квадратных метра жилой площади (габариты современной двуспальной кровати!). Люди ютились в коммуналках, бараках и подвальных помещениях. По окончании очередных рассказов о трудностях довоенной, военной и послевоенной жизни, Людмила Николаевна обычно спрашивала меня: «Ну, а ты-то, зачем поехал в Арктику? Тебе то, чего не хватало на «материке»? Учись, работай. Работы сейчас везде много. Деньги платят. В магазинах всё есть». Продолжала мягко: «Вот заработай на зимовке денег, и убегай из Арктики навсегда.» Далее более жёстко – «Мой вам совет, молодёжь. Не повторяйте наших ошибок!»
Слава Богу, у меня тогда хватило здравого ума не оспаривать «жизненную позицию» Людмилы Николаевны, но «про себя» я всё же возмущенно ворчал: «Ну почему у неё всё упирается в пресловутые деньги?» Я, лично, в Арктику приехал не в погоне за «длинным рублём», а по зову сердца и души. Можно сказать, «за туманом и за запахом тайги». Даже свою невесту перед свадьбой предупредил: «Ты выходишь замуж не за человека, а за полярника». «Тонко» намекал ей на предстоящие разлуки и частые проводы в длительные командировки. По причине «малолетства» и отсутствия житейского опыта до моего романтического сознания не доходило, что Людмила Николаевна оказалась в Арктике не по собственной воле, а вынужденно, от безысходности и нищеты. Любовь окрыляет и радует, когда она взаимна, а без взаимного согласия — «насильно мил не будешь!» Вот и работала Людмила Николаевна в Арктике не по любви, а по принципу — «стерпится, слюбится».
Бесспорно, на долю Людмилы Николаевны выпала более трудная, по сравнению с моей, жизнь. И проистекала она в более сложном историческом отрезке времени. Но, как поётся в популярной песне — «времена не выбирают, в них живут и умирают». Моё времечко тоже нельзя назвать безоблачно гладким. В Советском Союзе коммунистическая партия бессменно «рулила» с 1917 года, и вплоть до её насильственной смерти, кормила доверчивый, советский народ верой в «светлое, коммунистическое будущее». «Прежде думай о Родине, а потом о себе» – это было нормой жизни советского гражданина на сознательном и подсознательном уровне. Вполне вероятно, подобная идеология полностью себя оправдала на послевоенном этапе строительства «коммунистического общества», но в мои молодые годы, в середине 70-х, значительное количество здравомыслящей молодёжи сомневалось в правильности выбранного партией и правительством коммунистического пути развития страны, как, впрочем, и методов достижения поставленной, конечной цели. Я никогда не причислял себя к сообществу активных антисоветчиков, но любил потолковать и поспорить со своим другом, «на кухне под водочку», об ущербности советского, политического строя и «лагерного» образа жизни бессловесной, трудящейся массы. Сергей Хотьков, молодой, идейный коммунист-пропагандист, защищал марксистско-ленинские позиции грамотно, уверенно и чётко. Он искренне радел о счастье и благополучии нашей огромной, многонациональной Родины, но при этом безапелляционно настаивал на обязанности каждого гражданина Советского Союза «наступить на горло собственной песне», «голосить» общим хором и дружно шагать к вершине коммунизма стройными рядами, к тому же, сплочённым строем. В начале 60-х годов первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета министров СССР Никита Сергеевич Хрущёв торжественно клялся и обещал обществу, что в 1980-м году советские люди будут жить при коммунизме. Крепко сомневаюсь в том, что простые люди поверили и повелись на его сладкие речи. Даже мне, ребёнку, хорошо запомнились пустые прилавки продовольственных и промтоварных магазинов. Чёрный хлеб «отоваривали» по карточкам, а белый выдавали желудочным больным по специальным, медицинским справкам. Какой, к лешему коммунизм? Тут бы живу быть! Следующий руководитель Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев, коварно сместивший Хрущёва в бесчестной, подковёрной борьбе, благоразумно отодвинул строительство «светлого коммунистического будущего» на неопределённый срок, хотя окончательно и бесповоротно с коммунистической идеей не порвал. И вновь партия с правительством окружили простого советского человека плотным, непробиваемым кольцом всеобъемлющей заботы и любви. Коммунисты, «там наверху», доподлинно знали — какие книги народу читать, какие песни слушать и петь, во что одеваться, обуваться и даже насколько активно плодиться-размножаться. Всё под контролем! Народ заявляет: «Товарищ партия, нам тут, как бы, не хватает ботинок». Партия отвечает: «Не может быть, мы уже всё подсчитали. Должно хватать. Ищите где-то там у себя». Молодёжь робко спрашивает: «А как бы ансамбль «Битлс» или «Дип Пёпл» по радио послушать, а лучше грампластиночку купить». Партия: «А вот этого делать не надо. Чего там слушать-то? Безголосые любители орут не по-русски, непонятно о чём. Слушайте правильные голоса отечественных профессионалов, Магомаева и Кобзона». Люди интересуются: «Очень хочется одеться в модные футболки и джинсы». Государство в ответ: «Стыдно, товарищи! Так низко опускаться, очень стыдно. Футболки и джинсы — это одежда американских пастухов и простолюдинов. Покупайте, носите и наслаждайтесь добротными изделиями советской швейной фабрики «Большевичка» и «Первомайские зори». «Ну, ладно» – говорит народ – «С одеждой перебьёмся как-нибудь. Нам бы еды чуток побольше подбросить, а ещё, извиняемся, туалетной бумаги хотим». Партия: «Товарищи-граждане, ну, что вы, в самом деле? Запомните! Всё в социалистическом государстве принадлежит трудовому народу. Отыскивайте еду сами, проявляйте инициативу, не стесняйтесь. И вообще, не приставайте к государству с пустяками. Не сбивайте нас со счёта! Мы тут как раз подсчитываем, когда вы счастливыми будете. Не стойте над душой, мать вашу. Отойдите в сторонку и не путайтесь под ногами — слуги народа идут».
Людмила Николаевна Кондратьева несомненно права, жизнь на «материке» действительно наладилась. Да, и с великим Сталиным не поспоришь: «Жить стало лучше. Жить стало веселее…» Но, по мне… так на островах Гейберга в тысячу раз интересней!
«Семья – это ячейка общества».
В 1894 году основоположник коммунистической теории Владимир Ильич Ленин немного перефразировал знаменитое высказывание Карла Маркса и впервые публично озвучил термин – «Семья – это ячейка общества». В Советском Союзе выражение стало крылатым, обрело вторую жизнь и наполнилось новым смыслом. Партия и правительство отвело советской семье весьма почётную роль трудяги паровоза, который неустанно толкал социалистическую страну в светлое коммунистическое будущее. Отзывчивый советский народ слился с родной партией в едином, пламенном порыве и воодушевлённо подпевал ей: «Наш паровоз вперёд лети! В Коммуне остановка».
Спутниковая телевизионная установка «Экран» победителям соцсоревнований.
Каждая отдельная семья, как и общество в целом, имеет свою собственную иерархическую структуру и, соответственно, определённую роль личности в ней. На полярной станции «острова Гейберга» мне посчастливилось влиться не в бездушный трудовой коллектив, а в самую настоящую, дружную, трудолюбивую семью. В современной, строго регламентированной жизни руководитель трудового коллектива обязан получить специализированные знания, пройти длинную цепочку профессиональных тренингов-коучингов, а также освоить стили и методы управления персоналом. За плечами Людмилы Николаевны Кондратьевой была скромная, средняя школа, без «тренингов и коучингов», однако, несмотря на это, под мудрым и незримым руководством Николаевны полярная станция неизменно занимала призовые места в социалистическом соревновании, успешно развивалась и всесторонне благоустраивалась. В 1980-м году полярную станцию «острова Гейберга» первую в диксонском районе наградили спутниковой телевизионной установкой «Экран». Мы получили уникальную возможность на 77-м градусе северной широты наблюдать спортивные игры Олимпиады-80 по цветному телевизору! Наш коллектив-локомотив функционировал слаженно и безупречно, как прецизионный механизм надёжных швейцарских часов. Прежде всего, Людмила Николаевна и Михаил Аркадьевич, благодаря богатейшему опыту зимовок, интуитивно создали на станции позитивный эмоциональный фон и стабильный морально-психологический климат. Их тактичные замечания всегда носили дружественный, доброжелательный характер, и воспринимались сотрудниками, как советы родных и любящих родителей. В экстренных и нестандартных ситуациях, допускалось незначительное авторитарное давление, но каждый раз на честной и справедливой основе, без малейшего намёка на самодурство и самоуправство. Теоретически о психологической совместимости в трудовых коллективах на труднодоступных полярных станциях должен заботиться и беспокоиться диксонский отдел Кадров. На практике же состав зимовщиков формировался по принципу «куда кривая вывезет» или «как карта ляжет». Могли прислать на зимовку откровенного лентяя, беспробудного пьяницу-забулдыгу, или даже тихо-буйно помешанного «неадеквата». На станциях происходил «естественный отбор-отсев». «Экстремистов-террористов» вывозили спецрейсами и немедленно увольняли, а алкашей и бездельников пускали «по большому кругу» зимовок и «перевоспитывали» десятилетиями. Опытным начальникам полярных станций старались направлять «качественный контингент», так как всех разгильдяев, тунеядцев и алкоголиков они знали «в лицо» и соглашались работать с ними только в исключительных случаях.
На островах Гейберга меня встретила немногочисленная, но дружная и сплочённая трудовая семья, состоящая из четырёх человек. Начальник станции Кондратьева и гидролог Драпкин — зимовщики со стажем, а двое новичков, повар Лариса Сарыгина и механик Виктор Павлов зимовали впервые. Лариса окончила престижный плехановский институт народного хозяйства, имела высшее экономическое образование, но, по стечению неблагоприятных жизненных обстоятельств, в срочном порядке бросила цивильную, высокооплачиваемую работу на «материке» и вынужденно спряталась от этих «обстоятельств» на труднодоступном полярном островке. Не знаю, как много потеряла экономика в результате дезертирства Ларисы с экономического фронта, но поваром она была отменным!
Лариса Сарыгина — повар от Бога!
Советская Армия вырвала меня из уютного семейного очага в девятнадцатилетнем возрасте, и с тех пор я поневоле переключился на самостоятельную добычу собственного пропитания. Армия не баловала молодых солдат «срочников» усиленным, калорийным питанием. В настоящее время верится с трудом, но первые полгода службы вечно голодная «молодь», как «дети песчаных карьеров», радовалась каждой удачной краже куска обыкновенного, чёрного хлеба из солдатской столовки. Затем выискивалось укромное местечко, где «чернягу» можно было проглотить быстро и незаметно для окружающих. Когда нас, поджаро тощих «молодых бойцов», засекали за этим «неуставным» занятием заметно раздобревшие на казённых харчах «старослужащие воины», то следовало незамедлительное наказание «трудом», сводившее на нет съеденные впопыхах вожделенные «витамины». Последующие полтора года службы в Советской Армии запомнились незатейливо простой, но всегда обильно сытной кухонной стряпнёй. В общежитии подмосковного Кучино, мы, будущие полярные работники, готовили еду в порядке оговоренной очереди. Продукты закупались на месяц вперёд и складировались в общественном холодильнике, да на миниатюрной, кухонной полочке. В небольшой комнатке проживало восемь безответственных, великовозрастных обалдуев. Наше временное сообщество напоминало заблудший посреди безбрежного океана одинокий корабль «без руля и ветрил». По получении стипендии курсанты целую неделю кутили «на широкую ногу», а в дальнейшем жили скромненько, почти впроголодь, побирались и одалживались. Бывало, заваривали жиденький «супчик» из последних остатков крупяных и макаронных изделий, прилипших к донышкам стеклянных трёхлитровых банок, импровизированных емкостей-контейнеров для хранения сыпучих продуктов. После вышеперечисленных «безобразий» на солдатской и студенческой кухне, регулярные завтраки, обеды и ужины полярной станции «острова Гейберга» мне показались, без преувеличения, «царскими разносолами» и «манной небесной». Живёшь на всём готовеньком, и голова ни о чём не болит! Диксонская бухгалтерия выделяла на бесплатное питание 30 рублей на человека, а Лариса умудрялась на эти небольшие деньги очень вкусно и бесконечно разнообразно кормить коллектив станции целый месяц. Продукты питания, всякие там банки-склянки, хранились на складе в режиме свободного доступа. Никаких замков или стороннего контроля, основной упор делался на полное и безусловное доверие. Людмила Николаевна Кондратьева построила на вверенной ей территории настоящее коммунистическое общество – «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Заходишь на склад, со смелым названием ГУМ (Гейберский универсальный магазин), взвешиваешь на весах, типа безмен, карамельки с печеньями, набиваешь карман плитками шоколада, и, не заплатив реальных денег, в счастливом расположении духа возвращаешься на станцию. Главное, не забыть записать правильный вес и точное количество в долговую тетрадь, которая выполняла на полярной станции роль современной кредитной, банковской карточки. За время моей зимовки на островах Гейберга не было выявлено ни одного случая недостачи или фактов пересортицы. Лариса частенько баловала работников полярной станции блюдами, приготовленными по рецептам известных московских ресторанов. Многие захихикают, но я впервые на полярке испробовал настоящих «котлет по-киевски»! А фирменный суп «сборная солянка от Ларисы» моя супруга с благодарностью практикует на нашей домашней кухне по сей день. Все кушанья и десерты Ларисы Сарыгиной отличались не только отменным, неповторимым вкусом, но и благородно-изящным внешним оформлением. А её праздничные, расписные торты с розочками-цветочками больше напоминали уникальные, художественные произведения искусств. Рука с ножом, занесённая над очередным «тортом-шедевром», непроизвольно замирала в трепетной, растерянной нерешительности!
Третьего августа 1979 года к обязанностям повара на островах Гейберга приступила Никифорцева Галина. Акцент приготовления пищи сместился с вкусной, красиво преподнесённой «экзотики», на такую же вкусную, душевно исполненную, сытную и здоровую, домашнюю готовку. Несколько забегая вперёд, откровенно признаюсь, что на всех полярных станциях и обсерваториях мне непременно везло на искусных, талантливых поваров-кулинаров. На острове Рудольфа красавица-хохлушечка Валентина Дух ежедневно баловала зимовщиков бесподобными, национальными, украинскими деликатесами. На Сопочной Карге запомнились умопомрачительные, несравненные выпечки статной, русской женщины Веры Петровой. А на антарктической станции Новолазаревская за «желудки» полярников упорно соревновались между собой два высококлассных ресторанных шеф-повара – Балтачеев Халим с советской стороны и Франк Шнайдер, представитель традиционной, немецкой кухни. Заканчиваю оду полярным поварам на высокой, мажорной ноте общеизвестной пословицей-поговоркой: «Дай Бог здоровья тому, кто кормит, а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит».
На труднодоступных полярных станциях самая важная и ответственная работа, как ни странно это прозвучит, не у начальника-администратора, а у неприметного, обыкновенного механика-водителя. В суровых климатических условиях Заполярья именно на механика возлагается полная, индивидуальная ответственность за жизнеобеспечение трудового коллектива полярной станции. Все агрегаты, механизмы и оборудование должны функционировать чётко, надёжно и бесперебойно. Даже незначительные аварии, мелкие поломки и кратковременные сбои в системе энергоснабжения станции приводят к необратимым, а иногда и к трагическим последствиям. Я являюсь фанатом творчества писателя-путешественника Владимира Марковича Санина. Большая часть его произведений про Арктику и Антарктику основана на драматических событиях, непосредственно связанных с профессиональной деятельностью механиков-водителей. Заполярный механик, как сапёр на поле боя, не имеет права на ошибку! Вот что пишет Владимир Санин про антарктическую станцию «Восток»: «Дизель-генератор даёт электроэнергию и тепло… Без электричества безмолвна рация, гаснут экраны локаторов, бесполезной рухлядью становится научное оборудование. Ну, а без тепла… можно продержаться недолго: в полярную ночь — не больше часа, в полярный день — несколько суток. А потом лютый холод скуёт, свалит, убьёт всё живое». В повести «72 градуса ниже нуля» санно-гусеничный поезд с антарктической станции «Мирный» направляется в сторону полюса холода, на станцию «Восток». Механик «Мирного», положившись на «традиционный» русский авось, закачал ёмкости экспедиции «летним» дизельным топливом. Прогнозируемо, при низкой температуре воздуха, солярка превратилась в негорючий, бесполезный «кисель». Таким образом, преступная халатность одного человека едва не погубила жизни десятков доверившихся ему людей. И ещё один показательный пример. В повести «Точка возврата» «бортмеханик Кулебякин… впервые в жизни изменил своему Ли-2: с прохладцей, без любви подготовил машину к полёту, не прогнал, как следует моторы. А на вопрос командира корабля кивнул: всё, мол, в порядке. Карбюратор левого мотора — простил, а правого — жестоко наказал: обледенели сетка, дроссельная заслонка и диффузор… И Кулебякин страдал. Если можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолёт, подготовить его, как он это делал всегда – дал бы живьём содрать с себя кожу». По вине бортового механика пассажирский самолёт совершил вынужденную, аварийную посадку на торосистый, дрейфующий лёд. Разбитая машина затонула, а люди каким-то чудом не погибли и ценой невероятных усилий смогли спастись.
Механик-водитель Валера Мозер
Незадолго до моего приезда на Гейберга сгорела дотла (а по-другому в Арктике бывает редко) дизель-электростанция. На долю молодого полярного механика Виктора Павлова выпала невероятно сложная задача – практически в одиночку восстановить всё энергетическое хозяйство станции. В крохотном помещении бывшей бани Виктор установил два дизель-генератора, по 16-ть киловатт каждый, организовал непрерывную подачу топлива из расходной ёмкости и развёл силовые электрические кабели по всем станционным объектам. Колоссальный объём работ для новичка в Арктике. Честно говоря, когда я впервые заглянул в чистое, ухоженное помещение механки, со слесарным верстаком в предбаннике и набором разнообразных инструментов, аккуратно развешанных по стенам, мне в голову не могла прийти мысль, что электростанция оборудована здесь «по нужде» и второпях. Только во время строительства и благоустройства нового банного отделения спонтанно зашёл разговор о произошедшем пожаре, и я услышал от окружающих много лестных слов в адрес спокойного, неприметного в обыденной жизни, механика-водителя Виктора Павлова.
Работа хорошего механика едва заметна для окружения. Создаётся устойчивое впечатление-ощущение, будто бы механик целыми днями бездельничает. А вот плохой механик, наоборот, «энергичен и активен» круглые сутки, находится в постоянной, бестолковой суете и вечном стрессе, который он в обязательном порядке распространяет на трудовой коллектив. Во всех бедах плохой механик винит предыдущего «нерадивого» механика и неповоротливый диксонский отдел снабжения. Гусеничная техника у плохого механика, по самым разнообразным причинам, не на ходу и все перемещения тяжелых грузов осуществляются по команде «эх, ухнем…». Хороший механик – «кулибин и левша», в одном лице. Он мастер на все руки. Отрегулирует соляровую печь на кухне, поточит ножи, отремонтирует мясорубку, «заварит» потёкшую водопроводную трубу, вывезет на тракторе отходы «жизнедеятельности человека». Хороший механик — завсегдатай местных «свалок-клондайков». Он беспрерывно скручивает что-то «ценное» со старой техники и, как трудяга-муравей, неустанно перетаскивает к себе в «кладовую-механку». На недоумённый вопрос: «Для чего тебе нужна эта здоровенная железяка?», традиционно уклончиво ответит: «Пусть будет».
Трактор-болотоход ДТ-75Б
Немногословного Виктора Павлова на полярной станции «острова Гейберга» заменил словоохотливый и шустрый, как торпеда, механик-водитель Валера Мозер. Валера оказался удивительным «рукодельником» и своими действиями напрочь опроверг, кажущееся на первый взгляд незыблемым, утверждение: «Из дерьма конфетку не сделаешь». Сделал. Ещё как сделал! В самый разгар летних, «вокругстанционных» работ у трактора ДТ-75 развалился бортовой подшипник. «Железный конь» встал, как пулей срезанный, и наотрез отказался таскать грузы. Трагедия местного масштаба! Диксонские снабженцы дали «честное, благородное слово» выслать запчасть ближайшей оказией. Доверчивый Валера встречал и провожал проходящие борта, будто бы ему начальство не подшипник, а любимую невесту пообещало переправить. Время неумолимо бежало вперёд, работа стояла и накапливалась, а запасная часть, как сквозь землю провалилась. Правильно народ подметил — «голь на выдумки горазда». Валера в условиях полярной станции изготовил «на коленках» несколько десятков «подшипников»… из леса плавника. Забавно было наблюдать, как из-под гусеницы трактора, в зависимости от интенсивности нагрузки, валит густой, паровозный дым, а в нос шибает ядрёная «вонючка» горящего дерева. Но позитивный результат на лицо — трактор и дело сдвинулись с мёртвой точки. Самопальных «подшипников» хватило аккурат до самой навигации. Валера успокоил зимовочный состав: раз диксонский отдел снабжения молчит, значит, подшипник идёт «медленной скоростью» на судне-снабженце. Поменять «эрзац» на оригинал, дело одного часа. Так что в навигацию без трактора не останемся. Однако всех нас поджидал неожиданный сюрприз. Корабельная лебёдка дизель-электрохода «Наварин» первым делом аккуратно выгрузила на припайный лёд новенький, блестящий на ярком солнышке, рыжевато-оранжевый трактор-болотоход!
Наше недоумение развеяла прилетевшая с Диксона срочная, несколько запоздавшая радиограмма: «Заказанный вами бортовой подшипник не нашли. Отправили трактор ДТ-75Б. Подтвердите получение».
Северный морской путь и полярная станция «острова Гейберга».
Большинство полярных станций и обсерваторий Советского Союза, как островных, так и материковых, «раскиданы» вдоль трассы Северного морского пути. Объяснение этому «феномену» весьма простое – водную артерию от Мурманска до Берингова пролива необходимо непрерывно обеспечивать «свежей» гидрометеорологической информацией. Одна из важнейших функций полярных станций и обсерваторий – бесперебойно обслуживать караваны судов и самолёты ледовой разведки в период навигации по Северному морскому пути. Севморпуть искусственно разделён на два сектора. Западный — от порта Мурманск до Дудинки с круглогодичной навигацией, и восточный — от Дудинки до Берингова пролива, а точнее до бухты Провидения, с летней, сезонной навигацией. Водная трасса, протяжённостью более шести тысяч километров, проходит вдоль всего евроазиатского побережья Советской Арктики и пересекает пять студёных морей Северного Ледовитого океана: Баренцево, Карское, Лаптевых, Восточносибирское и Чукотское море.
Существование Северо-Восточного прохода (современного Северного морского пути) из Тихого океана в Атлантический предсказал в 16-м веке, а конкретно в 1525 году, русский дипломат Дмитрий Герасимов. Своё осторожное предположение он построил на результатах плаванья поморов, опытнейших мореходов северных морей того времени. По инициативе Герасимова в 1553 году английские купцы организовали морскую экспедицию, которая предприняла отчаянную попытку отыскать водный проход из Европы в Азию вдоль российских, арктических берегов. Однако мощные, непроходимые льды остановили путешественников в самом начале их смелого мероприятия. Экспедиция завершилась полным провалом, трагически, с многочисленными человеческими жертвами и потерей корабля. В 18-м веке, усилиями Великой Северной экспедиции, под патронажем российской Адмиралтейств-коллегии, маршрут Северного морского пути был полностью нанесён на географическую карту. К сожалению, мирового рекорда не произошло, так как значительную часть пути экспедиция преодолела по суше, а не по воде. Более трёхсот лет после неудачной попытки англичан Северный морской путь, исследованный и начертанный на карты, оставался не покорённым и не пройденным морями Северного Ледовитого океана. Лишь в 1878 году фортуна «улыбнулась» шведскому полярному исследователю Эрику Норденшельду, который совершил первое сквозное плаванье по Северному морскому пути на парусно-моторном судне «Вега».
К настоящему времени накоплена богатейшая научная информацию по ледовому режиму Советской Арктики. Мы знаем, что ледовая ситуация на трассе Севморпути характерна своей нестабильностью. Невозможно сделать точный и надёжный ледовый прогноз на следующий, навигационный период, можно только осторожно предполагать. На ледовую обстановку оказывают постоянное, ежедневное воздействие труднопредсказуемые в долгосрочной перспективе обыденные гидрометеорологические явления, такие как направление и скорость ветра, температура воздуха и воды, морские течения и солёность, а также многие другие факторы. Причём не только непосредственно в заполярном регионе, но и на значительно удалённой от Арктики «материковой» суше. Например, колоссальное влияние на судоходство по Северному морскому пути оказывает незначительная задержка или, наоборот, «преждевременное», раннее вскрытие ото льда крупных сибирских рек. Северная Двина, Печора, Обь, Енисей, Хатанга, Лена, Индигирка и Колыма несут в Арктику относительно тёплые, пресные воды, которые существенно «прогревают» Северный Ледовитый океан и делают его менее «ледовитым». Миграция воздушных масс в долгосрочной перспективе непредсказуема. По «закону подлости» в навигационный период могут задуть неблагоприятные, северные ветра. Начнётся глобальная подвижка огромных массивов дрейфующего льда, который устремится на юг, к побережью, и блокирует полностью или частично потенциально пригодные для судоходства водные каналы. К большому огорчению мореплавателей в Арктике время от времени случается аномально холодное лето. При этом низкие температуры воздуха и морской воды «спаивают» дрейфующий лёд с неподвижным «прибрежным» льдом, так называемым припаем, превращая и без того сложную ледовую обстановку в непреступную, непроходимую для кораблей преграду. На ледовую ситуацию вдоль трассы Северного морского пути, кроме глобальных, климатических факторов, огромное влияние оказывает естественный рельеф местности и её конкретное, географическое положение. Сама матушка-природа создала на трассе несколько «узких мест» в виде тесных и коварных проливов: Вилькицкого в Карском море, Дмитрия Лаптева в море Лаптевых и Де-Лонга в Восточносибирском море. Архипелаг Гейберга «охраняет» вход в пролив Вилькицкого с западного направления. Чрезвычайно удачное географическое положение островов Гейберга позволяет проводить с их территории визуальные наблюдения за изменчивой ледовой обстановкой, как на обширной акватории Карского моря, так и непосредственно в узкой горловине пролива Вилькицкого.
Отто Юльевич Шмидт
В 1932 году для обеспечения судоходства по Северному морскому пути и развития инфраструктуры северных районов Советского Союза было создано Главное управление Северного морского пути. Начальником управления назначили опытного полярного исследователя, Отто Юльевича Шмидта, бывшего директора Всесоюзного арктического института и руководителя знаменитых экспедиций на ледокольных пароходах «Седов», «Сибиряков» и «Челюскин». Началась новая эра освоения Советской Арктики. Государство щедро финансировало масштабные, арктические проекты, а центральные газеты и журналы неустанно «героизировали» полярные будни и полярные профессии. Появилась целая плеяда заслуженных героев-полярников, которых народ знал в лицо, равнялся на них, брал пример и боготворил: Папанин, Чкалов, Шмидт, Кренкель. До начала Великой Отечественной войны построили десятки новых полярных станций и обсерваторий на Земле Франца Иосифа, на Новой Земле, а также вдоль трассы Северного морского пути. Архипелаг Гейберга, естественно, не остался без внимания Главного управления Северного морского пути, и в 1940-м году на одном из островов архипелага организовали временный, гидрометеорологический пункт для обслуживания караванов судов и самолётов ледовой разведки в летний, навигационный период. В журнале «Советская Арктика» за май 1941 года я нашёл рассказ непосредственного участника тех эпохальных событий, «самого, самого» первого радиста-гидрометеоролога полярной станции «острова Гейберга» А.Угольнова:
«В феврале 1940 года Управление полярных станций предложило начальнику мыса Челюскин товарищу Степанову открыть на время навигации полярную станцию на островах Гейберга. На новую станцию можно было выделить минимальное количество людей, так как на Челюскине в связи с пуском выделенного приёмного пункта с кадрами было трудно. Туда можно было ехать, совмещая несколько профессий.
В качестве жилого помещения мы решили использовать фанерную избушку, находящуюся у реки Серебрянки (недалеко от мыса Челюскин). Для её перевозки на остров сделали специальные сани, которые затем прицепили к вездеходу. Фанерная избушка была завезена туда первым рейсом. Рейс этот был очень трудный. Вокруг острова шириной около 3 — 5 километров находились сплошные торосистые льды. Через них трудно было пробраться даже на собачьих упряжках, а вездеход, да ещё с избушкой, конечно, не мог их преодолеть. Всем участникам перехода пришлось взяться за пешни и лопаты и каждый метр ледяной дороги буквально брать с боя.
Фанерная избушка с речки Серебрянка на острове Восточный, архипелага Гейберга
Коллектив решил в короткий срок подготовить к эксплуатации новую полярную станцию. Всё оборудование в маленькой избушке никак не помещалось. Решили к ней сделать пристройку из плавника для электросиловой установки. Поздно вечером 2 июня подвели первые итоги выполненным работам. Они оказались довольно значительны: был готов каркас пристройки; перевезены все грузы и уложены в палатку, которая служила у нас складом продовольствия и некоторого оборудования; доставили также горючее, которое было оставлено в 5 километрах от острова; разбили метеоплощадку, подготовили антенное поле. Можно было приступать к подъёму двух радиомачт. После непродолжительного отдыха механик Усачёв с вездеходчиком Колобаевым начали устанавливать двигатель «Л-3» и динамомашину. Строитель Пахомов обшивал пристройку фанерой, заготовленной накануне из пустой тары. Мы с товарищами Степановым и Журавлёвым занялись установкой радиомачт и подвеской антенны. К 12 часам дня 3 июня на острове гордо возвышались радиомачты, на одной из которых развевался красный флаг. Началась сборка и монтаж радиостанции. На метеорологической площадке в это время устанавливали флюгер, будки и дождемер. В избушке тоже все научные приборы были установлены на их постоянные места. Оставались только небольшие монтажные работы на радиостанции. В 7 часов утра 4 июня уже была произведена полная серия срочных гидрометеонаблюдений. В 9 часов утра 4 июня строительство новой полярной станции на одном из островов Гейберга (остров Восточный) было закончено. В 13 часов была составлена и передана первая телеграмма о состоянии погоды.
Вечером 4 июня товарищи с мыса Челюскин, тепло распрощавшись с нами, уехали. Мы остались вдвоём.
На моей обязанности лежала радиосвязь и ежедневная подача гидрометеорологических сводок. Механик Усачёв обслуживал электросиловое хозяйство радиостанции и выполнял хозяйственные работы.
Июль ознаменовался интенсивным таянием снега в проливе. На льду с каждым днём всё больше и больше становилось озерков и ручьёв. Самой природой лёд интенсивно разрушался, но ещё трудно было сказать, когда вскроется пролив Вилькицкого. А навигация уже началась — ледокольный пароход «Сибиряков» вышел на остров Диксон. Вскоре пролив вскрылся, но лёд держался 8 — 10 баллов. Ежедневно стали летать в нашем районе самолёты ледовой разведки. Работы хватало на круглые сутки.
На период навигации у нас была установлена постоянная радиосвязь с мысом Оловянным, островом Русским и экспедицией на боте «Папанин». К нашему району приближался первый караван, который вёл флагман арктического флота «Иосиф Сталин».
Круглосуточная вахта ещё добавила работы. Три раза в сутки давались гидрометеорологические сводки на Диксон. Через каждые четыре часа подавались ледовые и метеосводки непосредственно по запросу штаба проводки. Радиоприёмник не выключался. В один из сроков судовой вахты из репродуктора неожиданно послышались громкие сигналы. Это ледокол «Иосиф Сталин» вызывал полярную станцию островов Гейберга. По запросу ледокола, впервые молодой радиостанцией были даны сигналы пеленга. Пролив Вилькицкого встретил первый караван неприветливо: в нём непрерывно дрейфовал мощный 9 — 10 балльный лёд. Надвигавшийся с северо-востока густой туман вскоре совсем закрыл пролив. Видимость сократилась до 100 — 200 метров. В таких условиях ледоколу с караваном продвигаться было крайне трудно. В течение двух суток через каждые 30 минут мы давали ледоколу пеленг, ведя за ним непрерывное наблюдение. Радиоаппаратура работала безотказно.
Наш небольшой коллектив работал без отдыха. Подача дополнительных метеоледовых сводок для штаба проводки не прекращалась. Навигация была в полном разгаре, караваны следовали один за другим. Но даже в такие горячие дни мы старались не отставать от жизни и ежедневно слушали трансляцию с Диксона. После прохода через пролив первого каравана судов была установлена радиосвязь с вновь открытой полярной станцией на острове Тыртова. Дрейфующие тяжёлые льды и частые густые туманы упорно не желали покидать район островов Гейберга. Основная масса льда заносилась в пролив северо-западными ветрами из Ледовитого океана. К середине августа почти все суда, идущие на восток, прошли пролив Вилькицкого. В течение всего месяца с островов Гейберга подавались без единого опоздания и пропуска гидрометеорологические сводки, как срочные, так и по запросам судов и штаба проводки.
Последним на восток в начале сентября шёл ледокольный пароход «Дежнев». Началось уже заметное похолодание, появились туманы. В это время в проливе была совершенно чистая вода, но густые туманы мешали «Дежневу» нормально продвигаться. Как только он отошёл от острова Русского, мы за ним установили непрерывное наблюдение и через каждые 30 минут подавали пеленги.
Закончился первый этап навигации 1940 года. Предстоял второй этап навигации: обслуживание судов при их возвращении на запад, в свои порты.
Второй этап навигации проходил в более благоприятных условиях. Пролив совершенно очистился ото льдов. Туманы бывали редко. Суда одно за другим проходили пролив, почти не запрашивая дополнительных сводок. Количество полётов значительно убавилось. Навигация заканчивалась.
В ночь на 22 сентября прозвучали последние сигналы нашей радиостанции: «Всем, всем, всем! Сегодня, 21 сентября 1940 года, в 21 час 30 минут полярная станция на островах Гейберга закончила свою работу». Все задания Управления полярных станций по обслуживанию навигации нами были выполнены. Временная полярная станция на островах Гейберга, обслуживая метеоледовыми сводками, пеленгами и радиосвязью суда, идущие в одном из самых трудных участков Северного морского пути, вполне себя оправдала».
Новое здание полярной станции «острова Гейберга»
Однажды, перебирая и пересматривая «списанные» книги на пыльном, захламлённом чердаке продовольственного склада полярной станции «острова Гейберга», мне посчастливилось «наткнуться» на старую, весьма потрёпанную беспощадным временем тетрадь. «Пробежавшись» вскользь по её замусоленным, пожелтевшим страничкам, я сразу же понял – у меня в руках бесценный, исторический раритет. Полярники-первопроходцы лаконично, простыми словами описали историю возникновения и становления полярной станции на островах Гейберга в период с 23-го октября 1938 года по 4-е марта 1952-го. Временная фанерная избушка летнего гидрометеорологического поста отслужила полярникам верой и правдой долгие одиннадцать лет. Ну, как тут не вспомнить высказывание «коллективного философа» Козьмы Пруткова: «Ничего нет более постоянного, чем временное». Запись на последней странице дневника посвящена строительству новой полярной станции: «24 сентября 1951 года пароход «Кировоград» встал на якорь на траверзе будущей полярной станции «острова Гейберга». С 24-го сентября по 6-е октября производилась выгрузка с парохода на берег. Строители построили за этот период временное жильё на месте будущей полярной станции. 5-го октября 1951 года сошли окончательно на берег зимовщики… Пароход «Кировоград» покинул острова Гейберга 7-го октября 1951 года. С 5-го октября началось строительство полярной станции, временного жилья, затем технического здания, метеоплощадки, радиомачт и бани. Все работы закончены 4 марта 1952 года».
Редкая полярная станция может похвастаться настолько скрупулёзно выверенной, к тому же документально подтверждённой «биографией»!
В 1763 году учёный-провидец Михаил Васильевич Ломоносов уверенно предсказал: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном». История исследования и освоения Советской Арктики убедительно доказала правоту его гениального пророчества, однако русскому человеку потребуется более двух столетий упорного, героического труда, чтобы начать извлекать коммерческую прибыль от практического использования Северного морского пути. Максимальный прорыв и самые впечатляющие успехи были достигнуты после Великой Октябрьской социалистической революции и пришлись на годы правления молодой Советской республики. Мудрые и дальновидные продолжатели «традиций» вождя мирового пролетариата, Владимира Ильича Ленина, в 1926 году приняли остроумное решение, «приватизировав» в одностороннем порядке Постановлением Центрального Исполнительного комитета обширный сектор арктической территории от Северного полюса до материковой части Советского Союза. Капиталистический мир не предъявил своевременных претензий к Постановлению Советской власти, так как не видел, в едва поднявшейся с колен молодой социалистической республике, серьёзного конкурента и достойного соперника. А несколько позже, осознав свою стратегическую ошибку, уже не решался оспаривать арктические «угодья» с набравшим реальную силу, несговорчивым и своенравным Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Таким образом, Советский Союз «де-юре и де-факто» стал полноценным хозяином почти половины мирового арктического бассейна, так называемого «русского треугольника», площадью в миллионы квадратных километров.
Геолого-изыскательные работы многочисленных экспедиций в Заполярье позволили обнаружить в Советской Арктике практически все элементы, представленные в таблице Менделеева, а месторождения нефти и газа одних лишь северных районов Западной Сибири содержат значительную долю мировых запасов углеводородов.
Социалистическое государство раскинуло в Арктике обширную, разветвлённую сеть гидрометеорологических полярных станций, построило стратегически важные морские порты на Диксоне, в Дудинке, Певеке, Тикси и Провидения. За годы Советской власти стремительно выросло количество кораблей ледокольного флота. Третьего декабря 1959 года на трассу Северного морского пути вышел самый мощный в мире атомный ледокол «Ленин». В Заполярье на регулярной основе заработали аэропорты. Кардинально обновился и улучшился лётный парк полярной авиации. И самое главное, во вновь построенные города и посёлки Советской Арктики съехались из разных уголков многонациональной страны грамотные, высококвалифицированные специалисты, профессионалы своего дела, окончившие специализированные, профильные учебные заведения.
Прав, несомненно, прав товарищ Сталин: «…из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди… Кадры решают всё!»
Навигация или «праздник Урожая».
Я прибыл на полярную станцию «острова Гейберга» в июле 1978 года, в самый разгар скоротечного полярного лета. Опыт зимовок у меня отсутствовал полностью, поэтому пришлось осваивать станционное хозяйство с нуля, постепенно приспосабливаясь к непривычной обстановке и необычным, зачастую спартанским, условиям заполярной жизни. С какими-то серьёзными, непреодолимыми препятствиями на пути познания полярного бытия я не столкнулся, однако за обучением и привыканием ласковые, летние денёчки пролетели незаметно шустро. Первым делом я научился нести трудовые вахты в автономном режиме, без посторонней помощи опытных зимовщиков. Познакомился и без напряга принял к исполнению, существующие на станции немудрёные, бытовые правила, после чего гармонично влился в размеренный, рабочий ритм, сплочённого трудом, коллектива. В замкнутом пространстве крохотной, полярной станции, новичок весь на виду, как в доброй, старой песне – «От людей на деревне не спрятаться, нет секретов в деревне у нас. Не сойтись, разойтись, не сосвататься в стороне от придирчивых глаз». Хитрить по молодости я не умел, «камень за пазухой» не держал, душа всегда в любое время нараспашку, ввиду этого мне удалось беспроблемно быстро почувствовать «дыхание» коллектива и безболезненно легко приспособиться к мирному сосуществованию с временными друзьями-товарищами.
Работники труднодоступных полярных станций «самообслуживают» сами себя по полной программе по всем направлениям. Каждый зимовщик вносит персональную лепту в общую «копилку» жизнеобеспечения станции, будь то радиосвязь, выработка электроэнергии, научная работа или общественное питание. Кроме основной работы по профилю, на станции имеются дополнительные работы по хозяйству. Согласно графику дежурств, мужчины полярной станции «острова Гейберга» в течение недели отрабатывали трудовую повинность «водовозами», а если крепко не повезёт, то и «золотарями», причём абсолютно безвозмездно, то есть даром.
На «материке» потребитель коммунальных услуг пользуется «централизованными» благами цивилизации не задумываясь — открыл водопроводный кран, полилась водичка. Полярникам приходится не только задумываться, но и прилагать определённые усилия, чтобы бесперебойно снабжать станцию обычной питьевой водой. Летом «водяная» проблема решается легко и просто – механик подцепляет к трактору небольшую ёмкость, и дежурный по станции едет вместе с ним к «водозаборной» луже. На острове единственное место с пресной водой располагалось в низине. Талая снеговая вода стекалась туда со всего острова. Пресной водицей в луже пользовалась вся местная, разноголосо-крикливая фауна: чайки, бургомистры, поморники, гуси, крачки и кулики. Наши собаки тоже любили сбегать к лужице на водопой, а заодно как следует повеселиться, часами гоняясь за многочисленными пернатыми до состояния глубочайшего изнеможения. Мы закачивали воду в ёмкость ручным насосом и везли её на станцию, где затем перекачивали в большую, расходную цистерну, стоящую непосредственно возле дома. Вода из лужи являлась условно питьевой, то есть употреблять её в пищу можно только после глубокого кипячения. Но мы радовались и такой воде, ввиду простоты и лёгкости её добычи. К осени лужа заметно мелела, а с наступлением первых холодов моментально промерзала до дна. Вода превращалась в непробиваемый ледяной монолит, а в это же самое время молодой снежок едва припорашивал жиденьким слоем каменистую поверхность острова.
«Ударный» труд по заготовке льда в межсезонье
Наступало межсезонье, без возможности заправиться водой, либо затариться снегом. Дежурному-водовозу приходилось основательно потрудиться и попотеть, чтобы наполнить пресной водой двухсотлитровую бочку в «бойлерной» и её «сестру-близняшку» на кухне. В отсутствие снега и воды, дежурный по станции выходил на припайный лёд близлежащей бухты, выискивал, возвышающуюся надо льдом, крупногабаритную стамуху и скалывал пешнёй её верхнюю, пресную часть. Несколько часов ударного труда, от слова «удар», и можно вызывать механика на вездеходе. Загружаешь в кузов или санки куски свеженаколотого льда, везёшь на станцию, а потом неторопливо перетаскиваешь лёд в металлические бочки. На самом дне бочек врезаны электрические, нагревательные элементы, которые ускоряют процесс превращения твёрдого тела в «живительную влагу».
Нарезка снежного «кирпича» пилой-ножовкой
Ну, и наконец, в зимний период воду заготавливаем с помощью обыкновенной пилы-ножовки. Облюбовываешь подходящий сугроб и нарезаешь из него ножовкой «кирпичи». Габариты кирпича зависят от твоей персональной, подъёмной силы, ширины дверного проёма и диаметра горловины двухсотлитровой бочки. Самый неприятный момент в заготовке снега, это опустить в бочку снежный ком с «закладкой» или, как мы выражались с «миной». Станционные собаки не сидят на привязи, а свободно разгуливают по всей, вверенной им для охраны, территории, ну и, естественно, «задумываются о жизни» в любом месте, где нужда припрёт. Собачкам-то «равнобедренно», а дежурному, «как серпом по одному месту», если в бочке на поверхность вдруг всплывает… блин, «мина»! Весь труд «коту под хвост». Приходится вычерпывать воду до дна, и начинать процесс заполнения бочки заново.
На всех полярных станциях советской Арктики успешно практикуют похожие друг на друга, как две капли воды, «очковые» туалеты. Придумать что-либо проще и дешевле в обслуживании-эксплуатации совершенно нереально. Но с другой стороны, даже лёгкий намёк на какой-либо комфорт в спартанской кабинке сортира отсутствует напрочь. Неудобная поза «орла» серьёзно напрягает организм, а глубоко отрицательная температура воздуха в помещении отбивает малейшее желание рассиживаться и наслаждаться чтением периодики. В первую полярную ночь мы ушли в зиму со старым, до безобразья холоднющим туалетом, грубо сколоченным из корявого, соснового горбыля. Со стороны улицы, под «декольте очка», устанавливалась обрезанная сверху двухсотлитровая, металлическая бочка. Из-за разницы температур и многочисленных щелей, в помещении сортира неистово разгуливали мощные, турбулентные потоки. Брошенный в бочку листок бумаги планировал вниз по замысловатой, непредсказуемой траектории и опускался на дно бочки бесконечно нудно и долго. Да, простит меня поэт Высоцкий, не к месту, всуе упомянутый, но именно его рифма каждый раз неустанно долбила по моим «заиндевелым» мозгам: «И оборвали крик мой, и обожгли мне щёки, холодной острой бритвой восходящие потоки. И звук обратно в печень мне, вогнали вновь на вдохе — весёлые, беспечные воздушные потоки». Зимой «использованная» бочка меняется на «свеженькую» без проблем. А вот летом, чуть зазевался дежурный-золотарь, беда – вытащить багром наполненную до краёв бочару и загрузить её на «пену» не замазюкавшись, а затем вывезти за «территорию» без резких слов и грубых выражений – однозначно не получится.
Забегая наперёд, с гордостью сообщаю — следующим летом мы полностью переоборудовали общественный туалет, основательно утеплили его и установили электрический обогреватель. Ситуация кардинально изменилась в лучшую сторону, хотя от пресловутых, «восходящих» потоков нам так и не удалось избавиться окончательно и бесповоротно. Арктика, однако!
На протяжении всего летнего периода мои друзья-товарищи по зимовке неустанно мусолили одну и ту же «животрепещущую» тему – навигация, корабль-снабженец, «праздник Урожая». Как заевшая грампластинка, как набившая оскомину жвачка! Они всем коллективом ежедневно отслеживали местонахождение «нашего» корабля, обсуждали в какую сторону пошёл, где выгрузился, ругали плохую погоду, материли сложную, ледовую обстановку. Я с некоторой долей сочувствия посматривал на их мечтательно-задумчивые, а чаще озабоченные физиономии, и недоумённо задавал себе вопрос — какого лешего так шибко волноваться? По плану выгрузка на Гейберга седьмого сентября. Корабль подойдёт — встретим, выгрузим, «делов то»! В чём проблема то? А проблема, как я понял позже, сидела в моей неискушённой голове, где навигация ассоциировалась с легкомысленной, весёлой песенкой: «На меня надвигается по реке битый лёд. На реке навигация, на реке пароход. Пароход белый-беленький, дым над красной трубой. Мы по палубе бегали, целовались с тобой». На самом деле всё не то, и всё не так! Корабль-снабженец – не рейсовый автобус, ему начхать на «строгий» график и очерёдность остановок. Он «едет» первым делом в те края, где льда поменьше и вода «поширьше». И «пароходы» не в чем упрекнуть — зачем напрасно мучиться, пыхтеть и пырхаться во льдах, когда по чистенькой воде за это время можно обслужить десяток станций. Капитаны кораблей-снабженцев – опытные, ответственные люди, но не волшебники и, ни Боги, могут припоздниться с навигацией, а то и вовсе не пробиться через непроходимый лёд к полярной станции. И что тогда? Вариант один — полярники зимуют со съестными и горюче-смазочными запасами, которые остались с прошлого года. А остаётся «на потом» то, что в горло без «свежачка» не лезет – тушёнка, сгущёнка, да консервы, типа «килька жареная в томатном соусе». Солярку приходится рыскать по полупустым, ржавым бочкам, шакалить по свалкам, собирать «по каплям» и заливать в «расходку» всё, что ранее забраковали и выбросили за ненадобностью предыдущие поколения. Мой друг Сергей Персиков вспоминает: «…зимовал Жора Третьяков на «Прончищевой» и осенью ледокол к ним не пробился. Остались полярники без продовольствия и угля. Остатков продовольствия хватало до весны, а вот с топливом швах. Дров не заготовили, поэтому в ход пошла библиотека. Особенно хорошо горела и давала много тепла энциклопедия, и вообще толстые книги. Из питания осталось много ящиков с тушёнкой, немного муки, каш, и макарон. Книги использовали только на минимальный подогрев помещения. Пищу не готовили. Поэтому утром тушёнка, вечером тушёнка. Разнообразие только свиная тушёнка или говяжья. Вот так и продержались до весны, а там самолётом «Ан-2″ их эвакуировали. Все сильно испортили себе желудки и на тушёнку долгое время смотрели с отвращением». В более сложную ситуацию угодил мой приятель Слава Гульцев: «…объект жил на старых запасах времён Советского Союза. В частности, на горючем. С тех пор ещё оставалось, выгруженное когда-то на материковый берег топливо, другая его партия хранилась на противоположной оконечности нашего острова. А островок-то 3 на 4 километра. За весну мы выкачали из бочек весь этот соляр и перевезли на станцию. Таким образом, объект был обеспечен топливом, как минимум на год. Но, это единственное, чем располагали. В остальном же, руководство призывало – держитесь, проблемы с дизелями, запчастями, продовольствием будут решаться в навигацию. Мы держались. …Да. Держались. Летом было проще в плане жизнесохранения, в том смысле, что не замёрзнешь. Но – закончилось продовольствие. Осталось немного муки второго сорта, прогорклое топлёное масло, сахар, чай. Всё. Рыбалки на острове Андрея нет, гусей мало, к тому же они вырастили птенцов и улетели. Нерпу не взять – она плавает в море. А начальство про нас как будто бы и забыло, снабжать не собираются, нет такой возможности. Было натурально голодно. Причем – вялотекуще-голодно. То есть, аппетита не было, я мог обходиться без пищи два-три дня, есть не хотелось. Только чай, к нему кусок хлеба. А хотелось назойливо – мяса! Чисто психологически. Из дома мы без карабина не выходили, чтобы – вдруг медведь, будем валить! Медведь не шёл. В конечном итоге я взял охотничье ружьё, из двух стволов кряду влёт грохнул двух чаек. Смёл с полки склада остатки специй, стушили. Одну съели, я убеждал себя психологически – «это гусь, это гусь!» Но, в глазах стоял шнобель этого «гуся» — желтый, противный, когда ощипывал… Фу! В сентябре замёрзло море. Всякая надежда на обеспечение станции пропала. Мы похудели каждый на 10-12 килограммов. Началась цинга. Сначала зашатались и закровоточили зубы. Потом появилась боль в суставах, вставать с места и двигаться стало проблематично. Состояние прогрессировало. Послал руководству очередную, но крайне решительную радиограмму – «зимовка невозможна, требую эвакуации». В октябре нас снял с острова атомный ледокол «Арктика».
Вот от чего, в ожидании навигации, лица моих опытных товарищей по зимовке на островах Гейберга становились «мечтательно-задумчивыми, а чаще озабоченными». Слегка взбрыкнёт, взбунтуется природа, обложит острова непроходимым льдом, тогда наступит селяви – то есть, такова жизнь, или прощай навигация. На следующий год, в начале полярного лета, я непроизвольно приобщился к хору воздыхателей по кораблю-снабженцу, потому как на собственной шкуре испытал, что значит в Арктике житьё-бытьё без витаминов. Ввиду отсутствия на Гейберга морозильной камеры, ледника и холодильника, мясо, рыбу, яйца, свежие овощи и фрукты заказывали, чтоб хватило по май месяц включительно. Далее в ход шли консервированные супы-борщи, тушёнка, рыбные консервы, сушёный лук, морковь, яичный порошок. Кто зимовал, тот помнит и не забудет никогда солёную, полусухую и полу съедобную рыбёшку хек. Дефицитный на «материке» «микояновский сервелат» в бочках, так надоел и опостылел, что мы бы с радостью отдали целую бочку за килограмм сырой «Любительской» колбаски. Извращались-изгалялись, кто во что горазд — лепили пельмени с начинкой из тушёнки, поджаривали сервелат, заливая его «болтушкой» из яичного порошка, макароны по-флотски заправляли «завтраком туриста» с сухим лучком, варили сгущёнку на десерт. Признаюсь, немного выручала плохонькая, нестабильная, но всё ж таки охота на пернатых и морского зверя — гусь, казарка чёрная, да нерпа. Однако и на том спасибо. На мою последующую полярку, остров Рудольфа, кроме белых мишек вообще ничто съедобное не забегало, не залетало и не заплывало.
Выгрузка на остров Гейберга по чистой воде
Во время «местной», осенней навигации все работники полярных станций, от начальника до повара, плотно задействованы на погрузочно-разгрузочных работах. Больше всех достаётся механику. Он принимает грузы и перемещает их с места выгрузки до пунктов конечного назначения и размещения. В 1978 году выгрузка на Гейберга производилась по открытой воде. Дрейфующий лёд присутствовал в мизерных количествах и особо не досаждал. Судовые, вахтенные матросы спустили с корабля-снабженца на воду понтон, закачали в его внутреннее пространство дизельное топливо, а на палубную платформу погрузили ящики с оборудованием и продуктами питания. Далее, катер-буксир подтащил гружёный понтон к берегу, где полярники приняли швартовые и прочно зафиксировали понтон за тяжёлый гусеничный трактор. Солярку из понтона перекачивали в расходную ёмкость с помощью электрической помпы по предварительно проложенной трубопроводной магистрали. Продукты питания перевозили на станцию срочно, без промедления, на «скоростном», гусеничном вездеходе. Поторапливала устоявшаяся на улице, минусовая температура воздуха – стеклянные банки с компотами, вареньями, соленьями и консервами могли запросто полопаться-взорваться, а свежие овощи и фрукты подморозиться, что ставило большой, жирный крест на их последующем, длительном хранении. Основательно прихваченные морозом овощи оставляли на «зимовку» в холодном тамбуре. Ничего страшного не произойдёт. Вне всякого сомнения, вкусовые качества немного пострадают, но полезные для организма витамины не исчезнут бесследно. К тому же полярники накопили бесценный опыт и знают массу хитростей по размораживанию овощей и фруктов. Перемороженную картошку, например, необходимо длительное время выдерживать в помещении в кастрюле с холодной водой. В таком случае лёд из картошки неторопливо, плавно переместится в воду, и приготовленное из подобного картофеля блюдо, будет отличаться лишь незначительным, сладковатым привкусом.
Всё в этом мире, рано или поздно, заканчивается. Так и у нас, корабль-снабженец, в конце концов, пронзает сырой, морозный воздух прощальным, печально-монотонным гудом. Мы с берега, в ответ, пуляем в небо брызги разноцветного салюта и бегом, в припрыжку, в тёплую, уютную полярку за «празднично» накрытый стол. Полярникам-зимовщикам «по барабану» элитная, колбасная нарезка, салаты-винегреты, заморские оливки, красная икра и прочие деликатесы-разносолы. Истосковавшийся желудок жалобно скулит по немудрёной снеди и страстно требует простой, крестьянской пищи. Наш смекалистый шеф-повар, Сарыгина Лариса, выкатывает на «скатерть-самобранку» круглую, отварную, ароматную картошечку, горку-пирамиду квашеной, хрустящей капустки, обложенной по кругу солёными, бочковыми огурцами, «пахучую» тарелку с нарезанными четвертушками репчатого лука, в придачу с ядрёным чесночком и непременную, обязательную, в подобном разе, «запотевшую» бутылочку слегка разбавленного спирта.
Начальник полярной станции «острова Гейберга» Людмила Николаевна Кондратьева произносит торжественную, с лёгкими оттенками официоза, речь: «Дорогие товарищи, навигация 1978-го года успешно завершена. Станция полностью готова к предстоящей зимовке. Благодарю всех за отличную работу. Наши «закрома» полны. От всей души поздравляю вас с долгожданным «праздником Урожая!» Нервное напряжение последних дней умиротворённо растворяется в перезвоне «хрустальных» бокалов, и атмосфера содрогается от многократного, мощного и дружного: «Ура, ура, ура-а-а»!
Охота и рыбалка.
Охота и рыбалка в Арктике – это не хобби, а способ выживания. Совершенно случайно получился элегантный афоризм. Как я уже докладывал раньше, в летнее, относительно тёплое, время полярники вынужденно переходят на кормежку консервированными и сублимированными продуктами питания. Объяснение этому обстоятельству весьма простое – «знойным», полярным летом «тупо-банально» негде хранить мясо, рыбу, овощи и фрукты. Теоретически на любой полярной станции возможно «выкопать» погреб-ледник, завезти и установить морозильные камеры с холодильниками. Но на практике, полярники не в состоянии самостоятельно решить данную, «глобальную» проблему физически, тем более не потянуть её материально, а у начальников в «высоких» кабинетах головы не болят о «каждой сироте-сиротинушке», так как с хранением скоропортящихся продуктов у них там на «материке» всё в безукоризненном порядке. Как сказал, аж в 1814 году, баснописец Крылов: «Кто виноват из них, кто прав, судить не нам. Да только воз и ныне там». Когда человеку очень хочется не просто покушать, а невмоготу припёрло пожрать, его возбуждённый голодом мозг начинает бурно фантазировать и придумывать самые разнообразные, неординарные способы и варианты добычи пропитания. Не случайно первобытный человек первым делом изобрёл палку-копалку, дубинку, копьё и каменный топор, а не губную помаду и никчёмные румяна с зеркальцем. Наши дикие, но весьма предприимчивые предки, в отсутствии супер-гипермаркетов, невероятно быстро научились использовать замаскированные ямы-ловушки, расставлять коварные силки-капканы и практиковали невероятное количество хитроумных способов заманивания и умерщвления «крупногабаритного» зверья. Прилипший к позвоночнику, бурлящий от голода, желудок – мощнейший двигатель эволюционного прогресса.
На полярной станции «острова Гейберга» смертоносное, огнестрельное оружие и разноцелевые заряды к нему имелись в большом достатке. В «боевом» арсенале полярки находилось незарегистрированное охотничье ружьё, мелкокалиберная винтовка, старый мосинский «винторез», а также два современных карабина с оптикой — «Лось» и «Барс». Проблема заключалась в мизерном количестве съедобной дичи и млекопитающих зверей на острове Восточный. Присутствие человека, постоянный рокот дизель-генератора, неаппетитный запах «цивилизации» отпугивали животный мир с территории нашего крошечного островка. Я часто наблюдал в бинокль огромные колонии гусей на соседнем острове Средний, но добраться до потенциальной добычи на вертлявой, алюминиевой «лодке-плоскодонке» – крайне рискованное занятие. Долго, тяжело и опасно для здоровья, короче — «овчинка выделки не стоит». Лодочного мотора на станции не было, а грести вёслами, как «раб галерный» – даже в штиль с ума сойдёшь от физического и нервного перенапряжения, а если вдруг задует ветер и море заштормит, тогда совсем беда. Крутая волна и шквальный ветер вынуждают плыть не напрямую к цели, а галсами. Подставишь неудачно бок волне, перевернёт вверх дном, навстречу ветру плыть – не хватит сил. К тому же забортная вода захлёстывает лодку настолько интенсивно, что не реально одновременно курс держать, грести и черпаком работать.
Как в воду глядел наш диксонский «пророк-колдун» Витюша Павлов, с охотой и рыбалкой на островных, полярных станциях дела обстоят на твёрдую буковку «х», то бишь хреново. Конечно, Арктика дама капризная, взбалмошная и непредсказуемая. Не далее, как в прошлом году полярники Гейберга выловили невероятно огромное количество рыбы. Даже растерялись от неожиданно свалившегося «с неба» счастья, толком не знали, что с уловом делать и куда его девать – жарили, парили, варили, солили, запекали и коптили. В холодных арктических водах обитает зубатый кит – белуха. Прошу не путать его с рыбой из семейства осетровых, белугой. Так вот, киты-белухи — социальные, коллективные создания, они сбиваются в семейные группы от трёх до двадцати особей и путешествуют по бескрайним, арктическим просторам в поисках лучшей жизни и ежедневного пропитания. Размер зубатого кита впечатляет, он достигает в длину шести метров, а вес отдельных экземпляров доходит до двух тонн. Туловище у белухи, как можно догадаться из названия, мраморно-белого цвета, поэтому зубатый кит неизменно контрастно выделяется на тёмной, водной поверхности, как в солнечно-ясную, так и в дождливо-пасмурную погоду. По большому счёту маскировка на местности белухе не требуется, так как естественных врагов у неё в Заполярье нет. Сама же она является профессиональным рыболовом, причём рыбачит не в одиночку, а коллективно. Когда белухи встречают на своём пути большой косяк вкусной рыбы, то создают с другими группами белух коллективное хозяйство для проведения совместной рыбалки. В прошлом, 1977 году, около сотни белух сгруппировались в импровизированный рыболовецкий колхоз, выстроились сплошной, непробиваемой цепью и загнали неимоверное количество мелкой сайки в подковообразную бухту острова Восточный. Ребята рассказывали: «Сначала вода в бухте «окрасилась» серебром от кишащего слоя беснующейся в панике рыбы, а потом в бухте стало настолько тесно, что вода буквально «вскипела» и «вспенилась» рыбой, после чего сайка от страха начала массово выбрасываться на галечный берег бухты. Целый час белухи неустанно гоняли бедную сайку «из угла в угол», не выпуская из бухты, от всей души пировали, наслаждаясь свежей, океанской рыбкой, а когда насытились «до пуза», то, как по команде, мгновенно исчезли в море. Нам ничего не оставалось, как пройтись по усеянному рыбой галечному «пляжу» и собрать невиданный, богатый «урожай». Все наелись досыта, а грубо говоря, объелись – мы, белухи, собаки и морские птицы». Белуха издаёт массу самых разнообразных звуков — свистит, визжит, щебечет, скрежещет и даже ревёт. Отсюда и фразеологизм – реветь белухой. Но «рыбачит» белуха беззвучно, то есть «без шума и пыли», при этом взаимодействует друг с другом на удивление точно и безошибочно. Существует мнение – во время «рыбалки» белуха осознанно переключается на не слышимый человеческим ухом ультразвук. Я ни разу не видел в Арктике ритуальную рыбалку в исполнении стаи белух. В вышеупомянутой бухте они каждое лето устраивали показательные заплывы, ныряли, резвились, дурачились, играли друг с другом. Но без рыбы. Наверное, мне просто не повезло. Или им. Я имею ввиду, с рыбой.
Среднестатистический верблюд может обходиться без воды полмесяца, а без пищи в два раза дольше, целый месяц. Причём, если отсутствует пресная вода, то он не кобенится и пьёт солёную, морскую. Верблюд любит кушать сочную, зелёную травку, но в пустыне не брезгует сухим, безвкусным саксаулом и чрезвычайно колючей «верблюжьей колючкой». Недаром говорят, неприхотлив, как верблюд. Другое дело человек. Он крайне редко довольствуется тем, что имеет, а страстно желает поиметь именно то, что по какой-либо причине и объективным обстоятельствам отсутствует в данный, конкретный момент. Пусть даже отсутствует не на всю оставшуюся жизнь, а кратковременно. На полярных станциях зимовщики особенно обострённо воспринимают истинную суть приевшейся на «материке» поговорки: «Что имеешь – не ценишь, а потеряешь – локти кусаешь». Оставляем в покое высокие, духовные запросы и тонкие материи, а сразу же опускаемся до желаний «приземлённо-плотских». Летом на полярке невмоготу хочется «пожрать» свежего мяса. Добыть его можно только с помощью охоты. На островах Гейберга съедобную дичь и млекопитающих легко пересчитать по пальцам одной руки. Номер один – кольчатая нерпа. В пищу пригодна в небольших количествах перенасыщенная витамином «а» печень. Мясо и жир тоже не пропадут даром, а пойдут на корм собакам и «приваду» для охоты на песца. Номер два — белый медведь. Ради гастрономических утех никогда не лишали жизни хозяина Арктики. Но пару раз экстренно вынужденно всё ж таки приводили «приговор в исполнение». Мясо медведя съедобное, но не вкусное, так как имеет специфический рыбный привкус, который с трудом отбивается острыми, пряно-ароматными специями. И, наконец, номер три — гусь. На Гейберга гнездовались два вида гусей — чёрная и краснозобая казарка. Краснозобую не трогали и даже оберегали по причине её «краснокнижности». Каждый знает – «Красная книга» для полярника равнозначна священной библии глубоко религиозного христианина. Чёрная казарка своими скромными габаритами соответствует размерам обыкновенной домашней утки, поэтому её не зря официально называют, с некоторой долей пренебрежения, компактным гусем.
Охота на нерпу по весеннему и осеннему льду интересна своей непредсказуемостью. Невозможно заранее предвидеть результат. Нерпа «загорает» и дремлет на солнышке очень чутко и настороженно. И если со зрением у славных представительниц отряда тюленьих имеются некоторые проблемы, то чувствительные уши и нос с избытком компенсируют незначительную природную «близорукость». К лениво развалившейся на льду нерпе можно подкрасться в белом, маскировочном халате, используя старинный солдатский метод, «опираясь на локти и подтягивая тело, плотно прижатое к земле», то есть по-пластунски. Имеется существенный недостаток данного варианта охоты. При малейшем постороннем звуке-шорохе пугливая нерпа начинает осматриваться, поэтому охотнику необходимо, как в известной детской игре, мгновенно замереть. Не успел замереть, недоверчивое животное тут же исчезнет под водой. Значительно комфортней и результативней охотиться на нерпу с «максимкой». Это фанерный щит, установленный на школьные, беговые лыжи, с небольшим прямоугольным оконцем посередине. Толкаешь «максимку» по льду перед собой, прячешься за щитком, наблюдаешь за нерпой через «прямоугольник» — приподняла голову, останавливаешься и выжидаешь, пока она успокоится и опять впадёт в сонно-дремотное состояние. Главное, не торопиться. Тут не грех поучиться терпению у белого медведя, который часами подкарауливает нерпу возле лунки и не жалуется на тяжёлую, несправедливую жизнь. Стрелять нужно по-снайперски точно, наверняка. Подранок обязательно соскользнёт в воду и затонет. Будет обидно и досадно за напрасно потраченное время, а особенно жалко бессмысленно загубленное невинное животное.
Летом охота на нерпу больше напоминает образцово-показательный расстрел. Никакого удовольствия от процесса. Но жизнь частенько вынуждает человека совершать неблаговидные поступки, которые ему не очень нравятся или даже совсем не по душе. Зимой собачек мясом кормить надо? Надо. Без нерпичьей «привады» песцовая охота возможна? Невозможна. Поэтому, хочешь, не хочешь, а выходишь на берег моря и свистом или незатейливой песенкой выманиваешь из водных глубин любопытную нерпу. Вокального таланта от исполнителя не требуется, насвистываешь простенькую мелодию, слегка помогаешь голосом, и на призывные звуки из воды обязательно вынырнет «благодарный слушатель». Противно и неприятно брать в крестовину оптического прицела удивлённо-доверчивую, глазастенькую, милую, нерпичью мордашку. Но, такова суровая проза жизни: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…».
Весной на перелётных гусей в Арктике принято охотиться из «скрадка» на «профиль». На мысе Аппендикс предыдущие поколения оставили нам в наследство примитивный «скрадок», в виде собачьей конурки, выполненный из старых, потемневших от времени и непогод, «горбатых» досок и около десятка жестяных гусиных «профилей», которые годами пылились на полках технического склада. На первый взгляд прозвучит немного странновато, но мы, ни разу не использовали весьма популярный в Заполярье, «профильный» метод охоты на «транзитную» пернатую дичь. На то имелась всего лишь одна, но чрезвычайно веская причина. На нашем маленьком острове Восточный отсутствовали естественные речки и водоёмы, поэтому «перелётные» трассы проходили где угодно, только не над нашей «сиротской» местностью, представляющей собой хаотичное нагромождение базальтовых и сланцевых камней, скудно посыпанных «плесенью» отдельных пятнышек мха и лишайника. На острове Восточном совершали посадку только «местные» гуси, которых природный инстинкт в очередной раз вынудил здесь приземлиться для гнездования и продолжения рода. Удивительный факт, но чёрная казарка, с их птичьими мозгами, в отличие от человека «разумного», создаёт супружескую пару раз и навсегда, то есть на всю последующую жизнь! Идиллическую картину слегка портит, как обычно, сухая, неподкупная статистика – «разводы» у гусиных пар всё-таки случаются и составляют примерно пять процентов в год. Если с помощью «профилей» без разбора переколбасить «своих» гусей до периода их спаривания и выведения птенцов, то на следующий год вообще останешься без дичи. Ведь странная штука, называемая миграционным инстинктом, притягивает на остров Восточный, как железяку магнитом, только гусей-аборигенов. Поэтому весной мы коллективно радовались возвращению «прошлогодних» гусей в родные пенаты, ориентировочно прикидывали их количественный состав и, по возможности, старались обходить сторонкой места их непосредственного гнездования.
Нам привычно в обыденной, человеческой жизни видеть в мужчине признанного лидера и единственного, неповторимого вожака семьи. У чёрной казарки ситуация до безобразия наоборот. Природа распорядилась таким образом, что только самка обладает инстинктом гнездового консерватизма. По непонятной, загадочной причине «бестолковый» самец не запоминает маршруты перелётов, поэтому во время весенней и осенней миграции вынужден послушно следовать за своей «продвинутой» самочкой. Более того, самка ухитряется из года в год находить и использовать одну и ту же гнездовую лунку! Гусыня чёрной казарки высиживает в гнезде от трёх до пяти яиц. Инкубационный период продолжается примерно 25 дней. Гусак не принимает участие в «примитивном» высиживании потомства, так как в это время выполняет более «благородную» функцию защитника семьи. После появления на свет детишек у гусей наступает пора линьки, во время которой они теряют рулевые и маховые перья, ввиду чего лишаются возможности подниматься в воздух и в течение месяца становятся относительно беззащитными и доступными для внешних врагов. Для полярников наступало благодатное время неторопливо произвести среди колонии чёрной казарки выборочный, «неестественный» отбор. Мы охотились на линных птичек вдумчиво и «выкашивали» их ряды рационально, никогда не позволяя себе лишних выстрелов ради забавы и куража. Ожидаемой наградой за нашу рачительность была не менее многочисленная колония гусей в следующем году.
Выпас гусят чёрной казарки под надёжной охраной.
Учёные утверждают — древний человек в каменном веке первым делом выманил из дикой природы и одомашнил собаку, второй по счёту приручилась свинья, а вот из домашних птиц пальма первенства принадлежит гусю. Это связано с тем, что гуси обладают прекрасным, неуёмным аппетитом и легко меняют неограниченную свободу передвижения на «вкусную и здоровую» пищу в неволе. Мы решили произвести смелый эксперимент по одомашниванию диких гусей на «островах Гейберга». Соорудили из какого-то огромного, деревянного ящика солидный, «птичий» домик. Безжалостно выдернули из естественной среды обитания на «перевоспитание» пятерых птенчиков чёрной казарки. Наука уверяет, что полное одомашнивание диких гусей наступает спустя два поколения. Мы же рассчитывали управиться за один летний сезон, так как не видели особой разницы между процессом приручения и одомашнивания. Практически на второй день гусята питались с рук перловой кашей, приготовленной поваром Ларисой Сарыгиной. На третий день выпустили молодёжь из загона на свободный выпас. Держались гусята кучно, энергично выискивали что-то съедобное в тундре и между камней, при этом не удалялись от человека, которого, очевидно, принимали за опытного вожака и защитника. Пришлось преподнести несколько назидательных уроков местным собакам, чтобы они обходили стороной наших домашних гусей. Старая, опытная Динка, сразу же догадалась, что от неё требуется и в дальнейшем на время выгула гусей благоразумно исчезала с поля зрения. До второй собаки, молодого и борзого Джэка, никак не доходило, да так и не дошло, почему же нельзя полакомиться свеженькой и такой доступной гусятиной. Отгонишь Джэка от гусей на безопасное расстояние, а через пять минут он снова около них крутится-вертится. Ложится возле гусей на брюхо, а голову кладёт непосредственно в стайку. Откроет огромную, как у нильского крокодила, пасть, и выжидает, когда любопытный, несмышлёный гусёнок забежит к нему в широченно разинутый рот. При этом косится на меня хитровато-целомудренным взглядом и усиленно гипнотизирует: «Хозяин, посмотри, «не виноватая я, он сам пришёл». Можно я лишь одного, вот этого, самого худенького, съем и сразу же уйду?» Я красноречивым жестом, в виде сжатого кулака, доходчиво объясняю собаке: «Сейчас нельзя, Джэк. Нужно подождать пока гусята подрастут». Гусёнок беспечно нагло топчется и разгуливает по красно-влажному, собачьему языку, выклёвывает что-то съедобное между огромными, белыми клыками, а Джэк в это время истекает обильной, тягучей слюной. Когда выдержка у Джэка окончательно иссякает, он медленно захлопывает пасть и бесстыжими глазами вопрошает: «Ну, слушай, сейчас-то ведь можно проглотить?» Для пущей убедительности подношу кулак к его чёрному, влажному «пятаку», после чего челюсть мгновенно распахивается и испуганный, обслюнявленный утёнок стремглав выскальзывает на свободу. Красавчик Джэк — мой закадычный, верный друг, но беззащитного гусёнка в жертву нашей дружбе я не принесу. Как говорил Сократ: «Платон мне друг, но истина дороже». Однажды я выгуливал гусят рядом с метеорологической площадкой, и пока они увлечённо пощипывали зелёную травку, я быстренько спрятался за ящик измерителя высоты облаков. Трудно найти подходящие слова, чтобы описать неподдельный испуг, растерянность и ужас, овладевший стайкой гусят, когда они обнаружили внезапное исчезновение их единственного вожака-поводыря. Жалобно распищались и в панике метались из стороны в сторону. Пришлось срочно показаться из-за укрытия. Вся стайка тут же радостно ломанулась ко мне и начала преспокойно общипывать травку вокруг моих кирзовых сапог. Гусята росли не по дням, а по часам. В конце августа дикие гуси бесконечными косяками потянулись на солнечный юг. Их печальные, прощальные крики разбудили в наших «одомашненных» птицах, до сих пор дремлющий, миграционный инстинкт. Жирные, откормленные гуси безуспешно пытались «встать на крыло» и присоединиться к перелётным птицам. Гуси нервничали, отказывались от еды, худели и явно мучились. Сент-Экзюпери в «Маленьком принце» сказал: «Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили». Правильно ли мы, полярники, поступили, насильно одомашнив диких гусей, в результате чего они так невыносимо страдали? С позиции сегодняшнего дня, сидя в сытости и тепле у экрана компьютера, подмывает сказать уверенное «нет, неправильно», но, мысленно возвращаясь обратно на холодную и скудно витаминную зимовку, уверенность куда-то как-то улетучивается и «меня опять терзают смутные сомнения».
Теперь вы в курсе, как охотятся полярники на диких гусей с «профилями» и во время периода линьки. Узнали, что любители-гурманы нежного, домашнего мясца обустраивают на полярных станциях летние, гусиные фермы. Остаётся рассказать о реальной охоте по движущимся и летающим «объектам», чтобы окончательно и бесповоротно закрыть деликатную, гусиную тему. Однажды я прогуливался вокруг домика полярной станции. Денёк выдался солнечный и по меркам Заполярья тёплый. Заметил небольшой косяк чёрной казарки. Они пролетели вдоль северного побережья и «приземлились» на западной оконечности острова у невидимого от станции небольшого, искусственного происхождения, озерка. По-быстрому схватил двустволку в прихожей, пристегнул на «талию» патронташ и бегом в бухту. Хоть я и зимовал на Гейберга второй месяц, напрямую к гусям не поскакал, так как на собственном опыте неоднократно убедился в бесперспективности подобного бесхитростного манёвра. Стайка чёрной казарки обязательно назначает одного гуся охранником-телохранителем, который подходит к службе исключительно добросовестно и до фанатизма бдительно стоит на «стрёме». Бывало ползёшь на брюхе мучительно-медленно и долго по мокрой, вязкой тундре, стараешься не то что не шуметь, а воздух в лёгкие засасываешь через раз, но как только замечаешь слегка торчащую над травкой шею дежурного гуся, тут же раздается тревожный гогот и косяк стремглав взмывает в небо. Смазал уключины морской водичкой, чтобы излишне не скрипели в тишине «полярного безмолвия» и потихоньку погрёб вдоль берега в сторону «приземления» гусей. Подплыл к каменному мыску, за которым открывался вид на искусственное озеро. Выволок лодку из воды на береговую гальку и набросил «удавку» якорной веревки на подходящий камень-валун. Теперь осталось незаметно высунуться из-за мыса, неторопливо прицелиться и метко выстрелить в пернатых. Последовательно «отдуплил» из двух стволов. Стая предсказуемо мгновенно улетела, три гуся остались лежать у уреза воды, а четвертый убежал в море. Не писанный, суровый закон охоты обязывает стрелка непременно добить подранка. С одной стороны, это выглядит жестоко, с другой, вроде бы и гуманно. Как, впрочем, и всё остальное в нашей далеко не праведной жизни, в которой «палка всегда с двумя концами». Многие полярники знают, насколько сложно бывает попасть из огнестрельного оружия, в покачивающегося на шаловливой волне, дикого, хитрозадого гуся. Он почему-то слышит грохот выстрела значительно раньше подлетающей к нему на медленной скорости дроби, вовремя скрывается под водой, а дробь лишь расстреливает пустое место, где секунду назад красовалась птичка. Без кислорода под водой гусь обходится неприлично долго, а выныривает из воды в самых неожиданных местах. Слева, справа, дальше, ближе, никакой логики. Хотел было бросить малоперспективное занятие и пожалеть патроны, но внезапно угодил удачно прямо в цель. Пора возвращаться к лодке, чтобы вытащить из воды последнего «нехорошего» гуся, да и трофеи с озера загрузить, не позабыть. Раскурил «термоядерную» папиросу «Беломорканал», затянулся от души, завернул за каменный мысок, …а лодки то нема на месте. Исчезла, испарилась, как сквозь землю провалилась… Да лучше бы уж, действительно, провалилась, потому как на самом то деле красно-синяя, блестящая на ярком солнышке, лодка издевательски покачивалась на волнах Северного Ледовитого океана в сотне метров от западного берега острова Восточный. Не раздумывая, «стряхнул» с себя одежду и поплыл. Ледяной, обжигающий холод и безысходность сложившейся ситуации утроили, удесятерили физические силы. Мне показалось, буквально через мгновение я оказался возле лодки, как будто бы и не плыл вовсе, а просто совершил один единственный прыжок в пространстве и во времени. Ухватился дрожащими, посиневшими ручонками за тепловатый, алюминиевый корпус. Передохнул слегка. Забросил левую ногу на покачивающийся борт, подтянулся на руках, чтобы перевалиться внутрь, но легонькая, алюминиевая лодчонка всей боковиной погрузилась в неспокойную, морскую воду. Мозг мгновенно обработал ситуацию и дал сигнал — будешь продолжать в таком же духе, лодочка хлебнёт разок, другой забортной водицы и быстренько пойдёт ко дну. В литературе пишут, у человека в экстремальной обстановке резко обостряется «соображалка», которая в разы ускоряет мыслительный процесс для выбора наилучших вариантов спасения. Не стану оспаривать «очевидное-невероятное», но по сей день не могу отделаться от навязчивого ощущения, что в моей голове во время вынужденного экстрима мысли отсутствовали вообще. Я на полном «автомате» переместился с вихляющей, коварной «боковины» к более устойчивой и надёжной корме. С первой же попытки подтянулся, перекинулся через борт и свалился на деревянный лодочный поддон. Счастье то, какое! Верно люди говорят, у человека нужно всё сначала отобрать, а потом «по каплям» возвращать обратно для «…осознанья, так сказать, и просветленья». Огляделся, оба весла на своих законных, посадочных местах, значит, не слетели на волне. Опять неимоверно повезло, иначе… хоть пальцем к берегу греби! Накатила неуёмная, «зубодробящая» трясучка. У меня не только «зуб на зуб не попадал», но ещё и вёсла непослушные крутили мной, как «хвост собакой» и я «мазал» то и дело по воде. Юмор без сатиры, голый дядька в Северном Ледовитом развлекается спортивной греблей. Лодку вытянул на берег как можно дальше, пока силы не иссякли. Жутко опасался потерять ещё раз единственное на полярной станции плавсредство! Знал не понаслышке, гидролог без неё и «ни туды и ни сюды», хоть стреляйся. Несомненно, за потерю лодки друзья-товарищи пригвоздили бы меня «без суда и следствия» к позорному столбу всенародного презрения и не отмыться от великого бесчестья «дилетанту» в советской Арктике до конца зимовки, а может быть и дней. Нарезал десяток другой не слабеньких кругов, чтобы согреться. Почти как Женя Лукашин в «Иронии судьбы»: «Пить надо меньше. Надо меньше пить!» Обманывает нас пресловутая теория, не согревает при холодном ветре резвый бег по кругу, правда, тело пообсохло быстро, что помогло одеться «как по маслу». До отвращенья не хотелось плыть по морю за четвёртым, «нехорошим» гусем, но вынудил, заставил «наступить себе на горло», сплавал и достал. На станцию вернулся и пробрался внутрь незаметно тихо, как воришка. Бросил в тамбуре на лавку охотничьи трофеи, на цыпочках прокрался до буфета возле кухни и от пережитого, нешуточного волненья полстакана спирта «залудил». Сразу же похорошело до состояния райского умиротворения, потому как алкоголь убивает в организме только нервные клетки, а непоколебимо-спокойные не трогает, обходит стороной. Плюхнулся в мягкую, уютную постельку и с головой накрылся тёплым, ватным одеяльцем. Горячие, всепроникающие волны проспиртованного воздуха убрали с тела «нервенную дрожь», а душа расслабленно и нежно убаюкалась на лёгкой зыби блаженно-сладостной дремоты…
Собака- друг человека.
В художественном фильме «Бриллиантовая рука» Нонна Мордюкова выдала незабываемый перл: «Не знаю, как там в Лондоне, я не была. Может, там собака — друг человека! А у нас управдом — друг человека!» На полярных станциях и обсерваториях советской Арктики, управляющих домами, днём с огнём не сыщешь, поэтому в Заполярье собака является единственным, самым верным и самым надёжным другом человека. На «материке» собаки служат в полиции, погранвойсках, помогают слепым людям и даже летают в космос. В Арктике от собак не требуют «высшего» образования, но три основных навыка должны присутствовать обязательно – умение ходить в упряжке, помогать человеку в охоте и охранять человеческое жилище. В настоящее время на полярных станциях, к величайшему сожалению, не встретишь ездовых собак. Их беспардонно вытеснили механические транспортные средства, снегоходы «Буран» и им подобная техника. Охотничья сноровка у собак на полярках тоже мало востребована. А вот без бдительных охранников полярным станциям никак не обойтись. От сторожевой собаки требуются два взаимосвязанных определяющих качества — хорошая «чуйка» и природная смелость, которая гармонично сочетается с приобретённым умением держать-крутить белого медведя.
мыс Желания. Лёвка.
мыс Желания. Собака геофизиков Малыш.
остров Рудольфа. Кныш, Тайфун и Тобик загнали медведя.
Полярная станция Сопкарга. Бимка.
На полярных станциях собаки в большинстве своём общественные. Но изредка случается, когда некоторые недальновидные люди приезжают на зимовку со своими любимыми пёсиками. В таком случае тяжко приходится, как хозяину, так и пришлой собаке. Местная свора редко принимает чужака в своё сообщество, как равного себе. Исключения из правил происходят, но довольно-таки редко. Например, на мысе Желания жил породистый пёс Лёвка, которого привезла на зимовку повар Лида Дороничева. Этого «кабана» местные собаки не решились «поставить на место», потому как Лёвка был гигантом-лабрадором. Своими выдающимися габаритными размерами превосходил местных собак, чуть ли не в два раза. Внешне выглядел этаким собачьим, мускулистым «Шварцнегером», смотрелся очень грозно, но характер, при всех своих физических суперданных, имел мягкий и дружелюбный. На медведя шёл крайне неохотно, буквально из-под палки и всегда позади мелких собачек. На полярной станции «мыс Желания» я работал инженером-геофизиком и проживал в отдельном деревянном домике, примерно в километре от основных, станционных построек. Вместо персонального огнестрельного оружия, мне выделили общественную собаку, по кличке Малыш, который традиционно обслуживал геофизиков. В его главную обязанность входило сопровождение человека от основной станции до геофизического домика и обратно, а я в ответ проявлял заботу о Малыше, предоставлял ему ночлег и ежедневно приносил с кухни еду в специальном котелке с недвусмысленной надписью «Малыш». Симпатии между нами не возникло. Как говорится, ничего личного, только бизнес, «ты мне, я тебе». Малыш привык к постоянной смене хозяев и относился ко мне безразлично ровно, правда, на людях демонстрировал напускное уважение, иногда переходящее в мелкий, неприкрытый подхалимаж. Малыш изредка позволял себе чуть-чуть прогнуться перед своим временным кормильцем-поильцем. На полярной станции «остров Рудольфа» к моему приезду три собаки уже нашли себе временных хозяев. Тобик прибился к метеорологу Александру, а Кныш к повару Валентине Дух. Третья собака, Тайфун, большую часть времени скрывалась в механке, найдя защиту «под крылышком» механика-водителя Сергея Потапкина. Тайфуна завезли на станцию позже Тобика с Кнышем, поэтому старожилы совместными усилиями доходчиво объяснили приезжему, что отведённое ему на станции место, всегда находится возле «параши». Затюканный, забитый, вечно покусанный Тайфун находился под постоянным, жёстким прессингом собак-террористов, готовый в любую секунду завалиться на спину перед двумя злодеями, сдаться на милость победителям и безвольно поднять лапки к верху. Во время сильного «дульника» на улице, мы запускали собак «погреться» в холодный тамбур. Естественно, самое неудобное и продуваемое место доставалось Тайфуну. Как ни странно, но во время травли белого медведя три собаки забывали старые обиды и действовали против косолапого на удивление дружно и слаженно. Медведя прогоняли не только за территорию станции, но и острова, далеко в бескрайние торосистые льды. С медвежьей охоты возвращались через несколько часов голодные, уставшие, но довольные безукоризненно проделанной, коллективной работой. На полярной станции «Сопочная Карга» я застал двух собак. Очень древнего Яшку, который едва передвигался на плохо сгибающихся от хронического артрита ногах и молодого красавчика Бима. Собаки жили в комфортных условиях на берегу Енисейского залива. Медведи их не тревожили. Так далеко на юг мишки не имели привычку забредать. Какие-либо другие естественные враги у наших собак отсутствовали, ввиду этого они жили на полярной станции припеваючи. Летом объедались свежей рыбкой, гусятиной и олениной. Зимой мороженой рыбой и мясом без существенных ограничений. Бимка стал моим лучшим, закадычным другом. Наша взаимная, бескорыстная дружба безоблачно продолжалась до окончания долгой зимовки, но перед самым отъездом в отпуск между нами произошла серьёзная ссора. Местные охотники заметили, что Бим бегает по капканам и дерёт песцов. Подобное безобразное поведение не допустимо, и мне нужно было предпринять какие-то срочные профилактические меры в отношении своего шалопутного питомца. Однажды Бим возвращался с очередного «осмотра» капканов. Я решил, как следует, проучить, напугать Бимку и с достаточно дальней дистанции выстрелил из ружья в его направлении. Дробь, прогнозируемо, не долетела, но Бимка понял, почувствовал всем своим собачьим нутром, что я целился именно в него. С той поры Бим держался со мной строго официально и подчёркнуто вежливо. Собаки не умеют лгать и притворяться, их глаза – истинное зеркало души. В дальнейшем я подзывал к себе Бима, он послушно подходил и даже вилял хвостом, но на меня смотрели чужие глаза, равнодушные и отрешённые. После моего подлого выстрела, наша бескорыстная дружба закончилась. Очень хочется надеяться и верить, что мой опрометчивый, необдуманный поступок послужил Биму неприятным, но поучительным уроком на всю его последующую жизнь.
Полярная станция «острова Гейберга». Мой любимец Джэк.
«Доброе утро!» в исполнении Джэка.
На островах Гейберга я впервые увидел и познакомился с полярными собаками. На момент моего приезда на станции проживали две собаки Динка и Джэк. Динке на вид можно было дать лет десять или чуток побольше. Она середнячок по всем своим внешним, неброским параметрам. Шерстка чёрная, гладкая, ушки висячие, «лопоухие», а хвост понурый, безвольно свисающий вниз. Характер ровный, спокойный и достаточно дружелюбный, пока не затронуты её «шкурные» интересы. У Динки отсутствовала половина передней лапы, что не мешало ей, однако, оставаться заядлой медвежатницей. Правда при мне Динка явно осторожничала и нападала на медведя только сзади. Видимо помнила, как однажды она совершила промашку и косолапый прихватил её, подмял под себя. Тогда полярникам пришлось стрелять в медведя, чтобы спасти Динку от неминуемой гибели. Медведя убили, а Динке случайно отстрелили лапу. Ребята рассказывали, что до несчастного случая она шла на мишку в «лобовую атаку» бесстрашно и могла запросто вцепиться медведю непосредственно в его ненавистный, чёрный «пятак». Прямых конкурентов у Динки не было. Второй станционный пёс, по кличке Джэк, приходился ей кровным сыном, которому вместе с молоком матери передалось безоговорочное, должное уважение к ней. Джэк мог громко порычать и даже щёлкнуть пару раз мощными клыками в борьбе за вкусный, аппетитный кусок мяса, но сыновний долг всегда вынуждал его уступать и отходить в сторонку. Динка несколько злоупотребляла благородством Джэка, наедалась досыта, а иногда вообще могла оставить сына без еды. Если я замечал подобное безобразие, то нарубал топором дополнительную порцию мороженого мяса. Джэк, в отличие от своей мамки, был крупный и чрезвычайно лохматый. Как-то раз, по весне, повар Лариса Сарыгина, додумалась остричь Джека. Остригла красиво, ровно, при этом полностью оголила туловище и ноги, оставив пышные заросли только на шее и голове. Получился настоящий полярный лев! Правда Джэк этого не понимал и чувствовал себя в шкуре льва исключительно некомфортно. Возникало впечатление, будто бы он застенчиво стеснялся. Перестал подходить к людям, а если и появлялся на публике, то с постыдно опущенным хвостом и запредельно-тягучей грустью в недоумённо-виноватых глазах. У меня с первого взгляда возникла к Джэку искренняя, глубочайшая симпатия. Очевидно, он это почувствовал тоже, потому, как сразу же потянулся ко мне. Перешёл спать под моё окно. Зазвонит поутру будильник, Джэк тут же вскарабкивается на короб и заглядывает в форточку. Увидит меня, и собачья мордашка расплывается в широченной, довольной улыбке. На следующий год на станцию приехала моя супруга Фая. Она подкармливала Джэка самыми разнообразными «вкусняшками», и мигом нашла наикратчайший путь через желудок к его любвеобильному, большому, собачьему сердцу. Джэк продолжал дружить со мной, с подчёркнуто уважительным почтением, но к Фае проникся любовью безумной, эмоционально искренней и неиссякаемо-бесконечной. Я на практике убедился в правоте слов Чарльза Дарвина, который очень тонко подметил: «Собаки любят человека больше, чем самих себя».
Летом 2002-го года, во время морской экспедиции вокруг Северного полюса, наша парусная яхта бросила якорь в уютной бухте острова Восточный, архипелага Гейберга. С чувством благоговейного, внутреннего трепета и восторга я второй раз ступил на обетованную землю моей первой счастливой зимовки. Полярная станция встретила непривычно мёртвой, настороженной тишиной. Люди покинули острова Гейберга в 1995 году. На жалких остатках полярной станции лежала печать глубочайшего забвения и запустения. По всеобъемлющей разрухе стало ясно и понятно, люди покинули Гейберга без малейшей надежды на своё скорое возвращение. Я беспомощно озирался по сторонам, пытаясь мысленно вернуться в то счастливое, далёкое прошлое… Вот тихонько скрипнула входная дверь, и я иду на метеоплощадку… и он услышал, услышал мои шаги. Ещё одно мгновенье, он выскочит из-за угла, стремительно, как пуля, выскочит, повизгивающий от безудержного восторга, радостный и возбуждённый, мой любимый, мой лохматый дружище Джэк! Он свалит меня с ног, сшибёт на землю и, как прежде, как тогда, давным-давно в семидесятых, навалится всем телом, задышит в ухо часто горячо, а его язык шершавый, влажный скользнёт по бороде, щекам, и нос пронзит полузабытый запах псины…
Незаметно пролетели годы, а вслед за ними потянулись и десятилетия. Мы с супругой на «материке» частенько вспоминали нашу давнюю зимовку на полярной станции «острова Гейберга» и, конечно же, думали-гадали, как сложилась судьба-судьбинушка нашего любимца-питомца Джэка, Джэксона, Джэксуньки. Думали-гадали, да так и не угадали…
А в 2020-м году я получил по интернету весточку от бывшего зимовщика на островах Гейберга. «Здравствуйте Вячеслав! Меня зовут Евгений Тарский. Я зимовал на полярной станции «острова Гейберга» в период с 1981 по 1984 год. Однажды, по весне, твой друг Джек увёл всех собак на льдину, гонять нерпу. Льдина оторвалась, и все наши сторожа ушли в дальнее плавание. Когда мы спохватились, собак уже и след простыл. Даже с высокого маяка я их в бинокль не увидел.»
И отправился наш с Фаей любимый Джэксунька в вечное, бесконечное плаванье. Ушёл… навсегда.
(Фотографии, искользуемые в тексте, из архива Мелина В.И. Некоторые фотографии взяты из открытых источников интернета.)
«Шелагский нос». Да это же самое «суровое» место на карте России, крайний север, царство льда и камня, Чукотка!
Пролог.
Скажу честно — терпеть не могу фантастику! Наверное, в детстве «перекушал», а может по причине зрелого возраста… Понапридумывают всяких небылиц, а вы ломайте голову над чьим-то нездоровым воображением. Поизгаляться над мозгами доверчивого читателя всяк горазд, а вот попробуйте сочинить «чистую правду»… Впрочем, каюсь и посыпаю голову пеплом, но не могу не поделиться с ближними тем, что тревожит память, душу и сердце. По стечению обстоятельств и мне пришлось вынужденно заняться сим неблагодарным видом сочинительства, тем более, что и не фантастика это вовсе, а чистейшая правда, разве, что с хронологией что-то не так. А всё потому, что память наша уже давно придумала машину времени, но мы ещё этого не осознаём. Потому и выглядят некоторые эпизоды нашей жизни весьма фантастично. А триггером сего действа послужило, как часто сейчас бывает, увлечение нашими дорогими и любимыми социальными сетями. Попадается мне в сетях фраза «дореволюционная фантастика». Ха-ха-ха!.. И чего же там понапридумывали наши прапрадедушки? А дано ли им было предвидеть нынешние события, могли ли они предположить до чего сейчас наш мир «докатился»? Открываю рубрику и первое, что попадается на глаза — Фаддей Булгарин, повесть «Правдоподобные небылицы» за 1824-й год! В памяти вертится фамилия автора — помню, что-то скандальное… Вскользь знакомлюсь с биографией… Да, личность действительно незаурядная, известная не только в кругах петербургского бомонда, но и далеко за рубежами Российской Империи. О чём же он пишет? Читаю «по диагонали» повесть и тут «бамс!» Как обухом по голове — проявляется родной и знакомый до боли топоним — «Шелагский нос». Да это же самое «суровое» место на карте России, крайний север, царство льда и камня, Чукотка! Мало того — этот край исхожен моими «босыми ногами» вдоль и поперёк во время зимовки на труднодоступной полярной станции Валькаркай в 1980-1982 годах… Перечитываю внимательнее. Оказывается, автор описывает события на побережье Чукотки тысячу лет спустя, в 2824-м году. Забавно и спорно, но об этом ниже. Откуда же автору стало известно об этом диком месте в те далёкие годы? Выясняю, что как раз в 1824-м году возвратился из экспедиции по северо-восточному побережью Сибири известный исследователь Фердинанд Врангель, впервые описавший полуостров и мыс Шелагский нос, и давший ему современное название от этнонима шелаги — народа, проживавшего в этом месте в то время, хотя впервые открыл его Семён Дежнёв ещё в 1648-м году и назвал его «Первый святой нос». Вот из отчётов Врангеля Булгарин и «получил» такое «подходящее» место для своей повести. Мало того, это место упоминается известным «воспевателем» Чукотки, геологом и писателем Олегом Куваевым в своём «Дневнике прибрежного плавания» за 1962-й год. А ещё в 2008-м году здесь, на маяке Шелагском снималось несколько эпизодов нашумевшего кинофильма «Как я провёл этим летом». И в дополнение к вышесказанному, мне и самому пришлось повторить, не лишённый приключений, маршрут Олега Куваева по пути следования на полярную станцию Валькаркай в 1982-м году. Как же мне не ознакомить читателя с таким неординарным приключением? Одна беда — как всё это описать? Если бы сразу после события, то и проблем бы никаких, но теперь, когда моя «распухшая черепушка» обременена таким количеством дополнительной информации — придётся изощряться. Просто невероятно, каким удивительным образом различные исторические события сошлись пространственно в одной географической точке, а по времени в моей голове… Итак, сейчас год 2020-й. Я начинаю писать свой рассказ. Привычным движением пальцев радиста, поворачиваю воображаемый дискретный переключатель своей «мозговой машины времени», в голове что-то щёлкает, и я оказываюсь в году 1982-м.
Предыстория к арбузу.
Сентябрь. Подходит к концу мой длительный «северный» отпуск после зимовки на Валькаркае, а в кармане лежит уведомление из управления о том, что моя кандидатура утверждена для участия в 28-й Советской Антарктической экспедиции, мои документы уже «в работе», вызов в Ленинград для подготовки и отправки следует ожидать только в октябре… И что мне делать, если отпуск уже закончился? Тащиться на Чукотку на один месяц, а потом обратно, через всю страну? Бывалые коллеги посоветовали обратиться в отдел загранкадров Госгидромета, там могут дать направление сразу в Ленинград, а перевод с Чукотки оформить по почте. На том и порешил. Лечу в Москву, а оттуда как получится — либо в Питер, либо в Певек на уже родную Чукотку. Вылетаю из печально известного Донецкого аэропорта. Тогда, в 82-м это было прекрасное огромное, стеклянное здание с балконом на втором этаже на всю длину объекта (а теперь одни развалины). К самолёту идём пешком. Оглядываюсь. На балконе сотни провожающих. Машут, кричат, плачут… А вот и какой-то сбой в моей «машине времени». В глазах кадры разбитого аэропорта, обгорелый скелет здания, битое стекло, стреляют пушки, строчат пулемёты, бегают с автоматами какие-то «киборги»… Но ведь тогда всего этого я ещё не знал… В голове щёлкнуло и видение исчезло. Взревели турбины и через час я уже в столице. В холле «центральной конторы» меня не пропускает охранник за стойкой. Звонит в отдел кадров. Со второго этажа спускается немолодая уже женщина, представляется начальником отдела загранкадров, интересуется причиной визита. За нашим разговором с интересом следят несколько пар глаз из разных закоулков холла. Выслушав моё сумбурное сообщение и, очевидно «не врубившись», спросила, где сейчас мои документы на отправку. Я необдуманно выпалил: «Наверное, в КГБ на проверке!» Женщина вздрогнула, закатила глаза к потолку и, нарочито громко, что бы все слышали, продекламировала: «Вам следует возвратиться к своему месту работы, а в Ленинград, только по нашему вызову». Вот и весь разговор… Ну и ладно, ну и чёрт с ними. В конце концов, билет на самолёт не за свой счёт, а за казённый, кому хуже, покатаюсь. А стоит он не дёшево — почти целая моя зарплата за месяц. Не особо расстраиваясь, отправился искать ближайшее агентство «Аэрофлота». С билетами проблем не было. Самолёт из аэропорта Быково поздно вечером, значит, есть время «пошататься». Набрёл на какой-то небольшой рынок-базарчик. На глаза попались огромные полосатые астраханские арбузы. Подумалось — вот бы привезти такой на полярную станцию… Хотя, впрочем, а что мне мешает? Вещей у меня не много, как-нибудь дотащу, тем более, что на Валькаркае зимуют вместе с родителями двое четырёх, пятилетних детей, обе девчонки, одна на полярке, а вторая в соседней воинской части. Думаю, они такому гостинцу будут рады. Арбуз потянул на восемь килограмм. А куда его деть? Пришлось купить небольшой охотничий рюкзак. И вот с таким «шикарным» гостинцем за плечами я отправился в аэропорт Быково. Реактивный Ту-154 «пообещался » доставить меня в Певек за восемь часов полётного времени. Летим. Темно. Под крылом многочисленные огни городов и посёлков, но вот постепенно их становится всё меньше и меньше… Наконец огни пропадают совсем. От горизонта до горизонта ни одного огонька! И облаков-то нет! Летим на восток, навстречу солнцу, обгоняя время. А вот и рассвет забрезжил. Внизу сплошная зелёная тайга и ни одного огонёчка… Пространства нашей Родины просто поражают! За последние 500 лет, сколько империй развалилось, а наша страна продолжает удерживать такую огромную территорию (ну плюс — минус, конечно). Сей факт вызывает уважуху. Тайга становится «жиже», а вот и совсем пошла чахлая. Приземляемся в Норильске для дозаправки, здесь уже снежок выпал… Короткая прогулка по аэропорту и снова «по коням». Проверяю свой арбуз на полке для ручной клади (еле туда засунул). Не стал сдавать его в багаж, а то ещё замёрзнет… Выходим на побережье Северного Ледовитого океана, внизу «проплывают» крупные северные реки, многочисленные озёра Якутии. А вот и Колыма… За ней начинается Чукотка…
Сердце Чукотки.
Попробуйте угадать — где находится сердце Чукотки? Думаете в Анадыре? Да не тут-то было… Взгляните на карту автономного округа и сразу увидите — это район Чаунской губы! Ну, во-первых, потому, что Чаунская губа несколько напоминает сердечную мышцу, но не это главное. Именно в этих местах в послевоенные годы были обнаружены богатейшие запасы россыпного и рудного золота, залежи олова и прочих полиметаллических руд. Хотя в других районах Чукотки тоже есть промышленные предприятия, но в основном это оленеводческая и рыболовно-охотничья Чукотка. А вот прииски по добыче полезных ископаемых сосредоточены, в основном именно вокруг Чаунской губы. Эпопею о поисках золота в этих местах, как раз и сотворил геолог-писатель Олег Куваев в своём романе «Территория». В иллюминаторе самолёта Чаунская губа смотрится как на карте. На восточном её берегу находится самый северный город России — Певек с мощным морским портом, северо-восточнее по берегу крупный аэропорт Апапельгино, с новой взлётно-посадочной полосой, способной принимать крупные воздушные лайнеры. Ещё севернее — посёлок оленеводов и охотников, Янранай. В самой северной части губы, вход в «гирло» залива ограничивает с запада большой и плоский остров Айон, а с востока там, где у сердца аорта — самый северный мыс Чукотки, виновник сего повествования — Шелагский. Собственно полуостров Шелагский, с одноимённым мысом, выступает от восточного берега в море на девять километров. Его конфигурация напоминает голову ископаемого динозавра. Собственно «голова» состоит из двух курумчатых сопок, а «шея» имеет некоторое понижение ландшафта и представляет собой как бы перевал из губы к открытому морю… Если обогнуть мыс Шелагский по воде и продолжить движение на восток, то километрах в двенадцати от мыса мы обнаружим труднодоступную полярную станцию Валькаркай, куда мне и предстоит добраться для продолжения трудовой деятельности. Но что это? В голове у меня что-то замелькало, на какое-то время я оказался в нынешнем 2020 году и увидел в иллюминатор на акватории певекского порта огромное плавсредство… Да это же плавучая атомная электростанция «Михайло Ломоносов», но сбой в моей «машине времени» самоустранился и я снова в году 1982-м. Надо же какая чушь привидится… Возможно ли это? Самолёт огибает Чаунскую губу с юга, снижается вдоль восточного побережья и приземляется в Аэропорту Апапельгино. Теперь двадцать километров на автобусе и мы в Певеке.
«Арктика».
До конца рабочего дня успел поселиться в общежитие и наведаться в отдел кадров. Оттуда меня отправили «на ковёр» к начальнику управления, который «обрадовал» новостью: «А не хотите ли на месячишко «заткнуть дыру» на прииске Майском? Там начальник метеостанции с супругой выезжают в отпуск». Ну, хошь-не хошь, придётся подчиниться, надо же «отрабатывать» направление в Антарктиду… Значит, Валькаркай отменяется. На Майском, понятное дело, ничего интересного, посёлок старателей, шум, гам, трактора, вездеходы, метеостанция в балке на полозьях, отопление масляным радиатором, пропитание в поселковой столовой — в общем, мрак… Но ничего, месячишко продержусь. Да вот беда — вертолёт туда ходит раз в неделю, а ближайший рейс по расписанию через четыре дня. Чем заняться? А ещё беда с гостинцем-арбузом. Как и с кем отправить на Валькаркай детям? Зачем же я его через всю страну тащил? Поинтересовался на счёт «оказии» – оказывается, завтра на Валькаркай летит военный вертолёт в соседнюю с метеостанцией воинскую часть, пассажиров не берёт, но «посылку» передать можно. Договорился со знакомыми офицерами — гостинец взяли. Всё, четыре дня свободы. Наутро отправился, было, в столовую позавтракать, да тут у меня взыграла какая-то гордыня. А чего это я перед Антарктидой и в столовую? Надо хоть последний раз в ресторане оторваться… Благо до него недалеко. Ресторан в Певеке представлял собой бетонную двухэтажную коробку (по крайней мере, так выглядел). Находился он на самом берегу Чаунской губы. Вокруг здания — бетонная смотровая площадка, обнесённая металлической оградкой, с которой можно наблюдать за теплоходами на рейде, и назывался ресторан «АРКТИКА». Собственно ресторанный зал находился на втором этаже здания, а внизу служебные помещения. По вечерам в зале «вживую» играл местный вокально-инструментальный ансамбль, а днём обходились магнитофоном. Пока раздевался внизу в гардеробе — со второго этажа раздавалась музыка, разрывался Высоцкий: «Кореша приходят с рейса и гуляют от рубля… Рупь не деньги, рупь бумажка — экономить тяжкий грех, Эх душа моя тельняшка — сорок полос, семь прорех…» Поднимаюсь по лестнице — картина соответствует песне. Народу с утра немного, но в одном углу небольшая компания, очевидно старателей, отмечает какое-то торжество. В другом углу, неожиданно вижу знакомую физиономию — местный охотник-промысловик по прозвищу Прапорщик с каким-то товарищем. Оба изрядно навеселе и бурно обсуждают свои дела. Оба в рабочей полевой одежде — зелёные брезентовые костюмы, водолазные свитера, на ногах сапоги-бахиллы. Прикид, прямо скажу, «ресторанный». Правда Прапорщик, на самом деле никакой не прапорщик и даже в армии не служил. Просто однажды по пьянке решил переночевать в нашем общежитии гидрометслужбы и представился там прапорщиком с Валькаркая. Позже обман вскрылся, но охотника уже и след простыл, а прозвище Прапорщик так к нему и приклеилось… Прапорщик был частым гостем у нас на Валькаркае и иногда ночевал по пути на свой участок, расположенный восточнее станции. Понятное дело — восторженная встреча, объятия, приглашение к столу… Похоже, они только сдали в заготконтору нерпичьи шкуры и теперь пропивали выручку. «Знакомься», — говорит Прапорщик, — «это мой напарник по участку, Толян! Он у нас недавно». Слово за слово — поделился с товарищами своими проблемами и не напрасно. Оказывается Толян через час выходит на своей моторной лодке на Валькаркай, а потом дальше, на свой участок и без проблем берёт меня с собой. Так вот чьи лодки болтались в волнах на привязи прямо у ресторана… Компания старателей по соседству затянула застольную: «Окрасился месяц багрянцем, где волны шумели у скал…» Охотники дружно включились в припев: «Поедем красо-отка ката-а-аться, давно я тебя поджидал…» Рысью несусь к летунам, забираю «взад» рюкзак с арбузом, по пути запасаюсь традиционным «гостинцем» и снова к «АРКТИКЕ». Спускаюсь к воде. Толян уже неустойчиво возится в лодке, разговаривает с мотором и пытается его завести… Столкнулись, поехали…
Пых-Пых.
Вышли на простор, курс на север, льда нет, ветерок лёгкий. Чтобы попасть на Валькаркай, нам предстоит обогнуть мыс Шелагский и уйти на восток, а до него по прямой сорок километров. Некоторые современные «сталкеры» считают, что шестьдесят, но это если по берегу. В хорошую погоду он хорошо просматривается. Я давно мечтал пройти этим маршрутом по воде, да всё не было случая, а теперь, вот само организовалось… Ещё в начале шестидесятых годов по этому маршруту отправился писатель Олег Куваев и описал сие путешествие в рассказе «Дневник прибрежного плавания». Тогда он с товарищами отправился на старой дырявой шлюпке с «убитым мотором», и со своей задачей они справились. А мы идём на современной дюралевой лодке «Прогресс-2» с мощным, тридцатисильным «Вихряком». На днище лодки закреплён большой, оранжевый топливный бак от трактора ДТ-75 и запасной лодочный мотор. Местные охотники предпочитают именно эту модель, но достоинства сего плавсредства мы оценим ниже по ходу повествования. Чтением произведений Куваева я увлёкся после просмотра кинофильма «Идущие за горизонт» по его рассказу «Тройной полярный сюжет» о спортсмене-лыжнике, который из-за травмы потерял зрение и приехал на Чукотку искать розовую чайку… Перечитал практически всего. Возможно под его влиянием я и «распределился» на Чукотку… По крайней мере, пять кинофильмов отснято по произведениям Куваева. Кому лень читать — можно просто посмотреть… Лодка идёт по синей ряби на приличной скорости. Не совсем трезвый «капитан» ведёт её галсами, распевая песни. Любуюсь просторами… Наконец встречный холодный ветер делает своё дело и Толян начинает постепенно трезветь. Его рассеянный взгляд постепенно фокусируется на моей физиономии: «Т-ты к-кто? Почему в лодке?» Пришлось всё объяснять и знакомиться заново. Прошло минут сорок, на траверзе по правому борту расположился посёлочек Янранай. «Я там живу… У меня там жена…» — докладывает Толян, — «Заедем-перекусим? У меня мясо есть, недавно снежного барана подстрелил…» Соглашаюсь, надо же попробовать запретного браконьерского мяса… Толян круто поворачивает лодку на девяносто градусов и вскоре мы в посёлке. Лучше бы и не пробовал. Мясо оказалось сухое и жёсткое, не зря эти бараны занесены в «Красную книгу». Идём дальше на север, слева по борту появляется битый лёд баллов пять (каждый балл у гидрологов считается за 10% покрытия акватории). «Это хорошо…» — поясняет Толян, — «В таком льду должна быть нерпа. Поохотимся!» Охотники добывают нерпу в основном для привады на песца и запасаются на всю зиму. Ну, ещё шкура… довольно дешёвая. В заготконторе за одну дают всего пять рублей — это примерно бутылка «Столичной» и кусок колбасы на закуску… В пищу обычно идёт только печень, которая не отличается от говяжьей, но местные жители — чукчи и эскимосы традиционно употребляют практически всё без отходов. Кольчатую нерпу в северных морях, чуть было совсем не истребили, поскольку практиковалась охота на её детёныша — белька. Организовывали целые экспедиции для его промысла. Технология добычи была довольно варварская. Охотничье судно пришвартовывалось к льдине, где, предположительно, в сугробах прятались бельки. На неё высаживалась бригада охотников, вооружённая деревянными молотками-киянками и ножами. Бельков отыскивали в «снежных берлогах» и просто били киянками по голове. Затем снимали с них красивые белоснежные шубки, а окровавленные тушки просто оставляли на съедение белым медведям. После такой «охоты» оставались только окровавленные льдины, а численность нерпы резко сократилась. Сейчас добыча белька категорически запрещена, поэтому нерпы в северных морях достаточно. Опыт охоты на нерпу у меня уже был на Валькаркае, но только в зимнее время, а это, как говорят в Одессе — две большие разницы… Сначала вяжется сетка из прочного шнура с ячеёй сантиметров пятнадцать, чтобы пролезала только голова нерпы. Сетка квадратная, примерно полтора на полтора метра. По периметру, параллельно сторонам привязываются длинные палки, но только за углы сетки, так, чтобы при горизонтальном подвешивании были провисы между палками и сеткой. Теперь надо только обнаружить на льду нерпичьи лунки, куда они выходят подышать и отдохнуть. Сетка с палками складывается ромбом и опускается в лунку под лёд. С помощью шеста и «вожжей», привязанных к углам сетки — её расправляют в горизонтальном положении прямо под лункой, подтягивают за «вожжи» и закрепляют палкой сверху льда на закрутку. Животное, в поисках лунки, плывёт прямо подо льдом и заходит в провис сетки, всплывает, глотает воздух и ныряет вертикально вниз, попадая прямо в сеть, запутывается и через время просто задыхается без воздуха. Охотнику остаётся только проверять сети и переустанавливать. Летняя охота — совсем другое дело. Отстреливают нерпу исключительно мелкой утиной дробью, чтобы не убить «насмерть», иначе животное просто утонет. На малом ходу лодка подходит к зверю метров на 15-20, охотник стреляет в голову. Раненая нерпа ныряет под воду, но через время выныривает. Кровь заливает ей глаза, и она больше не ныряет. Лодка подходит вплотную, охотник легонько бьёт её киянкой по голове и поддевает багром, чтобы не успела утонуть. Варварство, конечно, но другой технологии пока не придумано… Толян сажает меня «за руль», а сам заряжает охотничье ружьё патронами с утиной дробью, становится в устойчивое положение впереди лодки и держит ружьё наизготовку. Я на малом ходу лавирую между льдинами… Вот она, первая, как любопытный водолаз, выныривает из воды и с интересом наблюдает за лодкой. Подхожу ближе… Выстрел, нерпа ныряет, через несколько секунд выныривает, подхожу вплотную, хлопок киянкой по черепушке — добыча в лодке! Так охотимся около часа. Взяли пять штук, пора «ехать » дальше… Как вдруг — неожиданность. Наш курс пересекает небольшое стадо моржей, штук десять. На одной из самок сверху сидит маленький моржонок, как на коне. Зрелище уникальное… Процессию замыкает огромный старый вожак, тонны на две весом… Клыки около метра — большая редкость. Толян засуетился: «Будем бить». Мне почему-то стало их жалко. Толян достал из чехла карабин и зарядил патроны: «Подходи к вожаку, мне надо попасть ему в затылок…» Мне уже приходилось видеть, как чукчи охотятся на моржа. Стреляют пулей в затылок и сразу же вонзают в тело гарпун, привязанный к длинному крепкому шнуру. За шнуром выбрасывают в воду большой пластмассовый шар-поплавок, который они называют «пых-пых»… Почему пых-пых, даже не все сейчас знают… и в интернете вряд ли найдёте. А дело в том, что Пых-пыхом раньше чукчи называли подобие бурдюка, но не из бараньей шкуры, а из нерпичьей. С нерпы снимали шкуру чулком, наизнанку, мехом внутрь. В неё соскребали жир с тушек нерпы, завязывали наглухо и выставляли на солнце. После ферментации, жир превращался в мёдоподобную жидкость, очень богатую витамином «Д». Этот продукт считался очень ценным, и за него можно было выменять оленью тушу. Кроме ёмкости для хранения жира, пых-пых можно было использовать вместо поплавка при охоте на моржа или кита. Раненый зверь мог долго плавать под водой, но когда он обессиливал — его находили по поплавкам — пых-пыхам. Потому и пластмассовые поплавки, по традиции и сейчас называют пых-пыхом. Толян командует: «Подходи ближе к вожаку»… Подхожу… Огромная двухтонная туша периодически, по дельфиньи, погружается в прозрачную, как хрусталь, воду. Когда вода смыкается над телом моржа, в стороны разлетаются прозрачные хрустальные брызги, а потом образуется над ним огромный водоворот… Кажется, подойди ближе к этому водовороту и лодку засосёт в эту хрустальную бездну… Красно-коричневый огромный глаз моржа пристально наблюдает за нашими действиями, но зверь ничего не предпринимает… Выстрел… «Попал» — кричит Толян. Бросает карабин. А где же у Толяна гарпун? А где пых-пых?.. А нету… Ну, наверное, он знает, что делает. В конце концов — он охотник-профессионал, а не я… Морж делает последний нырок и исчезает в морской пучине. Ждём минут двадцать. Не появляется. Утонул. Толян нервно прикуривает, руки его трясутся… Он присаживается на банку и сам себя успокаивает: «Ну ничего, ничего, через пару дней он всплывёт и я его найду… И тут я понимаю, что у него сработал синдром волка (не съем, так понадкусываю). Моржа стало жалко, а Толяна ещё больше… Вывожу судно из зоны льдов и по широкому разводью беру курс на мыс Шелагский.
Итак, мы приближаемся к самой западной точке полуострова, обозначенной на картах, как мыс Шелагский.
Привет из прошлого.
Лодка быстро приближается к мысу, он уже хорошо просматривается. На траверзе по правому борту, с берега стекает ручей, у которого Куваев пережидал сильный ветер — Южак. Нам он не угрожает — погода хорошая. Ещё севернее, у самой «шеи динозавра» — развалины старого посёлка, который тоже назывался Шелагский… Сколько же этих Шелагских в этой местности? Полуостров — Шелагский, заброшенный посёлок — Шелагский, мыс — Шелагский, Маяк — Шелагский, воинская часть — Шелагский… А тут недавно фотографию метеостанции увидел — подписано — Шелагский Валькаркай, хотя это в разных географических точках… Нечаянно провожу пальцами по своему виску и вдруг — щёлк! Сработало сенсорное управление моей машины времени. Я в 2020 году сижу за компьютером и просматриваю информацию по Шелагскому. И кто только сейчас туда не ходит… Даже велотуристы умудряются. Появились даже местные «Сталкеры» по организации походов в это место. Причём, что интересно — все поголовно называют маяк Шелагский (на самом северном мысу полуострова) — метеостанцией «Туманная». Это после просмотра кинофильма «Как я провёл этим летом». На самом же деле здесь никогда не было метеостанции — место не репрезентативное! Маяк конечно не обычный, но об этом ниже… Итак, мы приближаемся к самой западной точке полуострова, обозначенной на картах, как мыс Шелагский. Его открыл небезызвестный первооткрыватель Семён Дежнёв ещё в 1648-м году и это ему дорого обошлось. Его отряд направлялся от устья Колымы на восток на трёх кочах и именно в этом месте его головной коч потерпел крушение и затонул. Что же послужило причиной? А причина не устранилась и до сего дня и хорошо описана Куваевым. Сам мыс представляет собой вертикальную каменную стенку, хотя сравнительно и не высокую, метров в пятнадцать, а дальше — крутой склон, усыпанный крупным курумником, уходит вверх к вершине сопки на высоту около полукилометра. По странному стечению гидрологических «моментов», у самой стенки почти всегда присутствует пятно толчеи размером всего с треть гектара. Но волна в этом месте очень крутая и стоячая. Как будто невидимый сторукий великан месит здесь воду на одном месте. Лодка, попавшая в эту толчею, неизбежно будет опрокинута… Мнение некоторых специалистов-гидрологов, по этому феномену давно известно и переносится из одних источников в другие, не подвергаясь сомнению. Они считают, что виной всему — разные подводные течения, которые при столкновении и создают такое явление. Я, конечно, не великий гидролог, но тоже гидролог и считаю, что толчею создаёт обычная волна или зыбь, ударяющая в «стенку» под определённым углом. Отражаясь от стены, она накладывается на приходящую волну и входит с ней в резонанс, что вызывает резкое увеличение её высоты. Кстати, «по науке», так и должно быть… А столкновение течений обычно образуют иные водные возмущения — суводи, майданы, водовороты и т.п. Пятно толчеи я замечаю вовремя и отворачиваю лодку подальше от берега. Толян показывает мне рукой, что надо обходить подальше… Прошли опасный участок на удалении метров сто. Поворачиваем за мыс, и мы в открытом море. А вот он и самый северный мыс полуострова Шелагский. Взору открывается довольно суровая картина — крутые обрывистые берега и сплошные каменные осыпи от самых вершин полуострова, из невероятно крупного курумника. Каждый камешек размером с двухкамерный холодильник. Между камнями прошлогодний снег (а может и не прошлогодний). По описанию лейтенанта Врангеля мыс состоит из высоких скал — «Скалы сии состоят из мелкозернистого гранита, смешанного с зеленоватым шпатом, тёмно-зелёной роговой и бледной слюдою». Сам этот мыс никак на картах не обозначен, но обозначен объект на этом мысу — маяк Шелагский.
Прямо на склоне сопки, среди огромных камней-курумов, раскинулся небольшой «хуторок» из нескольких домиков.
«Прыжок в будущее».
А Куваев в этом месте согрешил… Ни словом не обмолвился о существовании маяка, хотя пройти мимо и не заметить столь грандиозный комплекс сооружений, просто невозможно… А то, что он существовал в то время — подтверждено «свидетельскими показаниями» старых полярников. Напротив! Он намеренно отвлекает внимание читателя, появившейся здесь байдарой, которая поспешно удалилась в открытое море, а шлюпка экспедиции пошла дальше на восток к Валькаркаю, до которого отсюда ещё километров пятнадцать… Но не стоит ставить это ему в упрёк, поскольку маяк административно подчинялся гидрографической базе «Севморпути». А в то время, да отчасти и сейчас — всё, что касается гидрографии, картографии, геодезии, считается строго секретным! Очевидно, из этих соображений ему и пришлось слегка «ослепнуть». Кстати о байдаре. Что это такое? Байдара — традиционное плавсредство коренных жителей чукотки, предназначенное для рыбалки и охоты на морзверя. Каркас её изготавливается из плавника, с помощью уникального чукотского топорика с поперечным лезвием. Обтягивается каркас моржовой шкурой, а если случается пробоина — достаточно заткнуть её куском моржового сала… Куваев описывает маленькую байдару на двух человек. Мне такую видеть не приходилось, а вот большие «семейные» байдары приходилось видеть в Нутепельмене. Это по сути «дом» на воде. В неё входило до десятка человек. Бригада китобоев выходила на них в море на несколько суток, там и ночевали… Толян уговорил меня навестить обитателей этого «заведения», так как он им «обещал»… Под обрывом обнаружили небольшой каменный «пляжик», где можно было причалить, но только в тихую погоду, а сегодня именно такая. Высадились. Перед нами открылась картина, если не сказать «жуткая», то, по крайней мере, очень «суровая». Прямо на склоне сопки, среди огромных камней-курумов, раскинулся небольшой «хуторок» из нескольких домиков. Я насчитал шесть. Домики располагались вверх по склону на высоту метров шестидесяти… Дальше склон уходил вверх на полкилометра. Между домиками устроены деревянные «тротуары»-переходы, местами подгнившие, перемещение по которым мне показалось небезопасным. Ничего подобного мне раньше видеть не приходилось. Наверное, этот объект единственный в своём роде на всём северном побережье Союза… Сравнить можно только с «ласточкиным гнездом» в Крыму, если отбросить эстетику. Сколько же труда надо было приложить, что бы всё это построить? А главное, как поднять стройматериалы на такую высоту по непроходимой осыпи? Раньше маяк был многолюдным и судя по всему, его обитатели занимались не только обслуживанием дизель-генератора для маяка, а и ещё чёрт знает чем. Свои «догадки» лучше оставить при себе… В наше время роль маяка весьма условна. Теперь существует множество способов определения места нахождения судов. Достаточно включить радиолокатор и вся береговая линия, как на ладони. Бери пеленги и определяйся, а маяк… так, для страховки. «Компасным» пеленгатором теперь почти никто не пользуется… Медленно поднимаемся по переходам вверх, жилой дом «маячных смотрителей» на самом верху. Теперь их осталось всего два человека… Вдруг, на полпути вижу слева от помоста, среди курумника, стоит странное устройство. Это РИТЭГ — радиоизотопный термоэлектрический генератор. Предназначен для обеспечения электропитанием автономных, необслуживаемых маяков. Его установили недавно… В народе его называют просто «атомный генератор». Внешне он напоминает небольшую металлическую бочку с большими рёбрами охлаждения, вроде, как стабилизатор от огромной авиационной бомбы… В голове затрещало и моя «машина времени» потребовала немедленного включения. Провожу пальцами по виску, и я в году 2008-м. Да, сенсорное управление гораздо удобнее, пора поменять свой старенький телефон на более современный… Гляжу на РИТЭГ — здесь снимают эпизод фильма «Как я провёл этим летом». Молодой студент-практикант коптит рыбу на длинной палке в РИТЭГе, чтобы отравить своего начальника, а тот в свою очередь целится в него из ружья, из окна соседнего здания… Ну, в общем, кому интересно — посмотрите сами. Таких РИТЭГов было расставлено по всему побережью несколько сотен, рассчитаны они были на 30 лет работы. К 2012 году их все сняли, но, говорят, двух штук недосчитались. Их заменили на простые и дешёвые солнечные батареи, да и размеры светильников теперь уменьшились, стали размером с кулак, а раньше были величиной с хороший бочонок… Поднимаемся дальше, вот и жилой домик. У крыльца проволока, на которой вялится медвежье мясо (другого здесь нет). Белые медведи — частые гости в этом месте. Наверное, потому, что здесь даже зимой часто открывается большая полынья, а в ней нерпа, что и привлекает косолапого. Знакомлюсь с хозяевами, угощаем их спиртом, они нас медвежатиной. Обсудили новости, посплетничали. Хозяева извинились и, ссылаясь на срочность, засобирались в «дизельную». Нам бы тоже пора отчаливать, но Толяна «развезло» и он придремал… Ну, пусть проспится, время ещё есть… Выхожу на воздух… Взобраться на вершину, что ли? Я уже бывал на этой сопке пешеходом, в прошлом году, но к маяку не спускался. Обзор там замечательный… На море упал туман. Словно облачный пирог накрыл акваторию, тёплый, сырой ветер дул с моря… Поднимаюсь на вершину по курумнику. Постепенно становится холоднее, ветер усиливается. Минут через 30 — я на вершине. Курумника здесь меньше, солнце светит ярко, крепкий ветер треплет одежду, температура ниже нуля, местами лежит снег, между камнями «лавирует» позёмок. На юге просматривается город Певек, а на западе, за проливом — большой и плоский остров Айон… Любуюсь природой, пытаюсь достичь умиротворения… Но что-то не так. Голова опять трещит… Чувствую — моя «Машина времени» приготовила для меня что-то «кульминационное»… Привычное движение пальцами и… я уношусь в год 2824-й… Ай-да, Булгарин! Ай-да, сукин сын!!! Погода стала меняться у меня на глазах. Потекли ручьи, камни куда-то растворились. С моря подул тёплый летний бриз, зазеленела трава. Климат за 1000 лет изменился. Теперь на севере тепло, а там, где были черноморские курорты, плавают многолетние льдины… Вершина сопки стала плоской и ровной, на ней проявилась огромная площадь, покрытая, почему-то чугуном. В разные стороны от площади расходятся широкие чугунные дороги, вокруг площади стоят высокие чугунные дома, украшенные позолоченными колоннами и дорогой керамикой. По чугунным улицам носятся на большой скорости экипажи с паровыми двигателями, в них сидят крестьяне и крестьянки в одеждах, расшитых золотом и едут на рынок. Иные мчатся по улицам в сапогах с колёсами. Подхожу к одному красивому зданию. На нём вывеска: «УНИВЕРСИТЕТ ГОРОДА НАДЕЖДИНА». А вот рядом и библиотека. Захожу и удивляюсь. На столах стоят «сочинительные» машины, которые сами сочиняют всё, что им закажешь, но почему-то они жужжат шестерёнками… Механические! А вот и ресторан. Захожу. Официант, в расшитой золотом одежде, предлагает мне местные деликатесы — борщ с капустой, гречневую кашу и рассол… «В чём прикол?» Интересуюсь. «А это у нас пища только для вип-персон, самая деликатесная…» Поинтересовался, есть ли у них обычный кофе, оказывается, есть, но его теперь пьют только простолюдины. Пью кофе и выхожу на улицу — там идёт торжественная встреча Алеутского принца. В честь его организован военный парад с воздушным боем дирижаблей. Солдаты стреляют по дирижаблю условного противника, тот взрывается, а экипаж спускается на землю на парашютах… Я в панике спускаюсь к морю, запыхался, лодки своей не обнаружил, но по морю носятся маленькие лодочки, в которых сидят торговцы морепродуктами и торгуют ими с лотка. За спиной у них пара воздушных бурдюков, с помощью которых они ныряют под воду, запасаются товаром на подводных фермах и продолжают торговать. Ужас какой! Скорее бежать отсюда, хотя, впрочем, где здесь фантастика? Что, мы железных дорог не видели? Компьютеров, аквалангов, гидроциклов? А паровые машины вообще анахронизм! Вон, паровозы памятниками стоят… А вот электричество Булгарин не оценил, тогда с ним только опыты проводились… А вроде и недавно, и двести лет не прошло. Да и в социальном плане — простолюдины, как были, так и через 1000 лет остались… Вот бы этому Булгарину про Великую Октябрьскую революцию… Эк куда меня занесло… Тикать надо! Мощный паровой лифт поднимает меня на высоту шестьдесят метров. Отключаю свою «машину времени» и «очучиваюсь или очучаюсь» у жилого домика маяка… Ффу-у, наконец-то. Энергично расталкиваю Толяна и тащу его по деревянным тротуарам к морю… Лодка, слава Богу, на месте. «Рву» мотор и вперёд, на восток, к Валькаркаю… С маяка нам машут «смотрители». Они ещё не знают, что через два месяца их вывезут, а маяк переведут на автоматический режим… Да и мы ещё не знаем. А климат и вправду меняется, вон белые медведи уже на материк полезли… То ли ещё будет через 1000 лет…
Где не прошёл «сапог морехода».
Идём вдоль берега, прошли бухту Маячную. Туман усиливается. Впереди стали появляться отдельные экземпляры мелкобитого плавучего льда. Туман всё сильнее накрывает акваторию. Толщина туманного облака небольшая, солнце просвечивает, но берега уже не видно. Плотность льда всё увеличивается. Вот уже баллов пять… Лавирую между льдинами… Тут и осталось-то меньше десятка километров. Должны дойти… Но «закон подлости» придуман не нами. Ещё пять минут хода и лёд уже баллов 8. ещё пять минут и всё — сбавляю газ до самого малого хода и приостанавливаюсь в растерянности. Толян материт ледовую обстановку, но не расстраивается: «Ничего… Проскочим… Давай покажу!» Мы меняемся местами. Толян внимательно наблюдает за льдинами. Льдины, с лёгким шуршанием, перемещаются то влево, то вправо, одни сталкиваются, другие расходятся, но прямых проходов между ними уже нет. За кормой тоже всё «сомкнулось…» Берега по-прежнему не видно, но солнце слегка просвечивает через «рваньё» тумана, что даёт нам возможность ориентироваться. Наконец Толян очень плавно подводит лодку к стыку между двумя льдинами, и «даёт газу» на всю катушку. Мотор «взвывает», а лодка начинает медленно скользить по расщелине во льду. Носовая часть «Прогресса» имеет полукилевую форму, а корма почти плоская. Киль медленно, но уверенно раздвигает льдины в разные стороны, лодка выползает на лёд почти полностью, продолжает скользить по льду и переваливается на другую сторону льдин в маленькое разводье… «Главное, чтобы «сапог» прошёл…» — комментирует Толян. Не долго думая, Толян находит вторую расщелину, третью, четвёртую, дело пошло… А Толян каждый раз приговаривает: «Главное, что бы сапог прошёл, главное, что бы сапог прошёл…» Каждый раз сапог лодочного мотора проходил без проблем и не цеплял винтом за льдины. Честь и хвала инженерам-судостроителям, придумавшим такую удачную модель. Теперь понятно, почему здесь все охотники «гоняются» за «Прогрессами»… Проходит полчаса, Толян устал. Опять меняемся местами. У меня тоже получается… «Забираю» южнее, ближе к берегу, чтобы не проскочить полярную станцию, но берега не видно. От напряжения начинает болеть голова… Но что это? На очередном стыке льдин они не раздвинулись, но лодка уже «выползла» на лёд, только сапог в воде. Оказалось — это одна целая льдина. Над водой вроде как расщелина, а под водой ледяная перемычка… Мы с Толяном выскочили на лёд с двух сторон и стали её раскачивать и толкать вперёд… А мотор-то я забыл заглушить впопыхах… Наконец лодка сделала дифферент на нос и встала форштевнем в рыхлый лёд перемычки. Нерпичьи туши на днище лодки заскользили по пайолам, переместились в носовую часть, и лодка застряла окончательно. Вспомнили про мотор, но до него теперь не так просто достать, он «в небесах» на «задратой» корме… Пока соображали — мотор издал прощальный вопль и заглох. Огляделись. В разводье плавал мой рюкзак с арбузом. Как он выскочил из лодки — я до сих пор не пойму. Багром выловили рюкзак и им же раздолбали ледовую перемычку. При этом моя нога скользнула в Восточносибирское море и промокла до колена… Толян-то в бахилах, а я в ботиночках, как на курорт собрался… Долго пытались отремонтировать мотор — бесполезно. Поставили запасной — тоже не работает. Толян сокрушается: «Проверял же перед выходом… Вроде же всё работало… Сидим, курим… В голову лезут всякие невесёлые мысли, ситуация банальная, так люди и пропадают… Именно поэтому наше начальство избегает выдавать лодки на полярные станции — меньше несчастных случаев… Ещё и нога теперь мёрзнет… Но его величество «Случай» решил сжалиться над нами. Слышим — собачий лай на юге! Всматриваемся в хлопья тумана и … Над рваньём туманного «коржа» видим верхушки ажурных мачт антенного поля Валькаркая. До них всего метров сто… Радости нет предела… Багром и вёслами принялись расталкивать льдины и медленно пошли к берегу… Минут через двадцать спрыгиваем на галечную косу, нас встречают собачки — спасительницы наши!.. Валькаркайцы встречают нас жарко натопленной баней, а баня у них славная, а с камбуза разносится стойкий запах огурцов. Это ребята корюшки наловили. Валькаркай — одна из немногих станций, где летом можно поймать корюшку в ручьях… Обычным сачком… К вечеру все собрались в кают-компании за длинным столом, ещё и офицеры с супругами из соседней воинской части… «Лакомились» привозным «гостинцем», закусывали корюшкой, рассказывали друг другу правдоподобные небылицы… А две юные полярницы благоговейно наворачивали главный гостинец с материка — арбуз. Он оказался красным и сладким. Не зря тащил. Разошлись за полночь. Лежу и думаю: «Как много может случиться всего за один день… Иной раз и за год столько не накопишь…» Утром Толян всё же наладил мотор и отправился дальше на свой участок, а меня «вояки» отвезли в Певек на вездеходе. Через два дня я улетел на Майскую…
Воспоминания Сергея Персикова о зимовке на полярной станции «остров Исаченко».
полярная станция «остров Исаченко»
Отпуск, к сожалению, выпал на зиму и пролетел очень быстро. За первую зимовку на полярной станции «Русская Гавань» заработал примерно четыре тысячи рублей. Сначала поехал в Ленинград. Обошёл и осмотрел множество музеев. По Эрмитажу прошёлся раз пять или даже семь. Съездил в Абхазию и отдохнул на море. В конце отпуска женился. Пришло время возвращаться на Диксон.
Норильск встретил неласково…
Норильск встретил неласково, сильной метелью и отвратительной погодой. В здании аэровокзала Алыкель также заметала вьюга, когда одновременно открывались противоположные двери. Нас с молодой супругой сопровождал её родной брат, Алексей Заикин. Мы с Лёшей были старинными друзьями, учились в школе в одном классе, а после службы в Советской армии вместе поступили на Курсы Полярных работников. Для этого мне пришлось забрать документы из Фрязинского техникума микроэлектроники. Алексей второй раз летел через Алыкель, поэтому знал, как и чем скрасить время вынужденного ожидания. Практически при нулевой видимости нашли малоприметный магазинчик, в котором прикупили всё необходимое для согрева и поднятия настроения. Согреваться пришлось два дня. Наконец погода улучшилась, и мы с чемоданами рванули к самолёту ЯК-40. Через час полета показался Диксон. Благополучно приземлились, получили вещи и потопали к общежитию Папанина 3. Мужчин расселили отдельно от женщин. Сразу же отправились в отдел кадров и отметились о прибытии. Начальник отдела кадров, Серебровская, распределила Алексея Заикина, ранее зимовавшего на «Исаченко», на полярную станцию «Известия ЦИК», а меня с женой направила работать на станцию «Исаченко». Дальше ожидали оказии — нам на Челюскин, а Алексея должны были забросить на полярку отдельным бортом. Самое трудное, как говорится, ждать и догонять.
Закончив оформление, походили по Диксону. Узнали, где находится столовая, магазин, клуб и другие общественные заведения. Познакомились с обитателями общаги, которую неофициально называли «музыкальная шкатулка». В ней проездом встречались полярники – одни выезжали в отпуск, другие заезжали после отпуска на зимовку. Встречи проходили весьма эмоционально, бурно и весело. На бесконечных застольях можно было услышать много интересных историй о зимовках на полярных станциях и анекдотов. Время в ожидании тянулось томительно долго. Мы со всеми перезнакомились и было выпито море водки, вина и шампанского. Некоторые уже не утруждали себя походами в столовую, а только просили принести чего-нибудь похмелиться, да пирожок на закуску. Телевизор в общежитии не работал, играли в основном в карты и домино. В общем, тоска зелёная.
Запомнились Ламп Франц с женой, Писарев Сергей с супругой, да Бобышевы Миша с Леной. Мы вместе ходили с столовую. Однажды около общежития, ко всеобщему удивлению, увидели небольшую, лохматую лошадь. Она копалась в помойке и гонялась за собаками. Кличка у лошади была Люська. Про неё рассказывали, что она очень сильно кусается и ворует висящие за окнами авоськи с продуктами питания. У Люськи была, под стать ей, такая же подружка, сумасбродная собака, с которой они не расставались, вместе оборонялись от других собак, назойливых людей и приходящих белых медведей. Мы приносили Люське еду из столовой. Ела она практически всё, от булочек до колбасы. Осенью и весной по Люське оценивали лёд на прочность. Если она не проваливалась, то людям разрешалось ходить пешком по льду из посёлка на остров и обратно. Также рассказывали, что года два, три назад на Диксоне использовали ездовых собак. Одна из упряжек принадлежала Шелкоплясу. Упряжка состояла из собак разных пород и со стороны выглядела потешно, однако хозяина возила. Очень жаль, но нам не довелось этого увидеть.
Общежитие на Папанина 3 («Музыкальная шкатулка») фото М.Шлайфера
В коридоре общежития, на входе, висела растяжка — «Похмелье — вторая пьянка!» Гуляли в основном по выходным дням. В будни могли вызвать в отдел кадров по различным вопросам. Да и Афиногенова, комендант общежития, следила, чтобы слишком сильно не шумели. Пустые бутылки выбрасывали, втыкая их в занесенные снегом форточки. Весной с обратной стороны общаги образовывалась огромная гора винно-водочной тары.
Наконец, нам сообщили, что на днях будет самолёт. Перешли на лёгкое шампанское и интеллектуальные игры в шашки и шахматы. Когда долгожданный борт в очередной раз отменили, тут же начался новый цикл расслабухи. По закону подлости, как только мы полностью расслабились, прибежал Лев Дорофеев и начал собирать в кучу, вылетающих на мыс Челюскин. Многих несли в вездеход на руках, а те, кто оказался покрепче, грузили чемоданы на бортовую машину. Летчики поначалу возмутились и отказались брать на борт мертвецки пьяных полярников, но Дорофеев их уговорил, мол, ребята молодые, крепкие и до Челюскина протрезвеют. И, действительно, как только взлетели, первым делом послышался звон «бокалов», а через два часа на Челюскине из самолёта вышли абсолютно трезвые, как на парад, полярники. Нам подогнали машину и, надо признаться вовремя, так как на взлётно-посадочной полосе мы страшно задубели на лютом морозе. Нас, транзитников, поселили в одном из жилых домов.
Начальником обсерватории Челюскин был тогда Тюков. Первым делом пошли на приёмную. Нас встретил всё тот же Валера Дубович. Он оказался огромно необъятным, и представлялся по-прежнему – Дубович, радист первого класса. Все на приёмной были плотно заняты. Работало несколько радиостолов и громко трещали телетайпы. Походили по окрестностям. Осмотрели памятники. Много сил и энергии по их восстановлению вложил Валерий Штейнгард. В последующие годы бывал на Челюскине много раз.
Моя жена Лена заезжала на «Исаченко» поваром, и я за неё очень сильно волновался. Дома она изредка готовила, а на станции нужно было ежедневно, без выходных, кормить 5 — 6 человек. К тому же повар должен уметь выпекать хлеб. Я всячески успокаивал Лену, обещал помогать ей во всех делах. Однажды в 8 часов утра прибегают Бобышевы и говорят, чтобы мы быстрее дули в аэропорт. Нас ждёт борт на «Исаченко». По-армейски резво собрались, схватили огромные чемоданы и побежали. Метров через 500 смотрю, Лена Бобышева от смеха давится и тут до меня, наконец-то, дошло — сегодня 1 апреля! Вот черти, разыграли. В отместку я отказался нести чемоданы обратно, пришлось Бобышевым тоже изрядно попотеть, а заодно и прочувствовать последствия своей шутки. Всю обратную дорогу беспрерывно смеялись над выражениями наших растерянных лиц, когда нас внезапно разбудили. Кстати чемоданы были тяжеленные, по 60 – 70 килограммов. У одного из них даже оторвалась ручка. Пришлось её прикручивать болтами. В аэропорту грузчики отказались их грузить и вынудили им башлять за «перегруз». Пока добирались до полярной станции, чемоданы, естественно, полегчали — брали всякие угощения и 10 бутылок водки. Водка почти вся закончилась.
Обсерватория «мыс Челюскин».
Наконец настало время прощаться с друзьями и с Челюскиным. Алексей Плохов с женой летел на «Правду». Мы с ним учились на КПР. Подъехал вездеход. Полёт продолжался, как нам показалось не долго, и вот они, острова Сергея Кирова. Нас встретил начальник станции Бухтенков Юрий. Улетели Домкины, Володя и Галя.
Осмотрелись. Обжились. Нам выделили комнатку 3 на 2,5 метра. Лена познакомилась с кухней, на которой стояла «страшенная» печь ПКК. Приступил к вахте. Кроме нас и Бухтенковых на станции работал ещё Володя Лисицин и механик Кухта. Станция питалась от аккумуляторов ТЖН-350 по 100 штук в группе, и дизель-генератор запускали один раз в 3 дня. Проблем с электричеством у нас никаких не возникало. Разве что с заменой щёток у преобразователей ПО — 550 и ОП — 120.
Программа наблюдений на «Исаченко» такая же, что и на «Русской Гавани». Дополнительно ещё снегосъёмка. По радио осваивал однополосную «Полосу-2». Привёз с собой ламповый электронный ключ (сделали мне его в Питере, в ЛВИМУ, пока я осматривал достопримечательности).
У Лены плохо выпекался чёрный хлеб, но Земфира Бухтенкова помогла ей в этом вопросе и в дальнейшем хлеб получался хорошо. В день солнцестояния я теодолитом определил координаты острова и очень удивился, что они сильно расходятся с данными, указанными на географических картах. Видимо делалось это специально, чтобы ввести «врагов» в заблуждение. Записал свои наблюдения в журнал станции.
Лена познакомилась с кухней…
Нас охраняла от белых медведей собака Джаконда. Свою кличку она получила, вероятно, за жёлтые круги вокруг глаз. Иногда её называли Чушка или ещё как. Медведей она не боялась и держала их хорошо.
Из оружия на станции имелись мелкашка, карабин СКС, ракетница и сигнальные ракеты разных цветов. Мелкашка и СКС были в хорошем состоянии. Я полюбил мелкашку, не расставался с ней и тренировался в стрельбе каждый день, благо патронов было много. Весной прилетели пуночки (лапландский подорожник). В мае появились первые проталины на снегу, а вместе с ними чугунки (чернозобая казарка). На «Исаченко» место гнездовья тысяч казарок. Стал чаще ходить на охоту. В этом году природа не пощадила казарку. Молодые гусята, не успевшие встать на «крыло», попали в западню. Налетела метель с мокрым снегом при минусовой температуре воздуха. Гуси сидели под смёрзшимся настом и не могли двигаться. Чайки их заклевывали. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь, стихия. Даже, если бы мы и вызволили их из ледового плена, они всё равно погибли бы от холода и голода.
Беда, когда на острове остаётся песец. Он много гусей и уток уничтожит. Хотя чайки, бургомистры и поморники тоже разбойничают. Свою лепту вносила и наша собака Джаконда. Мы пробовали выращивать гусей и уток в вольере, но они у нас не выживали.
На Исаченко было много плодородной земли. На подоконниках разместили ящики с землёй и выращивали в них огурцы. Огурцы росли прекрасно. Попробовал вырастить редиску, но из-за круглосуточного светлого дня она сильно вытягивалась. С южной стороны тундра оттаивала на 70 сантиметров примерно. Вот там я вскопал тундру и сделал тепличку из деревянных блоков и накрыл их стеклом. Редиска бурно взошла, но созреть не успела замело снегом.
Работа на станции продолжалась по расписанию в соответствии с программой наблюдений и принятых соцобязательств. Удивлял Володя Лисицын. Он по утрам делал зарядку, бегал по песчаной косе до упавшего знака и обратно, а потом окунался в море. Писал стихи, но нам было почему-то не до его творчества и, к сожалению, так мы так и не приобщились к «высокому искусству».
Осенью началась навигация. Мы получили продукты и товары технического назначения, в том числе брус, доски и бревна для новой механки. Живой скот к этому времени уже не завозили. Мясо доставляли вертолётом или самолётом «на сброс». Как-то заказали полтуши говядины и свинины, пару ящиков с курами и, естественно, почту. Разожгли в трех бочках солярку для обозначения места сброса. И вот подлетает Ил-14. Темно (полярная ночь), только огни в бочках. Лётчики по радио объявили, что начинают сброс и нам стало по-настоящему страшно. Если мясной тушей или ящиком с курами долбанет сверху, то мало не покажется. Потом начались поиски. Туши нашли сразу, а вот куры из упаковки «разбежались». Джаконда их нашла и спрятала. Отобрали и в довершение нашли почту. Самолёт улетел, а мы вдогонку подтвердили, что всё получили в полном объёме.
Но не всегда сброс проходил так успешно и гладко. Тут же, на Исаченко, закончилась соль. Ящик с солью завернули в климкостюм и сбросили. В результате двух женщин отправили санрейсом на Диксон с сотрясением мозга. Ящик с солью пробил перекрытие дома и угодил именно в то место, где спрятались несчастные женщины. Соли не нашли ни грамма. Так же рассказывали о сбросе почты. Мешок зацепился за флюгер, поэтому его очень, очень долго искали, пока кто-то случайно не взглянул наверх. А ещё рассказывали, мешок в бочку с водой попал и нашли его совершенно случайно только весной. Нарочно не придумаешь, но было дело мешок «запрятался» в печную трубу. А случались и «счастливые» сбросы. На Известиях попросили сбросить ящик водки. Бутылки упаковали в валенки. Самолёт зашёл с уклона и сбросил ящик, типа под горку, так вот ни одной бутылки не разбилось. Таких рассказов кочует по Арктике бесчисленное количество, и каждый полярник может дополнить истории со сбросом своей собственной.
Всё изменилось с появлением вертолётов МИ-8. Хотя и АН-2 великий труженик. И полоса ему почти не нужна. Часто садился непосредственно к дому. Да и почту можно было не только получить, но и отправить. Подержишь самолёт за крылья 5 минут, и он сразу взлетает почти что без разбега.
В октябре открыли капканы на песца…
Как обычно в октябре открыли капканы на песца и ходили их проверять. Несмотря на нелюбовь «обдирки» песца, к весне я потихоньку начал самостоятельно снимать шкурки, которые нужно было подготавливать к прилёту пушника. Для этого шкуру требуется обезжирить, зашить дырки, выдержать в соляном растворе, растянуть на пялке, почистить опилками или горячей мукой, а потом расчесать. Пушники прилетали к нам из зверосовхозов на АН-2. Мы раскладывали песцовые шкурки, которые пушники сортировали и оглашали итоговую сумму. Иногда мы не соглашались и спорили. По завершении сделки нас вели к самолёту, и пушник вытаскивал огромные мешки с одеждой, обувью и другими товарами. Можно было заранее заказать то, что тебе необходимо — порох, дробь, оружие, продукты, спиртное или что-нибудь из украшений для женщин. Конечно пушники нас всегда обманывали и в полёте перекладывали пушнину по сортам по-другому, в свою пользу, естественно. Но, если честно, то первосортных песцов мы вылавливали единицы. Голубых вообще не было. В нашем кряже голубые песцы попадаются крайне редко, по статистике 1 на 1000. Ну, конечно, цена его на порядок выше белого. Я думал, что голубой песец имеет натуральный голубой оттенок, однако в действительности они попадались только с серым и коричневым окрасом. Самых лучших экземпляров песца мы оставляли себе.
Весной прошла частичная замена коллектива. Бухтенков с женой и Лисицын Володя улетели. Их заменили Мирошниковы Валера с Валей и Шевчук Валентин. Валеру назначили начальником станции первый раз. По работе станции его консультировал Володя Домкин. Сразу начали выполнять соцобязательства — красили дома снаружи и делали косметический ремонт внутри. Меня назначили старшим метеорологом и обязали проводить техническую учебу по гидрометеорологии. Валера привёз два карабина — Лось 7.6 мм и 9 мм. Он пристреливал карабины, но поленился надеть на оптику резиновый наглазник, в результате чего из-за отдачи карабина получил травму глаза. Потом поступил приказ собрать всё незарегистрированное оружие и отправить его на Диксон. Мне было жалко расставаться с мелкашкой, которую я здорово пристрелял. Напоследок провёл с ней учёбу по стрельбе с Валей и Леной. В качестве мишеней понаставили старые термометры, пустые бутылки и консервные банки. Вышло почти соревнование. Научили женщин стрелять из карабина и ракетницы. Мероприятие прошло весело и полезно.
На лыжной прогулке.
На станции обнаружили несколько комплектов лыж. С наступлением весны и тёплых дней мы совершали по острову лыжные вылазки. Находили склоны и с них катались. По острову прогуливаться особо некуда, а соседние острова далеко. Рассказывали, что на острове Сложном, который визуально просматривался хорошо, бывают олени, но начальник станции, Валера, не отпускал на дальние, рискованные путешествия.
На станции была баня, но её надо было топить дровами или углём, к тому же заготавливать много снега, поэтому она стояла и не использовалась. Мылись мы в служебном доме под душем. Однажды утром к нам в окно постучали и раздался крик «пожар!». Мы не поверили и продолжили спать, но крик повторился. Мы мигом оделись и выбежали из дома. Тревогу подняла Валя. Оказывается, внутри служебного дома было много дыма, а Валера ушёл гулять по окрестностям. Шевчук был на вахте и пытался затушить пожар, поливая дымящиеся полы из чайника. Я выстрелил из карабина и ракетницы, чтобы прибежал Валера. У Шевчука узнал, что он уже более часа так льет воду. Я попытался в душевой вскрыть полы, но сильный дым мешал дышать. Прибежал Валера и сказал, что нужно всё вытаскивать из дома. Сначала вынесли библиотеку. Книги бросали прямо в снег. Потом стали вытаскивать метеооборудование, а следом и радиооборудование. Вытащил преобразователи. Дышать уже было не чем, одели противогазы и снова вскрывали полы. Наконец вскрыли и потушили огонь, но дом был сборно-щитовой, и огонь перекинулся на стены. Я предложил ломать стену. Пробовали разбить её пешнями, но ничего из нашей затеи не получалось. Пригнали трактор. Уже не верили, что потушим разгоравшийся пожар, поэтому Валера приказал срочно вытаскивать сейф с первым отделом. Женщины бросились к сейфу и в мгновение ока выволокли его. Мы тем временем с помощью трактора сломали стену. Окно не дало быстро распространиться огню. Мы водой из системы отопления начали поливать очаг возгорания. Сразу стало легче дышать и количество дыма уменьшилось. Только пар и огромная дыра в доме напоминали о пожаре. Углекислотные огнетушители совсем не помогали, особенно ОУ3. Подождали несколько минут. Успокоились и приступили к восстановлению жизнеспособности дома. Всё быстро занесли обратно, и подключили. Забили дыру ДСП. Труднее всего было затащить сейф. Его вес, килограммов 200 (может и больше) и как его 2 хрупкие женщины вытащили, да ещё на 25 метров от дома, уму не постижимо. Мы вчетвером целый час кряхтели, чтобы установить его на старое место. К вечеру всё восстановили, и не прерывая научных наблюдений, продолжали работать. Сообщили в Управление о пожаре. Через день прилетела комиссия. Мы к этому времени запустили систему отопления и полностью заделали место возгорания. Как потом выяснили, Валера, после вахты, решил помыться, а слив грязной воды замёрз. Он взял паяльную лампу и прогрел трубу слива. Помылся и пошёл гулять по окрестностям. Труба слива была утеплена паклей. Видимо, она начала тлеть, а ветер раздул огонь.
Дик подрос и стал лазить по крышам.
Комиссия ничего не обнаружила. Мы уже к этому времени всё заделали и покрасили. Мы правильно поступили, что боролись до конца. С комиссией к нам привезли Дика, кобель для Джаконды, а то говорят, что она «облысела» именно от отсутствия полового партнёра. Дик подрос и стал лазить по крышам. Думаю, надо было назвать его Карлсоном. Ладно бы только лазил по крышам, беда заключалась в том, что он самостоятельно не умел слазить. Так и сидел на крыше и орал, пока его кто-нибудь добрый не снимет. Но стоит только его снять, через час он опять по крыше бегает.
Одна медведица, совсем видно голодная, залетела к нам в коридор и слопала у Джаконды из миски остатки еды. Людей и ракетниц медведица не боялась. Пришлось запросить Диксон об отстреле медведицы. Выйти ведь из дома невозможно. Пришлось Валере её пристрелить, и медвежонка тоже.
Летом прилетели строители — Веня Шапошников и Валентин Пешеходов. Сразу начали разметку места постройки новой механки. Запарили в «тундру» пеньки из плавника в основание новой механки. Потом с помощью нивелира сделали отметки и срезали их по уровню.
В начале лета улетел механик Кухта и прилетел новый, Александр Мороз. С Шевчуком что-то стало твориться непонятное. Психика у него стала барахлить. Однажды он прибежал в дом с карабином и стал требовать, чтобы мы вывернули карманы. Спуск у карабина был мягкий, и небольшое прикосновение могло привести к трагедии. А затвор он при мне передёрнул. Оставалось только его не раздражать. Он потерял какой-то ключ от сейфа, и думал, что мы его своровали и прячем у себя. Когда он водил стволом, я прямо физически чувствовал, куда может попасть пуля. Жуткое ощущение. Когда он успокоился, уговорили его поехать в отпуск, отдохнуть. Шевчук улетел, а на его место прилетел Серёга Писарев. Серёга любитель паять. Он нам сделал цветомузыкальную приставку. Этим занятиям он уделял, как казалось начальнику Валере, слишком много времени. Валера недовольно ворчал, что было бы не плохо почаще подключаться к хозяйственным работам.
Заготовка гусиного мяса…
Недалеко от станции строители обнаружили медвежью берлогу. Зажгли фуфайку и стали выкуривать медведицу. Я только сделал фото, а куда убежала медведица с медвежонком не увидел. Строители только рассказывали какая шустрая оказалась медведица. Как она выскакивала и тут же пропадала в глубине берлоги.
1975 году прошёл ураган и разрушил много ветряков на полярных станциях, в том числе и на Исаченко. Решили срезать опоры ветряка, и сделать из него небольшой склад.
Заготовка гусиного мяса проходила следующим образом. Мы с Валерой загоняли гусей к морю, а остальные препятствовали им уходить в тундру. Гусята у воды останавливаются, старые, отлинявшие гуси без них не решаются улетать, здесь их и настигает печальная участь. Расстреливали гусей из ружья. Прежде чем загонять гусей, пришлось немного потренироваться, чтобы научиться бегать по болотистой тундре. Ноги проваливаются в жидкую тундру, и клейкая грязь прилипает к подошвам. Три дня тренировался. Гусята носятся так, что не догнать, а старые гуси, тем более, помогая крыльями, уносятся очень быстро. Заготовили много. Сразу начали холодное копчение. В 200 литровую бочку была проведена труба диаметром 10 см и длиной 10 метров. На другом конце развели костёр и засыпали опилками. Коптили по 10 штук. Нужны были опилки от лиственных деревьев, типа ольхи, на практике сыпали какие имелись. Партию коптили 12 часов. Хорошо получалось. Да и вкусные. Коптилку была изготовлена до нас. Видимо предшественникам нравилось заниматься таким промыслом.
В октябре прошла навигация. Отпраздновали «День урожая». Нас стало беспокоить состояние оттяжек антенной мачты, которые основательно подгнили, как, впрочем, и сама мачта. К нам прислали двух человек для установки новой мачты и замены такелажа. Старую мачту уронили удачно. Затем с помощью паротайки установили анкера для крепления тросов. Паротайка состояла из 200-литровой бочки. В пробку вваривалась трубка, а от трубки шёл резиновый шланг. Потом бочку, наполненную водой, ставили на огонь, и когда вода закипит, паром делали углубления в земле для анкеров. На бочке по идее должен был бы стоять аварийный клапан. Но где его взять? И вот однажды металлическую крышку у бочки сорвало. Хорошо полетела она в сторону, иначе могла бы работнику голову срезать. Мачтовики после взрыва отказались работать, но потом успокоились и уже с большей осторожностью продолжили работу. Наконец с помощью трактора антенную мачту установили, и мачтовики улетели.
К концу октября поставили капканы на песца. К нам ещё прислали двух учёных. Один Аркадий из Питера, другой из Иркутска Николай. Пустующая баня как раз пригодилась для установки научного оборудования и приборов. Николай неплохо играл на гитаре и радовал нас разными песнями. Наблюдения они вели за активностью северного сияния и магнитной составляющей на острове.
Наш коллектив увеличился и готовить повару приходилось много. Так первое Лена варила почти десятилитровое ведро. Учёные работали вечером, и однажды проснулись, а первого нет. Пришлось срочно ещё варить суп. Оказывается, студенту Аркаше понравился суп, и он за ночь съел полведра. Посмеялись. Аркадий такой худенький с виду и куда в него всё это вошло? Наверное, в Питере студентов не докармливали. К Новому году договорились, что учёные прочитают нам лекцию по поводу их исследований, ну а с нашей стороны я расскажу о нашей работе. Ребята основательно подготовились и лекции прошли познавательно. Я рассказывал о роли метеорологии, гидрологии и целях наших наблюдений. Потом закрутили фильм и продолжили задавать вопросы по лекции.
Я рассказал о необычном сиянии на Исаченко. Несколько раз небо просто было окрашено в розовый равномерный цвет и это как-то давило на психику и возникало какое-то тревожное чувство. Правда на остальных это явление не влияло. Ответа от учёных не получил. Потом мы рассказывали о необычных светящихся шарах. Строители прибежали и сказали, что к нам летит НЛО. Мы выбежали на улицу и, действительно, от горизонта к нам с постепенным увеличением летели четыре светящихся красным цветом шара. В центре шара точка светилась более интенсивно. Я пошёл в дом, взял на всякий случай карабин. Шары медленно приближались. Проплыли с запада на восток, и к горизонту востока стали просто огромные. Что это было, мы так и не поняли.
Мы продолжали вести наблюдения. Я с Леной ходил на снегосъёмку и по капканам. Однажды со снегосъёмки я выводил её по звёздам. Дошли правильно. Она часто вспоминает: «А помнишь, ты меня по звёздам на станцию вёл?» Ей хотелось отвлечься от постоянной готовки на кухне. Да и печь ПКК нервировала — постоянно выходила из строя. Форсунка забивалась и отказывалась работать, а бывало и взрывалась. Мясорубка ломалась несколько раз. Я крутил фарш — то крепёж отвалится, то шнек сломается. Приходилось применять мастерство изобретательства. Другой мясорубки ведь не было. Сначала прикрутил намертво к столу мясорубку. Со шнеком пришлось основательно повозиться, но восстановил. После Нового года со стороны метеоплощадки подошёл медведь. Запрашивать Диксон не стали, застрелили его втихую, так как перед этим пришёл циркуляр о нападении на человека белого медведя. Медведя отволокли к футштоку. Там обосновалась Джаконда, и больше мы к медведю подойти не могли. Она превратилась буквально в «волка», никого к себе не подпускала, на всех страшно рычала. Были сильные морозы, до минус 35-ти, мы просто хотели помочь ей, порубить мясо на куски. Но Джаконда ничего не хотела понимать и никого к медведю так и не подпустила.
В очередной раз прилетели пушники, и мы сдали всех песцов.
Весной от куда-то прибежал бешеный песец. Бросался на строителей. Они нас об этом и предупредили. В очередной раз прилетели пушники, и мы сдали всех песцов. Скоро отпуск и оставляли себе не много. Да и пугали, что на Диксоне в аэропорту могут проверить. Мы на вывоз ведь песца уже выделали. Выделывали с помощью уксуса и соли. Дубление не делали и жировку тоже. Попросту не чем было. Дубление делают алюмокалиевыми квасцами или приобретать нужно было где-то танин. Можно, правда, и крепким чаем попробовать. Шкурки вывешивали на солнце, чтобы ещё лучше отбелились.
В конце зимовки мы с женой рассорились, и она улетела раньше. Наше свадебное путешествие на «Исаченко» закончилось не лучшим образом. Видимо накопилась усталость и нервы не выдержали. Следом вылетел и я. Я не слышал, чтобы Мирошниковы зимовали на других станциях. Валера после зимовки отправился в Антарктиду. Валя работала на Диксоне. После зимовки они обосновались в Батуми. С Вениамином я ещё пресекался несколько раз. Он много чего построил в Диксонском районе. С Писаревым работал на Виктории. Живёт он в Голицино.
Из необычных природных явлений на Исаченко однажды при сильном ветре поднялся песок и пришлось отмечать песчаный позёмок, а при ограничении видимости песчаную бурю.
Вот так закончилась вторая зимовка.
Диксонском районе работали три Льва – Дорофеев, Пеклер и Гедройц. Начальниками станций (апс) работали две женщины Кондратьева и Лукинская. С Челюскиным, позывной UIX, мы работали с «Исаченко» позывным RKKV.
В Карском море оживление. К проливу Вилькицкого, одному из самых трудных участков Северного морского пути, тянутся караваны судов. Ледоколы пользуются благоприятным расположением льдов, чтобы поскорее провести, суда через этот пролив.
На помощь судам приходят полярные станции. Они круглые сутки несут научную вахту, следят за погодой, за движением льдов и передают судам свои прогнозы. Особенно напряженно в эти одни короткой арктической навигации работают радисты.
В окно радиорубки на острове Русском круглые сутки льётся яркий дневной свет. Трудно определить — когда кончается день и наступает ночь. Да, в этом нет и нужды, — всё равно спать некогда. При дневном свете легче переносить вынужденную бессонницу. Уже несколько суток почти не спит молодой радиотехник Тамара Иосифовна Козловская. Она несёт бессменную вахту. Остров Русский расположен у самого подхода к проливу Вилькицкого и судам на этом трудном участке в любую минуту может понадобиться помощь его радиостанции. Тамара сидит надев наушники и чутко прислушивается к эфиру. Строго по графику она передает судам метеосводки, прогнозы и информации.
Тамара Козловская ещё молодая полярница. В 1937 г. она впервые поехала в Арктику. До этого она работала мотористом на строительстве Дома Полярника и без отрыва от производства училась на курсах радиотехников. Окончив курсы, она сразу же поехала в Арктику на самостоятельную работу. Волевая девушка, не боящаяся трудностей полярной жизни, Тамара быстро завоевала авторитет и уважение среди коллектива. Она успешно справляется на острове со всем сложным радиохозяйством. За образцовую работу в навигацию 1939 г. по обслуживанию судов и ледоколов, Тамара Козловская получила две благодарности и премию. Иван Дмитриевич Папании в радиограмме писал ей: «Радисту Козловской. Отмечаю Вашу хорошую добросовестную работу, объявляю от имени Главсевморпути благодарность. Уверен, что в дальнейшем будете продолжать так же аккуратно и честно нести свою полярную вахту». Тамара Козловская любит Арктику, она добровольно осталась на третью зимовку на острове Русском.
Toв. Козловская не единственная женщина-радистка на наших полярных станциях. На радиоузле Амдермы лучший оператор судового стола радиотехник — Татьяна Ианурьевва Красавина. О ней, как об аккуратном, исполнительном работнике имеются прекрасные отзывы с ледоколов. Красавина активная общественница. Выбрав из местного, ненецкого населения ученика, она готовит его на радиста.
В бухте Тикси работает радистом Любовь Федоровна Выллерова. Она прекрасно освоила быстродействующую аппаратуру и выполняет план на 150 – 200 %.
Какая бы ни была погода — дождь, ветер, пурга, научные работники полярных станций обязаны быть на посту: четыре раза в сутки они должны ходить на метеоплощадки, записывать показания приборов, работать в полярных обсерваториях, в актинометрических и магнитных павильонах и т. д. И здесь советские женщины не отстают от мужчин.
Над синоптической картой склонилась женщина. В её волосах лёгкая ранняя седина. Лицо спокойно и серьёзно. На груди орден Красной Звезды. Это — синоптик бухты Тикси Ольга Николаевна Комова. Стаж её работы в Арктике и на Крайнем Севере 10 лет. В 1930 г. она поехала на Чукотку педагогом в школу-интернат. В те годы педагоги встречали большое сопротивлению со стороны кулаков и шаманов.
Учить ребят приходилось в неопрятных чукотских ярангах, освещаемых еле мерцающими жирниками. Все трудности преодолевали учительницы на Крайнем Севере и упорно несли светоч знания и культуры в среду северных народов.
Два года проработала Комова на Чукотке. В 1933 г. она получила новую квалификацию — стала метеорологом. Север не только не путал её, но наоборот, тянул и привлекал. Комова поехала метеорологом в экспедицию на ледокольном пароходе «Челюскин». Два месяца жил на льдине коллектив челюскинцев после гибели корабля. В полярную ночь, когда льды торосились и разрывались коварными трещинами, научные работники экспедиции не прекращали на льдине своих работ. За научную работу в челюскинской экспедиции Ольга Николаевна награждена орденом Красной Звезды.
В августе 1934 г. т. Комова была делегирована в Париж на международный женский антивоенный конгресс. Там она делала доклад о работе женщин в экспедиции на «Челюскине». В 1935 — 36 гг. Ольга Николаевна работала метеорологом на полярной станции острова Белого. Повысив свою квалификацию в 1939 г., т. Комова поехала синоптиком в бухту Тикси.
Другой научный работник Тикси – актинометристка-стахановка Екатерина Григорьевна Семенцова. Она так же, как и Комова, вначале была педагогом, преподавала в ФЗУ.
Семенцова систематически перевыполняет план научных работ и обработки материалов. В Арктическом институте представленный ею материал получил оценку «отлично». Семенцова осталась в Тикси на третий год.
На наших полярных станциях работает много женщин-метеорологов, аэрологов, синоптиков, актинометристок и т. п. Все они, помимо своей непосредственной работы, ведут общественную работу, помогают в хозяйстве, создают уютную и культурную обстановку на станциях.
В Арктике люда редко подвергаются инфекционным заболеваниям. Воздух там стерильно чист и если зараза не была завезена с Большей Земли, — ей там неоткуда взяться. Но и без инфекционных болезней врачу на поляр
