«Время полярных будней»

Николай Большов

«Время полярных будней»

Дорогие друзья! Полярники! Читатели!

Хочу поделиться своими воспоминаниями о полярных буднях в Арктике и Антарктике, спустя 26 лет после завершения «снежно-ледяного» отрезка жизненного бытия. Открыв свой «архивный сундучок», для начала решил его систематизировать, разложить по годам, местам пребывания, отсканировать фотоплёнки, аккуратно сложенные в плоские пачки диаграммной бумаги, создать семе»Время полярных будней»йный альбом дат и времен, чтобы сохранить в памяти детей и внуков этапы моего жизненного пути.

Один из них: работу, быт, встречи, радости, разочарования, впечатления вы найдёте в художественно-документальном повествовании «Время полярных будней», где я описал всё правдиво, с художественным уклоном, не меняя фамилий и имён действующих лиц.

Коротко о себе: Родился в «холодное лето» 1953 года, в г. Макеевка Донецкой области, в городе горняков и металлургов.

«Детство — сладкая пора.

Краюха хлеба и весь день ты сыт.

И, погружаясь в озорство сполна,

Ликует во дворе лихая детвора,

Не зная бед, забот, обид».

Первые навыки чистописания, корявые наклоны букв и цифр, познания математических действий, словесности и языка привили в школе (1960 – 1968г.г.). Там же ставили кляксы в школьных тетрадях, играли в «пёрышки» на переменах, собирали макулатуру и металлолом, мечтали, искренне любили, созревали. Школьные годы пролетели как беззаботное мгновенье, как искра в зареве огня. Пришла пора решать, где продолжать учёбу: в школе, училище или попытаться поступить в техникум. Родители настаивали на школе, дабы миновать промежуточное звено, перед поступлением в ВУЗ. Однако упорство и настойчивость, стремление и желание реализовать мечту и продолжить обучение в г. Ленинграде, впервые наперекор родителям, сыграло в мою пользу.

«Я был всегда во всём послушен:

Старался, напрягался,  делал, как велят.

Я не дерзил, не ныл, «не бил баклуши»,

Страдал от неудач, и был победам рад».

Я в Ленинграде, уже не абитуриент, а студент техникума с длинной аббревиатурой ЛТЦБДП (Ленинградский техникум целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности), в простонародии «промокашка», а из наших уст очень даже благозвучно; люблю тебя, целую, буду долго помнить. Первые Алые паруса (1969 г.), первое знакомство с БДТ (Большой драматический театр), и первое занятие в литературном объединении при редакции «Смена» под руководством замечательного Ленинградского поэта Михаила Дудина, первые написанные стихи, первый диплом о среднем техническом образовании, первая рабочая специальность.

«Четыре года юности мятежной.

Шестнадцать промелькнувших чередой сезонов.

Я любовался, восторгался Ленинградом снежным,

И утопал в листве, опавшей с клёнов!

Весна  ошеломляла запахом сирени,

А лето обжигало ветерком с Невы.

 В лучах добра мужали и взрослели,

Когда- то озорные пацаны!»

Работа и совершенствование в профессии были короткими по времени и будничными по содержанию. Каждый трудовой день приближал меня к службе в Армии, поскольку я прошел медкомиссию и ожидал повестку из военкомата. И день такой пришел тихо и буднично.

«Горьких слёз никто не лил, не рыдали мамы.

Офицер сопроводил до города Полтавы.

На плацу всех нас построил, чинным взглядом одарив,

Произнёс: «Советский воин – никогда не победим!»

Действительно, шесть месяцев в учебном подразделении приучили спокойно и вдумчиво относиться к указаниям и замечаниям старших по званию, тело обросло мясом, появились крепкие мышцы на руках и ногах, не страшно было показать «девчушке — хохлушке» голый торс и мышечные складки. Но не долго «музыка играла». Продолжение службы на восточных окраинах страны — Дальневосточный военный округ. С одной стороны: удача, поездом, под стук вагонных колёс проследовать от Полтавы до Хабаровска, с другой, и это понимали все, о встречах с родными, близкими, невестами, как минимум на полтора года, надо забыть. Одиннадцать суток в пути, почти 9000 км. по просторам Родины. За окном вагона деревни, посёлки, города, бескрайние поля, ручейки, реки и речушки, озёра. Впечатляет Урал, Сибирь, Приморский Край, величие Байкала, тоннели горного серпантина. Запомнилось высказывание местного жителя на перроне ст. Могочи: » Бог создал Сочи, а чёрт Могочи». И всё потому, что в любое время года здесь царит холод и распутица. И вот он край земли – Хабаровск; посчастливилось поклониться Ерофею Павловичу, в ожидании внутреннего распределения для прохождения службы уже внутри округа. И вновь удача – г. Белогорск, а это на сутки ближе к родным берегам.

Обо всех прелестях воинской службы скромно промолчу, озвучу лишь слова комбата: «В Армии служить, что с тигрицей дело иметь,- и страшно и приятного мало!» И, в продолжение:

«Мы все прошли дорогами солдата,

Но, слава Богу, не дорогами войны;

Кто-то в пехоте, кто-то — с сумкой медсанбрата,

Шагали мы – Отечества сыны!

Да и сейчас шагаем мы по мирным тропам.

В сердцах надеясь на спокойствие и мир.

Благодарим солдат, проливших кровь и горечь пота,

От всех землян, доживших до седин».

После армии — вечернее отделение института, по ранее выбранному профилю (1975 – 1981г.г.), создание семьи, работа, быстрый рост по служебной лестнице, новаторская деятельность, награждение путевкой на олимпийские игры в Москву, автографы выдающихся спортсменов того времени: спринтера Пьетро Минео (Италия), стайера Мируса Ифтера (Эфиопия). Трудовые будни изнурительные, тяжелые, но счастливые вели по дороге с простым названием жизнь. Состоялся, как специалист, как муж, как отец. Но одна встреча кардинально изменила плавное течение судьбы. Однажды невольно стал свидетелем душевного разговора с коллегами по цеху об Арктике и Антарктике. Вёл беседу Вениамин Моклев, полярник в прошлом, механик в настоящем. Надо было видеть его горящие глаза, как он был возбуждён, говоря о людях Арктики, об их бытовых условиях, о суровом климате, о животном мире. По окончании беседы спросил Вениамина: «А как попасть в Арктику?» (В те времена Арктика была закрытой зоной). На что последовал ответ: «А что, есть желание?». Мой ответ был утвердительным. «Хорошо! Буду рекомендовать Вас в Диксонское Управление по Гидрометеорологии и Контролю Окружающей Среды (ДУГКС). Шёл 1984 год. Мне 31 год и на руках вызов на работу техником-электриком обсерватории им. Кренкеля на о. Хейса Земли Франца Иосифа.

Знакомство с Арктикой

«Много дальних дорог на земле,

Распахнули пути, как веер,

Но зовёт неподкупно к себе

Белизной своей Крайний Север!»

Проводы были короткими, но тягучими, большей частью бессловесными. Да и о чём говорить, когда всё сказанное утонуло в череде событий и дел вчерашнего дня. А сегодня я медленно поднимался по трапу в самолёт, чтобы совершить воздушный бросок в ближнюю Арктику – Архангельск. В салоне светло и душно, проводницы помогают редким пассажирам вечернего рейса найти свои кресла, пристегнуться, и лениво томиться, ожидая, когда все желающие лететь займут свои места. Десять минут ожидания и лайнер в воздухе; натужно набирает высоту и ложится на курс. Конфетка «барбариска» во рту успокаивает меня, и организм медленно погружается в дремоту. Обрывки сновидений, лёгкий толчок, резкий гул моторов и винтокрылый самолёт бежит по полосе навстречу ветру и очередным ожиданиям. Архара (так называли город пассажиры) встречает слабым освещением редких фонарей, моросью со снежком, больше похожей на начало зимы, нежели на середину второго месяца золотой осени. Неторопливо, чмокая осенней обувью по дождливо-снежным лужицам, я иду в здание аэропорта, на ходу пробуждаясь от дремотно-коротких снов. Кажется, что это путь в бесконечность, настолько долгим был маршрут в несколько десятков метров. В здании аэропорта немноголюдно; транзитные пассажиры вольготно разлеглись на креслах в ожидании рейса, встречающие и провожающие курсируют между буфетом и местом временного пребывания. Я присел, достал блокнот и под впечатлением всего увиденного написал:

«Кто-то сидит, кто-то грустит,

Кто-то мечтает, а кто-то спит.

Кто-то читает, в себе убивая зевоту.

Кто-то — просто сопит,

Кто-то злобно ворчит

На стратегов воздушного флота».

Кинув беглый взгляд на табло зала ожидания аэропорта, убедившись, что рейс Архангельск – Амдерма – Диксон будет утром следующего дня, и, не желая всю ночь, дремать на креслах, направился в гостиницу «Полёт», расположенную в непосредственной близости от аэропорта. К счастью места были и, проделав все необходимые процедуры, предшествующие ночному наслаждению, пал в спячку. Утро, утро начинается с рассвета…., но не осенью в северных широтах. С каждым часом ночь длиннее, день короче, время тянется, разрывая внутреннее состояние души и тела. Но надо торопиться. Вылет по расписанию, как и прилёт в столицу Арктики. А это означает, что в 14.10 местного времени АН-24, с учётом промежуточной посадки и дозаправки, коснётся полосы аэропорта Диксон. Такие мысли бодрят, и уносят на «семи ветрах», в края неведомые, снежные.

По привычке быстро привёл себя в порядок, и вышел на улицу. Преодолев несколько десятков метров лёгкого снежного настила привокзальной площади, я вошёл в уже знакомое здание аэровокзала. Какое счастье: идёт регистрация и посадка на долгожданный рейс. Время стремительно. И — вновь разбег, отрыв лайнера от полотна взлётной полосы и плавное движение выше кромки облаков в лучах солнца. С трудом верится, что температура за бортом минус шестьдесят, о чём поведала бортпроводница. Мог ли я предположить, что в будущем придётся работать при температуре минус восемьдесят градусов? Но это в будущем, а сейчас самолёт приступил к снижению. Миновав облачность и выпустив шасси, лайнер стремительно приближается к земле, а за окном иллюминатора мелькают верхушки редких заснеженных деревьев, убелённые снегом крыши домов и рядом стоящих построек. Лёгкое касание шасси взлётно-посадочной полосы, торможение под гул турбин, короткий пробег и воздушное судно, замедляя ход, останавливается в кармане аэропорта. В салоне тишина, за редким шуршанием пассажиров и вещания бортпроводницы о состоянии погоды и поведении в аэропорту. Спускаясь по трапу, понял, что промахнулся с одеждой. Осеннее пальто, модное в ту пору (светлое квадратиками), свитер и туфельки. Разве мог я знать, что Амдерма встретит меня температурой минус 24 градуса и боковым ветром, а Диксон вообще не принимает по погодным условиям? Так и застрял я в Амдерме на пять суток. Это было первое испытание Арктикой. Не буду описывать условия пребывания в Амдермском аэропорту (кто побывал в нём — меня поймут), но через каждые два-три часа я вздрагивал и тешил себя надеждой, что объявят посадку и вылет; но всё напрасно, опять усаживался в облюбованное кресло и ждал, а иногда и писал:

«Завопишь, заскулишь и завоешь,

 Но не спрячешь глаза от народа.

Матершинного слова не скроешь,

Проклиная ветра и погоду».

Диктор не отпускал транзитников в город, мотивируя это улучшением погодных условий Диксона. Испытание я выдержал, но психологически некоторое время был подавлен. Наконец дождался вылета на Диксон и стал надеяться, что столица Арктики будет более приветлива и радушна. Недолгий по времени полёт. Подлетаем к Диксону. Ан-24, вынырнув из пелены облаков, резко идёт на снижение, за окном самолёта открывается поразительная картина. Зимой – это бескрайняя, режущая глаза своей белизной пустыня, на первый взгляд безжизненная. Не определишь, где море, где берега – всё под покровом льда. Может быть, такая картина необычна только для новичка, впервые попавшего в Заполярье. Не знаю, но мне кажется, что привыкнуть к этому невозможно. Всё поражает, и, пожалуй, всё наводит на мысль, что ты на самом краю земли. Впрочем, если взглянуть на географическую карту, это не покажется большим преувеличением.

Приземление, пробег по полосе, остановка ревущих двигателей, подача трапа и короткий путь до здания аэропорта. Увы! «Надежды юношей питают, а небесный бог располагает». Время позднее, темно, редкие звёздочки проглядывают из разломов туч, морозище минус 27 градусов, от холода, подняв воротник осеннего пальто, дрожу и, без наслаждения, курю. Подали вездеход (вероятно ГТТ), покрытый брезентом. Люди вышли из здания аэропорта, с шумом и гамом погрузились в тёмное чрево гусеничной машины. Я, на правах гостя, при скудном багаже, примостился на краешке скамейки последним. Рёв мотора, лязг гусениц по заснеженному насту, и вездеход доставил начинающего полярника на улицу Папанина, 3 (общежитие ДУГКС). Отсюда и начинается моё настоящее знакомство с Арктикой, её романтикой, прелестями бытия, непредсказуемыми перегибами погоды.

Встретила женщина (то ли комендант, то ли кастелянша — не знаю), сопроводила меня на второй этаж в Ленинскую комнату, указала, где взять раскладушку, принесла постельное бельё и с грустинкой промолвила: «Располагайтесь, отдыхайте». У нас наплыв отпускников, все койки в комнатах заняты. Самолёты, вертолёты не летят, пароходы не плывут; труженики Севера продолжают отдыхать в ожидании лётной погоды. В Ленинской комнате — круглый стол в центре. На столе — банки с маринованной морской капустой, много опустошенных бутылок из-под «горячительного» и «стасики» (такое прозвище у местных тараканов). Они вольно разгуливают по ножкам стола, по днищу стола и на самом столе, чувствуя себя вольготно и безнаказанно, поскольку усталые труженики Севера в полном одеянии наслаждаются сладостным сном по всему периметру Ленинской комнаты. Я, привыкший к комфортным домашним условиям, кое-как разложил раскладушку, уложил матрац, заправил постельное бельё, не открывая дорожной сумки, поставил её под стул, и направился бороздить коридоры общежития в поисках туалета и умывальника. Нашёл, зафиксировал в памяти их местонахождение, и вернулся в Ленинскую комнату — очаг моей первой полярной ночи. Ожидания скорого покоя и благодушного сна оказались затянувшимися до глубокой ночи. Неожиданно на пороге появился моложавый мужчина, то ли в поисках кого-то, то ли случайно, и произнёс: «Новенький?» «Ага!» — вымолвил я. Познакомились. Мой первый знакомый представился: Володя Васильцов. Он предложил мне принять душ на ДЭС и поближе познакомиться с бытом и жизнью его друзей. Я, безусловно, согласился. На ДЭС было тепло, чисто и светло. Дежурный – Виктор Кухарук — следил за работой дизельгенератора, я отмылся от недельной грязи и с наслаждением принял угощение в виде печения с крепким чаем. Потолковали о жизни, о Севере, о полярных станциях, о многом и о многих. Это были мои первые полярные познания.

Возвратившись в общежитие, был сражен и удивлён. Труженики Севера, очнувшись от сна, усиленно принялись за работу. Стол освободили от пустых бутылок, банок с морской капустой (от «стасиков» освободиться было невозможно). Появились новые наполненные орудия производства, стаканы, ложки, вилки и много ртов, желающих потрудиться на ниве изобилия, пересказывая байки о Севере. Переступив порог комнаты, поздоровался со всеми, и с каждым в отдельности, поведал «высокому собранию» — кто я, откуда и куда собираюсь двигаться дальше, согласно направлению по вызову на работу. Полярники с большим и малым стажем работы в полярных широтах, громко, перебивая друг друга, вставляли обрывки фраз в общее повествование беседы за круглым столом. Буднично, обыденно, меня усадили за стол, тут же появился наполненный гранёный стакан и бывалый полярник с окладистой бородой и добрыми, тёплыми глазами произнёс: «Друзья! В нашем полку прибыло! Младая поросль, как когда-то и мы, бросает своё будущее в холодные и тяжкие времена освоения Арктики. Пожелаем же начинающему полярнику доброго здоровья и успехов! Пьём до дна, чтоб было видно отсутствие зла!» Тут мой голос задрожал и я выпалил: » Я до дна не могу! Это убойная доза! Мне утром надо быть в управлении!» На что последовал общий  ответ: «Всё будет хорошо. Не ты первый, не ты последний такой упрямый. В нашем кругу не принято оставлять частицы зла в стакане». Пришлось подчиниться. Сколько продолжался ночной базар не скажу, но после первого и, как оказалось, последнего стакана, я поплыл, как младенец, на четвереньках к раскладушке и так же, при полной зимней экипировке, заснул мертвецким сном. Сколько по времени продолжался сон история умалчивает.

Разбудил моё хмельное тело бравый полярник со стажем, слегка наклонивший голову с седою бородой и сиплым голосом вопрошая: «Адиколон есть?» «Есть!» – ответил я спросонья, и полез в рядом стоящую сумку. Достав флакон одеколона «Шипр», поместил его на стол в общий ряд пустых бутылок. Бородатый «Северянин», взял одну из них, медленно пошёл за водой. Возвратился, и также не торопясь, смешал содержимое флакона с водой в стакане; растягивая удовольствие, выпил и уложил уставшее тело в спячку. Заснул и я. Проснулся значительно позже, нежели планировал с вечера. Сказалась усталость после дороги в сочетании с обрывками сна и, конечно, излишне выпитый алкоголь. Косые лучики осенне-полярного солнышка пронизывали окошко и согревали душу надеждами на благополучное трудоустройство. Полярная братия таинственным образом тихо покинула место своего временного проживания, убрав со стола ночные безобразия, аккуратно сложив раскладушки и постельные принадлежности в дальнем от меня углу комнаты. Боже мой! Почему Вы, дорогие полярники, не освободили лакированную поверхность овального стола от усатых господ, лихо дефилирующих по нему в хаотичных направлениях в поисках съестного? Метаморфозы позднего пробуждения остались без ответа. Приведя себя на скорую руку в божеский вид, прихватил необходимые документы, и, не обнаружив ключей, чтобы закрыть комнату, направился к выходу. С удивлением для себя не увидел внизу вахтёра. Как потом выяснилось, на Севере дома никогда не закрывались на ключ, а общежития в штатном расписании не имели вахтёров. Это связано с отсутствием кадров и экстремальными условиями труда. Да и люди, оказавшиеся за полярным кругом, более сознательные и добродушные. Мои ночные друзья полярники покинули общежитие и разлетелись по местам работы на полярные станции.

Пройдя через тамбур, я распахнул покрытую изморозью дверь и шагнул в холодную Арктику. Свежий, морозный воздух пробежал по лицу, украдкой проник под воротник и рукава моего модного пальто, а осенние туфли утонули в свежевыпавшем снегу. Пробежала дрожь по телу, стало зябко, но альтернативы нет – надо идти. Благо расстояние от общежития до управления ДУГКС всего полтора дома. В кабинетах управления было светло, чисто и тепло. Душа пела, а сердце радовалось от приветливости и радушия чиновников предприятия. Всё оказалось не так страшно, как я ожидал. В отделе кадров выдали договор. Из договора я узнал для себя много интересного. Оклад техника электрика обсерватории им. Кренкеля составляет 110 рублей, что значительно меньше, чем на производстве, но справедливости ради — и должность на ранг ниже. Полярные надбавки через каждые шесть месяцев увеличиваются на 10%, что позволяет через пять лет работы в полярных широтах повысить жалование в два раза. Однако пять лет надо отработать. Договор определяет и страховку от несчастного случая в размере 500 рублей (только этот случай должен быть летальным). Наряду со страхованием жизни предусмотрено и наказание, которое в денежном эквиваленте выше в три раза летального исхода работника. Но это наказание обосновано и наступает в случае преднамеренного убийства белого медведя, которые на данном этапе времени внесены в Красную книгу. И, всё равно, как-то тревожно и непонятно: кто будет определять намеренно или в порядке самообороны. С другой стороны — человеческая жизнь оказывается менее значимой.

Не буду углубляться в негативное прошлое нашей страны. Доставка работников на полярные станции, разбросанные по периметру на островах Северных морей и Ледовитого океана, сопряжена с временными задержками по погодным условиям и техническими, такими как отсутствие в плане полёта вертолёта или самолёта. Поэтому прибывших впервые и возвращающихся из отпусков полярников ждёт участь транзитных пассажиров. И время они коротают в условиях более комфортных, нежели в зале аэропорта. Отпускники могут продлить себе отпуск и побездельничать, но при этом их оклад сократится на 50% относительно штатного расписания. Безусловно, опытные полярные труженики могут себе позволить такую роскошь, имея пятилетний стаж работы на севере. В моём же положении – это расточительно. И я с вопросом: «Можно ли устроиться на работу на период ожидания рейса на ЗФИ?»- обратился к работнику отдела кадров. Получив утвердительный ответ, подписал договор. Там же (в отделе кадров) выяснилось, что я опоздал с прибытием на сутки, и что следующий рейс на ЗФИ стоит в плане на декабрь месяц. Не повезло, про себя подумал я, освежая в памяти дорожные недельные приключения. Кадровик направил меня по коридорам управления в бухгалтерию, к инженеру по технике безопасности и на склад спецодежды. В бухгалтерии предложили прийти завтра в кассу управления, чтобы получить подъёмные деньги в размере двухмесячного оклада. В кабинете инженера по технике безопасности я прослушал лекцию о подстерегающих в быту и на работе опасностях и, расписавшись в журнале инструктажа, направился на склад получать спецодежду.

Экипировка северянина впечатляет: пальто с меховой подкладкой, рукавицы на меху, шапка с кожаным верхом, валенки, сапоги кирзовые утеплённые, сапоги резиновые. Не совсем понимаю и удивляюсь наличию в зимней амуниции резиновых сапог. Неужели частые дожди и солнце съедают снежный ковёр в весенне-летний период? Оказалось так оно и есть. Мне, начинающему полярнику, собрали приличный по объёму мешок спецодежды. Валенки и пальто я без раздумий сразу одел, а свои туфли и модное осеннее пальтишко уложил в мешок и, попрощавшись с кладовщиком, пошёл в обратном направлении в общежитие, вдыхая полной грудью морозный воздух посёлка Диксон. Обратный путь всегда кажется короче, а световой день середины второго месяца осени составляет 5-6 часов. Диксон медленно погружался в сумерки. Стало очевидным, что сегодняшнее знакомство со столицей Арктики будет коротким. Голод и обилие дневных впечатлений заставили меня ускорить шаг и за считанные минуты дойти по улице Папанина до общежития, где меня ожидал приятный сюрприз. Ленинскую комнату уже освободили от временных жильцов, а меня переселили на первый этаж в комнату №2. Комната была на два человека, маленькая, уютная: стол, стулья, прикроватные тумбочки и небольшая кладовая для верхней одежды и обуви. Окно находилось в торце комнаты, утеплено ватой и оклеено бумажной лентой. Форточка открывается. Всё прекрасно! Будем жить! А сейчас надо пробежаться по острову, найти продовольственный магазин, прикупить еды на ужин и завтрак. Сам себе приказал и, взяв в руки авоську, в очередной раз вышел на улицу. Медленно надвигалась ночь, зажглись редко установленные фонари. Посёлок жил своей привычной жизнью, многолюдной и многоголосой. Дети катались с горок, играли и кувыркались, не обращая внимания на заснеженные рукавицы и пальто. Мороз своими холодными щупальцами пробирался в рукава, скользил по лицу и румянил щёки. Продовольственный магазин внешне был похож на сельмаг: одноэтажный, приземистый, с маленькими окнами. А внутри — просторный, светлый и товаров на любой вкус. На моё удивление прилавок магазина был заполнен куриными яйцами в упаковках по три десятка. Фермы на Диксоне нет, следовательно, доставляли их на остров самолётами. Дорого, но необходимо. Народ охотно разбирал яйца клетками по несколько десятков. Северяне знают рецепт долгого хранения этого продукта. Прикупив продукты и, уложив их в сетку-авоську, я побрёл вглубь острова, преследуемый целью первого знакомства с ним.

Дыхание Арктики не спутать ни с чем, разве что с ветрами высоких гор, где есть свои вечные льды – особый, плотный, пронизывающий холод, пробирающий изнутри, а не снаружи. Диксон – скалистый остров в Северном Ледовитом океане при выходе Енисейской губы в Карское море в 1,5 км от материка, где расположен береговой посёлок. Посёлок был заложен в 1915 году на острове Диксон, континентальная часть посёлка была построена позже. Имя своё посёлок получил от одноимённого острова, названного в честь шведского предпринимателя Оскара Диксона, который в восьмидесятых годах девятнадцатого века вместе со шведским королём Оскаром и сибирским купцом Александром Михайловичем Сибиряковым неоднократно покровительствовал нескольким арктическим экспедициям. На Диксоне никогда не было местного коренного населения. Ближайшие ненцы живут в тундре 200 – 300 км южнее, там, где есть пригодная растительность – корм для оленей. На острове нет ни одного дерева, ни одного куста – это зона арктической пустыни. Зимой солнце не появляется совсем два с половиной месяца: с 15 ноября по 1 февраля. Столько же летом длится полярный день. Самый тёплый месяц, как утверждают старожилы, это август с температурой + 5 градусов по Цельсию. В 1984 году на Диксоне проживало свыше пяти тысяч человек, работал рыбзавод и буксировочная база морского флота. Крайнее расположение посёлка привлекало – Диксон посещало довольно большое количество людей. В двадцатом веке Диксон – это столица Арктики: отсюда шло авиационное и морское  снабжение полярных станций, ледовая авиаразведка по проводке судов сквозь льды Северного Морского пути. Морской порт Диксона, как самый северный в СССР и единственный в Карском море, имел большое значение для обеспечения маршрута вывоза енисейского леса и норильских металлов из Дудинки, а также для снабжения северных сибирских территорий в навигацию.

Размышляя об этом и распутывая в узелках памяти все прочитанное мной ранее об острове, дошёл до моего временного пристанища. На столе обнаружил датированный февралём 1984 г. журнал «Юность». Открыл и прочитал интересные строчки (автора стихотворения, к сожалению, не помню):

«утоляю в буфете голод,

Изучаю газетный ларёк.

Прилетел в обитаемый город

И хожу, как перст, одинок»

а пародию написал за пять минут. И смешно, и весело, и настроение игривое. Назвал:

Сеанс без связи

«Прилетев на далёкий остров,

Оглянувшись, подумал на миг:

Как легко, как надёжно и просто

Раздавить бы «пузырь» на троих.

Приглянулся буфетишко милый,

Рядом — хилый журнальный ларёк.

Прикуплю в нём на закусь сардины,

Заверну их в газетный кулёк.

Позвоню я друзьям для забавы,

И, достав двухкопеечных ряд;

«До чего же дурацкие нравы»

Островитяне мне в лад говорят!

Я глаза широченные сделал

И промолвил, ну как на духу:

«Дорогие! – скажите – ну где Я?

На каком это я берегу?»

Но вокруг — тишина и ни звука,

И хожу я, как перст, одинок.

Чтоб не съела меня голодуха,

Изучаю газетный ларёк«.

Так прошли первые сутки моего пребывания в зоне арктического холода в период золотой осени. Утром мне предстоят поход через залив на материковую часть посёлка в военкомат и в партком. Гражданская обязанность — встать на военный и партийный учёт.

Диксон – самый северный населённый пункт Красноярского края, его горделиво именуют столицей Западной Арктики. Он включает в себя  остров, и береговую часть Таймырской земли. Две эти части посёлка так и называются – островная и береговая. Летом связь между ними осуществляется транспортными катерами, а зимой – вездеходом по льду пролива. Зима в Заполярье приходит в сентябре, минуя такое прекрасное время года как осень. Я убедился, что транспортная артерия по льду пролива работает безукоризненно. Каждые 30 минут в обе стороны следуют вездеходы, встречаясь друг с другом на середине пути. А путь этот равен 5 км. и занимает 10 минут по времени. Добрался я до посёлка без осложнений. Также не составило труда найти административные здания, где располагались партком и военкомат. Посёлок является административным центром Диксонского района, площадь которого 213 тыс. кв. км, а плотность населения – 1 человек на 51 кв. км. Становление Диксона тесно связано с освоением Северного морского пути. В начале тридцатых годов прошлого столетия на Таймыре была начата разработка богатейших залежей цветных металлов, благодаря чему возник гигант индустрии – Норильский металлургический комбинат, и построена самая северная дорога в мире: Дудинка – Норильск. Постоянно действующей трассой стала часть Северного морского пути: Мурманск – Диксон – Дудинка. Всё это привело к необходимости создания на Диксоне морского порта, который стал центральной бункеровочной базой в западном секторе Арктики. В 1984 году на территории порта работали авто и электропогрузчики, три портальных крана, бульдозеры, самосвалы, были механизированы погрузо-разгрузочные работы. Морской порт обеспечивал водой и электроэнергией население посёлка. Мне хотелось подольше походить по посёлку, но обстоятельства не позволяли. Надо было возвращаться на остров, чтобы успеть до обеденного перерыва зайти на ДЭС, пообщаться с начальником на предмет временного трудоустройства.

Короткое знакомство с посёлком, — и я шагаю в обратном направлении к причалу, внимательно вглядываясь в строения по обеим сторонам заснеженной и плотно укатанной дороги. Осознание того, что быстро управился с запланированными на первую половину дня, (31 октября), делами радует и повышает настроение. В вездеходе немноголюдно, рабочий день, можно, не касаясь друг друга, разместиться на боковой  раскладывающейся скамье и лицезреть пассажиров, сидящих напротив. Их молчание в течение всей поездки подтверждает моё наблюдение, что люди, живущие и работающие в суровых условиях Арктики, немногословны, и не тратят энергии на пустые разговоры. И вот я снова вхожу в первое для меня производственное здание на о. Диксон – дизельную электростанцию. Но если в первый раз я входил туда по приглашению, то сейчас преследую конкретную цель – временное трудоустройство на период ожидания вертолёта на ЗФИ, чтобы не терять в заработной плате. Здание ДЭС состоит из машинного зала, где параллельно установлены три дизель-генераторные установки мощностью 100 Квт каждая; зала оператора, отделённого от машинного шумоизолирующей перегородкой со смотровым окошком, через которое оператор следит за работой агрегатов; небольшой комнатки отдыха и приёма пищи, а также душевой и раздевалки. Мне повезло: ремонтная бригада во главе с начальником ДЭС занималась ремонтом дизель-генератора в машинном зале, несмотря на шум двух работающих установок. Привыкшие ребята. Стучать в дверь машинного зала было бесполезно, всё равно не услышат. Поэтому я сел на стул у рабочего стола дежурного оператора, который также работал с ремонтной бригадой. Машинное отделение ДЭС освещалось множеством люминесцентных ламп, поэтому в нём было светло и комфортно. Стрелка механических часов приближалась к отметке обеденного перерыва. В смотровое окно было видно, что бригада ремонтников завершает работы первой половины рабочего дня. Первым вышел начальник ДЭС и был удивлён присутствием незнакомца на территории предприятия. Я не стушевался и протянул руку для знакомства. Горлов Иван – представился коренастый, небольшого роста мужчина, сильно сжимая мою правую ладонь. И я почувствовал: он — дяденька с характером. Я изложил ему свою просьбу о временном трудоустройстве, рассказал о полученной должности техника-электрика обсерватории им. Кренкеля, и о том, что в плане полётов на ЭФИ стоит на конец декабря. Иван Горлов принял во внимание мои доводы и желание получить первые навыки работы электрика на предприятии энергообеспечения о. Диксон. Пиши заявление – коротко сказал начальник ДЭС и положил на стол лист бумаги и ручку. В это время из машинного зала вышла «чумазая троица», пропитанная «чарующими запахами» масел и солярки. Стали знакомиться. Виктор Кухарук тут же громко объявил, что мы с ним знакомы! Такое признание стало неожиданностью для начальника ДЭС. Два других сотрудника – два Александра — Ашлапов и Пашкин — сдержанно оглядели городского пролетария и, не проронив ни слова, ушли в раздевалку. Написав заявление, я спросил у Ивана Горлова: — «Что дальше делать?» Начальник ДЭС завизировал его и направил меня в отдел кадров управления ДУГКС. Два Александра помылись, переоделись и ушли обедать. А Витя, со свойственным ему гостеприимством, разложил на столе свой обед и предложил нам отведать горячего чайку. Я с удовольствием присоединился, не отказался и начальник Иван. Завязалась непринуждённая задушевная беседа. Иван Горлов рассказал, что он родом из Курска. На Диксоне уже семь лет, живёт с семьёй. Он произвел на меня очень хорошее впечатление. Человек он добродушный и очень ответственный. Болезненно переживающий, когда случается аварийная остановка дизельных агрегатов и требуется масштабный долгосрочный ремонт. В этих случаях добровольно впрягается в работу и готов сутками без сна и отдыха крутить болты и гайки, чтобы устранить неисправность и запустить агрегат в работу или оставить в резерве. Начальник ДЭС не терпит халатности и непрофессиональных действий персонала. За огрехи и ошибки достаётся всем — и вахтенным, и ремонтной бригаде. Но сам Иван Горлов в ровных отношениях со всеми сотрудниками и никогда не таит на них обид. Выпив горячего чая, отблагодарив Виктора, я пошел в управление, уложив заветный листок во внутренний карман пальто. На улице было холодно и ветрено. В отделе кадров заявление приняли и посоветовали мне выйти на работу с 1 ноября, т.е. уже завтра. Сообщили, что с приказом меня ознакомит начальник ДЭС. И вдогонку попросили зайти в кассу бухгалтерии и получить начисленные подъёмные деньги. Это было выше всех моих ожиданий. Как оперативно работают в полярных широтах и какое чуткое отношение к начинающим полярникам!

С 1-го ноября я в штатном расписании самого крупного предприятия района – Диксонского Управления по Гидрометеорологии и Контролю окружающей Среды (ДУГКС). Его история ведёт отсчёт в далёкий 1915 год, когда на острове был построен домик радиостанции. Она предназначалась для связи судов «Таймыр» и «Вайгач» экспедиции Н. Велькицкого, зимовавших у берегов Таймыра с Большой Землёй. В 1984г., спустя 69 лет, ДУГКС стал одним из ведущих центров по комплексному исследованию Арктики. В его службах занято 1000 человек (я, наверное, 1001), в его ведении – 42 полярные станции. Научная информация, поступающая с полярных станций, данные ледовой разведки, состояние погоды, радиолокации, зондирования атмосферы собираются в центре связи и обрабатываются. На основе этих данных составляются сводки, прогнозы погоды, ледовой обстановки, которые так необходимы морякам и авиаторам.

На острове расположен аэропорт, который здесь называют не иначе, как «перевозки». Авиация на Диксоне – это всё. Круглый год существует связь с Большой Землёй, отправляются в рейсы пассажирские самолёты на Красноярск, Норильск, Архангельск. Круглый год с лётного поля аэропорта поднимаются «работяги вертолёты» МИ- 8, то к рыбакам или охотникам, то на дальнюю полярную станцию, то на ледовую разведку. Лётчики, метеорологи, гидрографы, крановщики, шофёры и многие другие – все они люди Диксона, мало кто из них здесь родился, почти все приехали сюда из разных областей страны. Народ здесь особый, впрочем, как и везде на Севере. За пресловутым «длинным рублём» сюда приезжают немногие, а если приезжают, то долго не выдерживают. Заработать этот рубль стоит большого напряжения физических и душевных сил. Суров и климат Арктики. 85 суток тянется полярная ночь, сильные зимние морозы усугубляются резкими ветрами. Полярный день с его незаходящим солнцем. 102 дня длится этот праздник света, но, к сожалению, не тепла. Снег сходит в июне, а в сентябре выпадает снова. Растительность тундры очень бедна и ранима: мох, небольшая травка и малюсенькие кустики цветов, пробивающихся среди камней. Добрую половину из этих 85 дней полярной ночи мне предстояло жить в темноте. Ничего не видеть, не встречать солнышко, не снимать шапку и рукавицы. Решил для себя, что буду ловить прекрасные моменты полярного сияния, а прелести весны и лета вкушу по пути в отпуск или из отпуска.

Тихо, молча размышляя, дошел до почты. Здесь, на краешке земли, почтовая связь — важный и необходимый атрибут общения с родными и близкими, с друзьями. Отсюда разлетаются конверты с тёплыми строчками любви, признаний, пожеланий во все уголки большой страны и прилетают ответные, наполненные жизнью и чувствами, мечтами и деяниями, солнцем и теплом. Пришёл и я на узел связи, чтобы отправить денежный перевод семье, больше необходимый им, нежели мне. Дети растут: дочка Алёна пошла во второй класс, а сын Иван ещё под стол пешком ходит — ему два годика. Не видел их, моих маленьких, целую неделю. Решил, что вернусь в общежитие и обязательно напишу им письмо, с указанием обратного адреса. Обратный путь оказался долгим, поскольку наводнили мысли и размышления о Севере, о людях севера. Кто они – эти люди? Зачем едут на Север? Каковы причины для этого? Кто я в этом ряду? Причины у всех разные. Большинство стремится на Север, чтобы строить города, добывать уголь, нефть, газ, руду, валить лес. Но есть ещё и меньшинство. Это первооткрыватели месторождений, проектировщики первых железных дорог, новых городов и заводов. Назову их изыскатели, или, «экспедиционники». Люди, чьи интересы, сосредоточены на вопросах, связанных с образом жизни людей на Крайнем Севере. Их интересуют условия, в которых живут северяне, и в которых формируется уровень их здоровья и познаний. Не праздное любопытство движет исследователями, а стремление решить проблему, как нужно заселять Север, чтобы люди плодотворно работали и хорошо отдыхали. Кажется, что это не такие уж сложные вопросы, и ответ прост – платить нужно больше, строить лучше, снабжать по потребности. Вот и все дела. Но, оказывается, сама жизнь возражает. Множество экспедиций покоряют север с целью изучения и сохранения памятников истории освоения полярных районов и, наконец, научные работники и обслуживающий персонал, обеспечивающий условия жизнеобеспечения городов и посёлков по всему северному побережью СССР и полярных станций на островах Северного Ледовитого океана. Последнее, конечно, относится и ко мне. Конечно, я приехал на Север не только за романтикой, но и для того, чтобы заработать денег и погасить ссуду, выданную мне, молодому специалисту, на обустройство квартиры. Эта ссуда ушла на кровати, столы, стулья и прочую хозяйственную утварь, необходимую для жития и бытия, а долг перед предприятием остался, и гасить его я предполагал ежемесячными вычетами из заработной платы. Уволиться с прежней работы цивилизованным методом, таким как перевод, с одного предприятия на предприятие другого профиля, мне не удалось, но страна пошла мне навстречу и утвердила отсрочку платежей по ссуде на один год. Я не скрывал ни от кого своих намерений и место своей будущей производственной деятельности. И в память мне навечно врезались слова, сказанные первым секретарём Гатчинского райкома КПСС: — «Вы навсегда испортили себе карьеру». Да, наверное, испортил, учитывая, что был заместителем секретаря партийной организации предприятия по идеологии. Но очень хотелось ответить:- «Товарищи! Посмотрите куда я еду и во что впрягаюсь? Это же не Сочи, с их бархатными вечерами и тёплым морем, а край земли Русской с холодными ночами и пронизывающими ветрами! А карьера – это в мои годы не проблема. Везде есть место творчеству!» И вот оно поэтическое творчество:

«Шагая по насту полярной дороги

Я воздух холодный сквозь себя прогонял.

А сердце хранило мечты и тревоги,

Как горстку тепла белизна древних скал».

Трудовые будни

Привычка просыпаться рано сработала, да и сон был не спокойный. Ворочался, кутаясь в одеяло от холодного, пробирающего во все щели потока воздуха. В комнате по кругу гуляют сквозняки от дверей, окна и углов. Отопительные батареи не справляются. Не беда – надо приспосабливаться. Быстренько в валенки и короткими перебежками к умывальнику. Через 15 – 20 минут в полном зимнем обмундировании, огибая снежные заносы, не бежишь, а летишь на работу, в светлое и тёплое помещение дизельной электростанции. Вот она — заветная дверь, распахнув которую, и, влетев, внутрь поглощаешь тепло не только телом, но и глазами. Очки мгновенно запотевают и, возможны, любые неприятности мутного ослепления. Пытаюсь смотреть поверх очков, но вижу только потолок и яркий свет осветительных ламп. Бросаешь взгляд вниз пол и собственные валенки. Выход один: снимаешь рукавицы и тёплыми пальчиками ручек трёшь стёкла очков. Получается. Вижу свет и окружающих. Только окружающий один – вахтенный механик, делает запись в журнал. «Рано пришел!», — не отрывая глаз от журнала, говорит дежурный и вдогонку: — «Раздевайся, располагайся, согревайся и отведай нашего чая, Индийского со слоном. Наверное, на материке, только грузинским чаем и балуетесь, а у нас материковый дефицит не исчезает с полок магазина. Снабжение по высшему разряду». Познакомились. Из короткой беседы понял, что Иван Горлов уже всем поведал о моём намерении влиться в трудовой коллектив ДЭС. Говорливая гвардия не заставила долго ждать и шумно переступила порог предприятия энергоснабжения острова. Удивительно: — где они стыкуются? – по пути на работу или живут в одном доме. Спросить об этом не успеваю, поскольку порядок разговоров определяет начальник – Иван Горлов. Поздоровались и быстренько переодеваться в рабочую одежду и на планёрку. Горлов, поблагодарив меня, что согласился, хоть и временно, влиться в дружный коллектив ДЭС, протянул для ознакомления, приказ начальника ДУГКС Седова О.К. о назначении меня электриком, вписал мою фамилию в табель рабочего дня. Планёрка это постановка задачи, распределение по рабочим местам и порядок действий персонала. Проходит быстро, поскольку каждый знает, что ему делать, как и чем. Для меня, положил на стол солидную пачку инструкций и технической документации и определил сроки ознакомления и изучения – 2 рабочих дня. В качестве дополнительной нагрузки на мой хилый организм, кипятить и заваривать чай через каждые два часа. На чаепитие все члены коллектива вносят по три рубля в месяц, а закупки и доставку производит начальник ДЭС. Предположил, что он ближе всех живёт к магазину. Всё настолько организовано и слажено, без лишних слов, без возражений, похвал и порицаний. Невольно вспомнил планёрки на производстве, которые превращались в шумный базар, отнимая у мастеров рабочее время. Утреннее чаепитие непродолжительное. Сегодня вопросами бомбили меня. Пришлось изложить всю правду своего желания работать в условиях Крайнего Севера, в пограничной зоне, сменив кабинет и должность ИТР на рабочую специальность. Для всех было в диковинку такой поворот судьбы. Обратный переход из рабочих в ИТР, для тружеников ДЭС, был более понятен. Иван Горлов, из рабочих. Он поведал, что в Арктике, к рабочим относятся с уважением, а их тяжелый труд, даёт возможность познать, изучить и вырасти по служебной лестнице, даже не имея высшего образования. Так что у меня всё впереди: главное любить профессию, не увлекаться алкоголем, работать без замечаний и выговоров. Это постулат. На этом и разошлись по определённым планёркой местам. Ребята с начальником, колдовать у разобранного, накануне, на составляющие детали дизеля. Я уткнулся в изучение инструкций и технической документации. Читать электрические схемы различных устройств и агрегатов, преобразовывать принципиальные схемы в монтажно-коммутационные и обратно, собирать щиты электроснабжения процедура знакомая и понятная. Но тогда это были схемы подключений контрольно-измерительных приборов и систем автоматического регулирования и управления технологическими процессами. Эти коммуникации значительно сложнее, с присутствием обратных связей и диапазонов регулирования температурных режимов, давления, расхода. Здесь же три конца, разведённые по фазам; А. В. С; ноля и контура заземления. Всё предельно просто, потому как высшее образование и опыт позволяют разобраться во всех тонкостях электроснабжения объектов производства. Надо знать нагрузку (Квт), сечение (кв.мм.) кабеля, по номиналу нагрузки и равномерное распределение по фазам, дабы не допускать их перекоса. Значительно труднее было разобраться в механике, в принципе действия дизельного агрегата и его механическую связь с генератором. Отложу познания, поскольку изучу на практике, при техническом обслуживании двигателя. Два рабочих дня, определённые начальником ДЭС, достаточно времени, а если не успею, есть выходные. Что делать в общежитии? Приду, поработаю, а дежурный поможет оседлать незнания механической составляющей дизеля. Таким образом, 1 и 2 ноября был представлен самому себе, никого не тревожил, не досаждал вопросами, а только обменивался шутками и прибаутками во время чаепития. Обедать ходил в столовую. Кормят хорошо, но дорого, отсюда тревога о достаточном количестве денег, оставленных на своё довольствие, на время ожидания транспорта на ЗФИ. На полярных станциях питание бесплатное для зимовщиков и субсидируется ДУГКС из расчёта 50 рублей на человека в месяц. Согласно нормативных данных, в период навигации на полярные станции завозятся продукты.

Как и предполагал все инструкции и техническую документацию изучил за два рабочих дня. Кроме того наметил необходимые изменения в работе дизельных генераторов. Непонятна причина отключения и демонтажа блока автоматики и аварийной сигнализации всех агрегатов. Оператор визуально наблюдает и оценивает давление масла по манометру, температуру по термометру и, принимает действия по значениям средств измерения на соответствия номинальным значениям. Кроме того ребята собрали и оставили в резерве дизельный генератор над которым колдовали рабочую неделю. Я видел и частично принимал участие в установке ВЭ образных блоков на штатное место после ремонта и технического обслуживания. Могу, без оговорок, констатировать, что это «адов труд для пупка». Сбить пальцы в кровь не составляет труда, если действия работников не согласованы по времени опускания блока в штатное место. Блок висит на крюке электрической тали строго вертикально, а заводится в установку, под углом. Вот и, приходится, двоим, опуская или поднимая блок на заданный угол, в напряжении физических сил медленно сажать его, одновременно управляя подъёмным механизмом. Поэтому решил исправить такое положение и в выходные схематично обрисовать модернизацию электрической тали. Во мне вновь заиграл азарт рационализатора и изобретателя, как, в далёком 1979 году, когда за год работы, разработал и внедрил, рационализаторские предложения, в количестве 103 штук, за что и был награждён путёвкой на Олимпийские игры в Москве. Выходные пролетели, как мгновение. Начать рабочую неделю электрика был готов. Предложения, изложенные на бумаге, обязательно необходимо согласовать с начальником ДЭС. Самостоятельно совершать действия безумно и неправильно. Я так и сделал.

На планёрке выложил схему модернизации подъёмника и рассказал о планах  автоматизации и сигнализации дизельных агрегатов. Не ожидал, но ребята с энтузиазмом восприняли модернизацию электрической тали и обсуждения затянулись. Утверждали, что сложностей в реализации идеи нет, и до, запланированного, технического обслуживания следующей установки надо, необходимо, и, нужно мероприятие претворить в жизнь. Видать бригада ремонтников не желает больше «рвать пупки». А вот автоматизация и сигнализация агрегатов вызвала негативную реакцию Ивана Горлова. Он был инициатором демонтажа щитов автоматики, мотивируя своё решение расслабленностью и потерей внимания оператора, что может повлечь крупные поломки. Да и не мог, в прошлом, тракторист и комбайнёр доверять системам автоматики. В принятии решения сыграло роль объединение ремонтной бригады и электрика целью улучшения условий труда. Начальник согласился и дал зелёный свет монтажа принципиальной схемы автоматизации резервного агрегата. Я, как инициатор перемен горд и счастлив, не мог позволить себе терять время, приступил к реализации, одобренного коллективом технического проекта. А ребята, в промежутках между исполнением своих прямых обязанностей, начали претворять в жизнь модернизацию подъёмника. Понадобилось три рабочих дня, чтобы воплотить первую идею начинающего полярника. Ваня оценил конструктивное решение и, даже испытал, прикрепив на крюк троса стальную болванку, манипулируя кнопочной станцией электрического подъёмника. Попросил ребят снять железку и, сославшись на неотложность дел, убежал в управление. А мы, оставшись без зоркого взгляда начальства, уселись в кружок стола оператора, погрузились в разговоры и воспоминания, прогревая внутренние части тела, горячим чаем со слоном. Меня, минуя скромность, засыпали вопросами о моей производственной деятельности на материке и, что я такое сотворил, что наградили путёвкой на олимпийские игры. Рассказал и сам вспомнил события четырёхлетней давности. В те далёкие семидесятые годы учился на вечернем отделении Технологического института г. Ленинграда, на факультете Комплексной автоматизации и механизации технологических процессов и работал бригадиром бетонно смесительного узла (БСУ), строящейся картонной фабрики ГОССНАБА СССР. Это было грандиозное, по тем временам, строительство. Ход строительства, лично курировал секретарь ЦК КПСС, Григорий Васильевич Романов. Строящееся предприятие, первое в СССР, оснащённое импортным оборудованием производства бумаги и картона, включая автоматизированную систему управления технологическим процессом (АСУ ТП). Набора кадров для эксплуатации предприятия не существовало, поэтому устроился бригадиром бетонного узла в строительную организацию, с надеждой, что в будущем будет возможность, перейти в эксплуатационную службу фабрики по специальности, уверовав себя, что к моменту начала производства закончу учёбу в ВУЗе. Бетонно смесительный узел на строительной площадке, представляет; — щитовое здание, внутри которого, расположена кабина оператора, роторная смесительная установка с, подводом воды, шланга, подачи цемента вакуумным насосом из силосной башни, конвейера, транспортирующего инертные материалы. Конвейер спускается под углом 45 градусов на склад, где, стационарно установленный экскаватор, ковшом подаёт инертные материалы на ленту транспортёра. Две силосные башни служат для приёма цемента и его транспортировки в смесительный узел, в количестве, определённой технологической картой. Напротив узла, через дорогу установлен строительный вагончик, где ютятся обслуживающий БСУ персонал: слесарь, электрик, сантехник и бригадир. Оператор, как правило, находится внутри здания в кабине оператора. Оператор всегда в респираторе, поскольку цементная пыль тучей висит в кабине, грохот «мясорубки» узла смешивания, не позволяет освободить уши от ватной затычки. Работа бригадира сводилась к выполнению плана, ведения табеля рабочего дня, организации приёма песка, щебня и цемента по накладным, списание материалов, по утверждённым нормам расхода, а также помогать службам в ремонте оборудования. Плановые ремонты не предполагались, поскольку давил план и сроки строительства. А ещё – ответственность за качество бетонов и растворов, за выполнение нормативных установок, плана выработки, от которых напрямую зависят заработная плата и премиальные. Мастера, который бы отвечал за исполнение этих функций, в штатном расписании не значилось. В первый месяц меня, как и всю бригаду «нагрели» поставщики цемента. Классическая схема. В накладной указан тоннаж цемента, который оприходуешь, замеряя рейкой по объёму силосной башни, а шофёр цементовоза по пути свернул «налево» и, разгрузил тонну другую цемента. Ему «навар», а мне минус к зарплате. Вот тогда и родилась первая в истории БСУ идея. Под опоры силосных ёмкостей установил тензометрические датчики, связал их с вторичным прибором — самописцем, который зарегистрировал в поверочной организации, оформив паспорт и, опломбировав, измерительный прибор. И началось интересное: приезжает цементовоз, разгружается, по накладной – 6 тонн, фактически 4,5 тонны. Я, в накладной делаю отметку по факту, подпись, печать, спасибо, а в ответ угрозы и трёх этажный мат. Разбирайтесь дорогие вне меня. Так моё первое рационализаторское предложение произвело эффект. В, последствии, за сравнительно короткие сроки, я с бригадой полностью автоматизировал БСУ, после чего работать стало в удовольствие. Нормировщики, каждый квартал, проводили нормирование или фотографию рабочего дня, к чему мы всегда были готовы. Моё нынешнее окружение на ДЭС острова Диксон выразило восхищение одной фразой: — «Ну! Ты голова»! Давай дерзай, твори, возможно, и мы будем лёжа следить за работой агрегатов, а управлять будет автоматика. Нет, ребята, не успеть, т.к. временно работающий в ожидании транспорта, а его могут подать в любое время, может быть уже завтра.

На следующий день Иван принёс пачку бланков рационализаторских предложений, и, похлопав по плечу, с улыбкой на лице, сказал: — «Пиши, черти, считай эффект, твори и реализуй на практике, но не забывай про ребят, которые тебе помогают». Да я этого никогда не делал. Идею подавал, оформлял, вместе сооружали задуманное, вписывал одного, или двоих и подавали в управление для рассмотрения. Получился конвейер. На, очередном техническом обслуживании испробовали в работе модернизированный подъёмник, а я, частично автоматизировал, оставшиеся установки. Почему частично? Потому что вторичные приборы самописцы найти на Диксоне было не реально. Их можно было смонтировать в распределительный щит и провести соответствующие коммуникации. А пока в работе были световая и звуковая сигнализации, которые оповещали оператору об отклонениях технологических параметров и фиксировались в вахтенном журнале. Я, разработал принципиальную, монтажную и коммутационные схемы, с указанием типа датчиков и средств измерения, в надежде, что Иван закажет их в отделе снабжения. Когда их доставят можно смонтировать, отрегулировать и запустить в работу. Трудовые будни протекали быстро и весело, как и уходили сумерки, опускалась полярная ночь, крепчали морозы, доходило до — 45 градусов, а резкий ветер пронизывал насквозь. 15 ноября, впервые увидел красавец ледокол «Сибирь», и полярное сияние, снял на фотоаппарат «Смена- 8М». Не считал, но внедрили с десяток, а может быть и больше, рационализаторских предложений, дополнительный доход. А 6 декабря появились деньги на сберегательной книжке – 224 рубля. Естественно – 150 рублей отправил домой, а 74 рубля остались на книжке. Вертолёта на ЗФИ не было, а я в письмо домой указал адрес обсерватории им. Кренкеля, поэтому второй месяц живу в полном неведении о делах домашних. Мутные мысли гасил на работе. 7 декабря Ваня Горлов объявил мне, чтобы я посетил управление и кабинет начальника ДУГКС Седова О.К. Причины, по которым вызывают в управление, не сказал. Поэтому было тревожно от неведения. Однако альтернативы нет, и я задумчиво поковылял по заснеженной тропе к управлению.

Седов Олег Константинович, крупный в теле, седовласый мужчина, встретил доброжелательно, по телефону пригласил начальника отдела кадров Серебровскую Дагмару Яковлевну. До прихода начальника кадров, интересовался у меня о работе, о новаторской деятельности, о семье. По прибытию Серебровской прямо объявил: — «Мы внимательно изучили Ваш трудовой путь, и пришли к мнению, что должность техника электрика Вы переросли, имеете высшее образование, коммунист, на прежней работе возглавляли службу КИПиА. крупного предприятия». Предлагаем Вам должность старшего инженера — ионосфериста геофизической станции «Колба». Станция находится в пяти километрах в глубине материка от посёлка. Должность старшего инженера – вторая по рангу. «А что за профессия – инженер — ионосферист»?- спросил я. «Это очень близкая, очень близкая, к вашей основной специальности по образованию, с уклоном знаний радиотехники профессия». «Да! – Совсем рядышком» – подумал я. Есть возможность трудоустройства жены, там же на «Колбе», сына в садик, а дочь продолжит обучение в школе. Мы не торопим. Подумайте, обсудите перспективу с семьёй. Предложение, конечно, заманчивое, с окладом 145 рублей, а это солидная прибавка. Радиотехника! – смогу ли я, в короткие сроки, овладеть этой наукой и, согласится жена оставить работу по специальности и отправиться к мужу с детьми на край света. Уверенности нет. Отказывать у порога, не в моих правилах, поэтому попросил дать время подумать. На этом и расстались, попрощавшись. На ДЭС ноги не вели, хотелось упасть на тёплое и мягкое, прокрутить в сознании услышанное, проанализировать предложение, разложив по полочкам все «за» и «против». Погрузившись в думы и мысли чуть было не прошёл мимо дизельной электростанции. На работе мысли в сторону и занялся привычными делами, выражаясь словами Вани Горлова, крутить болты и гайки. Однако ребята заметили во мне перемены и, со свойственной им решительностью, спросили в лоб: — «Что  случилось, Николаевич!».  Рассказал, о предложенной должности, о геофизической станции, о радиотехнике, в которой я не силён. «А чего тут думать!» — Вопросил Сашка Ашлапов. «Пиши заявление, и вперёд!» — выпалил абориген ДЭС, после Горлова, конечно. Должность цивильная, работа, не выходя из дома – мозгами и паяльником, рыбалка, охота, своя баня, штатный повар. А снабжение? Не сравнить с нашим – островным. По высшему разряду, как в Москве. И семья рядышком. Другой Сашка Пашкин развёл руки и выпалил: — «Ну! Ты, Николаевич, даёшь! — месяц на Диксоне работаешь, а перепрыгнул сразу через две ступени служебной лестницы. На Севере, профессионалов ценят, и берегут. Поведут тебя по снежной дорожке в начальники. И будешь ты через годик или два АПС». АПС – это как?- «Это — администратор полярной станции!- друг любезный. Только очень быстро, хотят тебя запрячь. Видать дефицит в начальниках образовался. Вовремя появился ты, братец, в полярных широтах». «Печально. Где теперь найти нам мудреца – снабженца с головой переполненной идеями?». — «Ладно! – Буду думать!» — произнёс в ответ и продолжил крутить болты и гайки, исполняя задание начальника Ивана Горлова.

По завершении рабочего дня направился на телеграф – заказать переговоры с домом. Обычно приходится ждать разговора, как минимум час, в зависимости от нагрузки на линии связи. К счастью линия связи с Ленинградом, была свободной, и меня соединили через 10 минут ожидания. Поведал супруге о предложении высшего командного состава ДУГКС, мгновенно получил отказ. Приняв его, поговорил с дочкой. Сын говорил ещё плохо, поэтому в телефонной трубке слышал только бурчание и мычание. Расцеловав всех через расстояние, понял, что решать возникшие на ровном месте проблемы, придётся в одиночку. Всякие мысли приходили в голову в течение нескольких дней, а ребята по цеху продолжали уговаривать согласиться работать на геофизической станции «Колба». В итоге я сдался и подал заявление о переводе. В отделе кадров пояснили, чтобы я далеко не отлучался, чтобы был готов к переезду и, что мне сообщат дату прибытия за мной транспорта.

Переселение случилось в воскресенье 16 декабря 1984 года. Сожалею, что не смог попрощаться с ребятами ДЭС, но тешил себя мыслью, что не раз ещё увидимся и пообщаемся, ведь путь не дальний. Вездеход подъехал к общежитию на Папанина 3 в 11 часов дня. День, но не здесь. На Диксоне – полярная ночь. В дверь комнаты постучали и коренастый мужчина, сказав – «Привет!», взял мою сумку с вещами и пошёл укладывать её в вездеход. Я, сдал комнату коменданту, оделся и вышел, покинув мой первый приют в Арктике. Усаживаясь в пассажирское кресло рядом с водителем, познакомился с механиком водителем геофизической станции «Колба» — Геной Голубовым. Гена, как и все северяне, был молчалив. Ворочая рычагами, изредка, бросая взгляд по сторонам, прижимаясь к обочине и, пропуская встречный транспорт, вездеход миновал залив, натужно под рёв мотора, преодолел возвышенность берега и центральную улицу посёлка, выехал на безлюдные просторы тундры, на накатанную гусеницами вездехода дорогу. Тусклый свет фар, разрезая темноту полярной ночи, освещал путь, обозначенный по обеим сторонам вешками, медленно приближал к объекту следования, под постоянные колебания вездехода вверх вниз, поднимаясь на ложбинки и опускаясь с них. Впереди по курсу появились контуры построек станции, антенное поле, ограниченное тенью растяжек от светового потока освещения, и тонкая, строго вертикальная струйка дымка, от работающей котельной. Такой, в безмолвии полярной ночи, увидел я геофизическую станцию, с прозаическим названием, «Колба».

Первая зимовка

«Север сближает,

Север друзьями тебя окружает.

Слабых и алчных не принимает,

Корыстных, бездушных и злых отвергает».

Геофизическая полярная станция «Колба» удалена от посёлка Диксон на расстояние пять километров и размещена на равнинном участке тундры на площади 63000кв.м. Значительную часть участка станции занимает антенное поле. Компактно, в нескольких десятках метров от антенного поля расположены; основной корпус, сочетающий в себе производственное помещение, комнаты для проживания, фотолабораторию, библиотеку, столовую, кухонный зал, а в пристройке котельную. Рядом с котельной две ёмкости по 10м3 для хранения и использования дизельного топлива. С противоположной стороны основного здания – баня с примыканием угольного склада, а напротив холодный склад продовольствия и обмундирования.

Проживает на станции 15 человек; работающих 11, четверо детей. Семьи: Виноградовы — Игорь и  Людмила, их дочь – Евгения. Голубовы – Геннадий, Валентина и дочери Алла и Ирина. Апраксины – Александр, Галина и дочь Мария. Семейные пары живут в комнатах, в 22кв. метра  каждая. Старшей девочке Евгении – 6 лет, Алле – 5 лет, Иришке – 3 года, самой маленькой Машеньке – всего годик. Остальные пятеро взрослых занимают комнаты, не превышающие по площади 15кв.м.

Питание на станции – платное и составляет 40 руб. мес. Обязанности по приобретению продуктов питания лежит на начальнике Кузнецове Анатолии, для чего, в конце месяца организуется экспедиция по магазинам посёлка и острова Диксон. Продуктовый список готовит повар станции Лидия Тимофеевна Борисова. Тимофеевна приехала на Север заработать на пенсию из Одессы, где работала шеф поваром курорта «Приморье». Обязанность повара – приготовление пищи на обед и ужин. Завтрак каждый готовит себе самостоятельно.

На мужчин, коих на полярной станции «Колба»  шестеро, распределены дополнительные нагрузки; понедельное дежурство по кухне, а это доставка продуктов с холодного склада, обеспечение водой, мытьё кухонной утвари, после принятия пищи полярниками, посменная работа истопника бани, а также заготовка мяса и рыбы в летний период.

А сегодня 16 декабря на «Колбе» праздник; — прибыл новичок для дальнейшего прохождения трудовых будней в условиях, приближенных, к экстремальным. Лидия Тимофеевна, безусловно, была проинформирована начальником, а посему обед и праздничный ужин порадовал, новоиспечённого северянина, печёнкой и язычком оленя и северной рыбкой омуль во всех приготовлениях; жареную, солёную, копчёную и, строганиной. От меня стол украсила, ёмкость вступительного — «горячительного», привезённая и сохранённая с материка. На вечерних посиделках, когда детвора спит, читаю свои стихи и пою известные всем песни.

Мне предоставили неделю для ознакомления с аппаратурой, временным циклом профилактики и ремонта, состоянием и наличием запасных частей, способами и возможностью их пополнения. Попробую рабочим языком, минуя научные термины, описать принцип работы геофизической станции зондирования ионосферы, который состоит: — из передатчика, приёмника, передающей и приёмной антенн, что позволяет определить зависимость высоты отражения от постепенно изменяемой частоты вертикально направленной волны.

Исследование ионосферы ведётся главным образом путём изучения условий прохождения и отражения радиоволн в ионосфере методом вертикального зондирования импульсами передатчика. Рабочая частота передатчика плавно изменяется в диапазоне от 1,5 до 27,5 МГЦ. Частота следования импульсов выбрана 50 ГЦ. В энергетический потенциал входит мощность передатчика импульсов и составляет в зависимости от предъявляемых требований от 1 до 20 Квт, коэффициенты усилений приёмной и передающей антенн, максимум излучения которых, направляется вертикально вверх, чувствительность приёмника. Приёмник синхронно настраивают с изменением частоты передатчика для чего, применяется схема, в которой задающий каскад передатчика является одновременно гетеродином приёмника. Сигнал снимается с входа приёмника и подаётся на индикатор, которым служит электроннолучевая трубка, и далее на фотосъёмку.

Радиосвязь на коротковолновом диапазоне обеспечивается отражением, а точнее преломлением волны внутри слоя ионосферы. Ионосфера Земли – это совокупность ионизированных слоёв, возникших под влиянием солнечной радиации. В ночное время, когда отсутствует излучение Солнца, концентрация ионизированных частиц падает, что приводит к ослаблению отражающих свойств ионосферы. Особо остановлюсь на вопросе нарушения коротковолновой связи. При мощной вспышке на Солнце, либо при прохождении активной области через центральный меридиан диска, на Землю извергается мощный поток излучения, что может явиться причиной магнитной бури, а затем и ионосферной бури, приводящей к резкому ухудшению, а порой, и полному прекращению прохождения на КВ диапазонах. В этом случае нарушение связи может быть в результате поглощения коротких волн в «полярной шапке». Полярная шапка – это область на поверхности планеты, отличающаяся наличием низкой температуры, обусловленной малым количеством солнечной энергии и, покрытая льдом определённого химического состава.

Государственным комитетом СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды выпускается месячный прогноз частот (МПЧ), по которому определяют рабочие частоты на ближайшие месяцы для трасс радиосвязи с конкретными географическими координатами.

Из выше изложенного ясно, для каких целей и, решения каких задач основана и работает геофизическая станция «Колба». Я, как и надлежит работнику, при переводе на должность, не соответствующую образованию, приклеился к начальнику полярной станции, дополнительно, исполняющему обязанности старшего инженера — ионосфериста, исполненный желанием, как можно быстрее осознать, изучить и принять, перечень своих обязанностей, и приступить к их исполнению. Теория – это хорошо, но теория с практическими действиями под присмотром специалиста, более качественно ложится в систему знаний. Анатолий необычайно грамотный специалист в радиотехнике, усердно доносил свои знания и практическое умение. В его отношениях ко мне не сквозила превосходство, напротив, преобладали беседы на равных. Я же старался, по мере сил и времени, впитать, как можно больше знаний, для чего в свою комнату перенёс неисправный радиоприёмник Р250М2, оборудованный ремонтными жгутами, и блок электромеханической перестройки диапазонов (БЭМП). К, сожалению, передатчик перенести не представлялось возможным, поскольку был тяжелый и стационарно установлен рядом с резервным. Недельный образовательный цикл ощутимых познаний не выявил. Как и, прежде терялся и ощущал свою профнепригодность, что, естественным образом, сказывалось на настроении и общем поведении. На помощь приходил коллектив геофизической станции, а Кузнецов, успокаивая, в очередной раз повторял нерадивому ученику, ранее заученные признаки часто встречающихся неисправностей. Учился и познавал, как говорят:- «На ходу». В обязанности старшего инженера — ионосфериста входит профилактика и ремонт технологического оборудования и аппаратуры, бесперебойной его работы. Очень ответственная работа, поскольку от твоей производственной деятельности слагалась устойчивая работа всего коллектива станции. Кроме прямых обязанностей по ремонту и обслуживанию аппаратуры, согласно штатного расписания, дважды в месяц исполнял обязанности вахтенного дежурного. Однако текучесть кадров не позволяет заполнить полярные станции в полном объёме штатного расписания. Не исключение – моя первая полярная станция. Не достающих инженеров и рабочих дополняет фактический состав. Составляется табель занятости и фиксируется, как обработка, т.е. начисление дополнительной заработной платы. Отсюда, как следствие, простой в работе оборудования и аппаратуры лишает этого заработка и премиальных. Обучая работе радиотехника, начальник, дабы испытать меня на прочность поставил на вахту 24 и 27 декабря, на недельное дежурство по кухне, а в заключение предновогодним истопником в баню, которую волею календаря, перенесли на воскресенье 30 декабря.

Неделька удалась: сон урывками, ремонт аппаратуры со слезами, вахта в напряжении. Не миновали сбои в работе аппаратуры. Особняком стоит блок электромеханической перестройки КВ диапазонов (БЭМП), ручное изобретение Арктического и Антарктического научного института в Ленинграде. Блок крепится к панели радиоприёмника Р250М2 и состоит из множества текстолитовых шестерней, которые задают скорость движения сигнала по диапазону, а также обеспечивают защиту внутренних механических элементов и ламелей радиоприёмника. Шестерни изготовляются в институте и поставляются на станцию оказией в соответствии с заявочным листом. Изготовить шестерни своими силами, имеющимся парком станков и материала не реально. А в ящичке запасных частей имелось только три штуки. Вот и кувыркался полных два часа, подбирая и экспериментируя. Два часа простоя, а это значит: передатчик не излучал сигнал, приёмник не принимал и не фиксировал его прохождение по диапазонам, не снимал в черно – белом изображении на киноплёнку, которую не проявили, не обработали и не отправили в ААНИИ для составления месячного прогноза частот и статистики наблюдений. Лихое начало. Осталось последнее испытание с наслаждением – истопить баньку, отмыть косточки и не получить взыскание накануне Нового 1985 года.

30 декабря подъём в пять утра. Банька на «Колбе» миниатюрная, уютная и жаркая. В парной угольный котёл, в моечном зале три бочки; одна с подогревом, две других для холодной воды. Заполняются бочки в летнее время водой с использованием насоса, а зимой снегом. Бочки, по мере таяния снега, вновь и вновь заполняется снежными кубиками до той поры, пока не достигнут перелива. Уголёк в относительной близости, знай, подбрасывай черпак за черпачком, пока температура в парной не достигнет 100 градусов по Цельсию, а в мойке 30 – 40гр. На улице квадратный железный бассейн, работает только в летнее время. Зимой, при отсутствии ветра, многие предпочитают кувыркаться в заснеженных просторах тундры. Истопник – дело не хитрое и не хлопотное, а во многом забавное и интересное. Есть время подумать, осмыслить, написать письмо и сочинить словесный стихотворный опус. Распределяй время как угодно, но к 11 часам, хоть умри на «пашне», но всё, должно быть приготовлено к банной «развлекушке». Справился, и опус сочинил, аккуратно кнопочкой прикрепив на внутреннюю сторону дверного полотна. Первой, по установленной традиции и по старшинству испытать банный запашок направляется наша кормилица – Лидия Тимофеевна. За ней женщины с девочками, а далее  беспорядочным строем по двое, или в гордом одиночестве мужички с тазиками, ласково именуемые «шаечки». Тазики свои, я тоже прикупил, не отъезжая далеко, в складе, напротив, на платную часть.

О бане, о парной!

» Лечит русская парилка,

Манит душу, греет тело;

Ты подбрось жарку Людмилка,

Чтобы в жилах засербело.

Чтобы веничек дубовый

Исхлестал до боли кожу,

Вот тогда мороз бедовый

Из нас сделает вельможей.

Ведь на то она и баня,

Чтоб недельный снять порок.

Баня! Что красавец Ваня!

Так и манит на полок.

Только Ваня удалец

Прыть свою смирить не хочет.

Кое — что, кое — где помочет

И, скорей бежать с крылец,

Чтоб не взяли под венец!

Ну а пар – мой исцелитель,

Обласкает сладко тельце,

Он, как мудрый повелитель

Нежно мнёт девичье сердце!

И оно, от счастья тая,

Всё изнежено, отмыто,

Говорит: — «Душа парная!

Напрочь, выброшу корыто»!

Банный день завершился ужином. Все разбежались по своим комнатам, и на «Колбе» воцарилась тишина в преддверии наступления Нового 1985 года. А, утро, относительно времени, но отнюдь не в соответствии со временем года, началось под шумные детские голоса приготовлением праздничного наряда, установленной в углу искусственной ёлки, игрушками, бисером, ватой, символизирующей падающий снег, конфетами. Только запах естественной ели не присутствовал, поскольку в тундре растут очень низкие лиственницы, а посёлок украшают светящиеся деревья, сооруженные из лампочек по контурам ствола и веток также искусственных. В заключительный день года, каждый занимался, на своё усмотрение, делами, которые не требовали отлагательств, не напрягаясь, в спокойной обстановке, по возможности, не полностью наполняя желудки, оставляя место, для вкусной и здоровой пищи, которую Лидия Тимофеевна стряпала в кухонном закоулке. Только запахи навевали аппетит, вдыхая который неумолимо хотелось перекусить. И некоторые утоляли голод чаем, кофе и сигаретами. Начальник затаился в своей комнате и, вероятно, готовил месячный, а возможно, и, годовой отчёт. Я, периодически, коротал время с Людой Виноградовой в курилке, опустошая, кружку за кружкой ароматный кофе, и, нагружая лёгкие табаком. Люда, практически никогда, не расстаётся с книгой, и, как сама утверждает, прочла всё, что имеется в станционной библиотеке. Муж Виноградовой – Игорь, любитель техники, ковырялся с «Бураном», совершая кратковременные забеги в курилку для обогрева. А, Женька, дочь благородного семейства, на правах старшей по возрасту девочкой, командовала детским садом в украшении ёлки, под присмотром Нины Ивановны Салтыковой, которую ласково дети звали Лебёдушкой. Санька Апраксин, наводил порядок в фотомастерской, раскладывая по полочкам, проявленные плёнки, и заряжая в кассеты новые, для дальнейшего использования. Педант в работе Сашка, никого не пускал в свои производственные владения, а, если, кому требовалась проявка любительской плёнки из собственного фотоаппарата, или изготовление фотографий, охотно делал работу за владельца материала, причём качественно и умело. Стрелки часов умеренно, но настойчиво приближали обитателей тёплого, полярного дома в глубине снежного покрова тундры к празднику. В пелене полярной ночи, не видно праздничных огней посёлка и острова Диксон. Там собираются семьи и коллективы проводить Старый 1984 и встретить Новый 1985 год, не слышны выстрелы хлопушек, не слышен  весёлый, громкий голос радостной детворы, поглощаемый расстоянием зимнего ночного мрака, не видно света, льющегося из окон домов и, утопающего в ослепительном диске луны. Только ветерок врывается в случайно распахнувшуюся дверь, обжигая лицо и руки морозным дуновением.

Празднично одетая Лидия Тимофеевна, накрывала длинный стол из нескольких скатертей, выносила холодные закуски, трогательно расставляя их на середину, чтобы каждый мог дотянуться до них. Атмосфера домашняя, всем, включая детей, хватило тарелок и стульев. Анатолий Кузнецов украсил праздничный стол бутылками вина, питьевого спирта, и шампанского. Для всех и на любой вкус. И, по традиции, провожая Старый год, каждый вспоминал истории прошедшего времени, грустные и весёлые, забавные и запомнившиеся. Слушая их, я мысленно, проживал вместе с рассказчиком его время, ловил нотки их характера, фиксировал увлечения, и представлял города и веси, где они жили до приезда на Север. Это юг Краснодарского края станица — Кагальницкая, север — Вологда, Украина — Одесса, Сибирь — Красноярск. Время последнего застолья 1984 года пролетело в воспоминаниях, с наполнением желудков пищей, а также горячительных напитков. Мужчины, как и подобает северянам, предпочитали разбавленный спирт, женщины, увлеклись креплёным вином, а детвора грызла, жевала и глотала, что душа желала, но в основном, фрукты и сладкие блюда. Я, поначалу, стал противиться и отказываться от питьевого спирта, но полярная братия настояла принять алкогольный вызов, который доселе был мне чужд. И, поверьте, вторая рюмка провалилась в моё чрево, не разбавленным, со сладким привкусом и обжигающим теплом, но, добавив хмельного озорства и словоблудия. И чего только не сотворит русская душа, чтобы не предстать перед друзьями и коллегами слабым и не сговорчивым. А, тем временем, стрелки настенных часов приближались к полуночи. Начальник, неторопливо начал крутить проволоку на пробке с шампанским, крепко придерживая её, дабы избежать преждевременного выстрела и розлива благородного напитка, до боя курантов. Я же представил, что будет происходить со мной после ерша, называемого полярниками «Северным сиянием». Но с криками «Ура»! и полёта пробки к потолку, с одновременным боем  курантов, и розлива волшебного напитка по стаканам (фужеров на станции не было), дружный коллектив геофизической станции «Колба» встретил Новый 1985 год. А далее тосты, пожелания и веселье, необычное и трогательное, моя первая поступь в Новое время жизни, работы и бытия в суровых условиях Арктики. Свой первый праздничный тост и пожелания, стараясь, не сбиться с речи, и не запинаясь, произнёс и я, как мне показалось, с выражением, но по, бумажке.

Кружит снег, искрится новь в глазах.

Счастьем, смехом наполняются уста.

И грядущего невиданный размах

Вдохновляет души неспроста!

 Новый год зовёт в свои просторы,

Открывая новые дороги,

А морозец, заколдованным узором

Огибает трудные пороги.

Света Вам друзья! И добрых будней!

Солнца, нежности и радостных минут!

Пусть заснувшее, Вам Новый год разбудит,

А зори свежести Вас в круговерть влекут»!

Новогодняя ночь удалась! Дети, мамы и женщины разошлись по комнатам, а мужчины вели задушевные беседы, периодически забегая в лабораторию и в аппаратный зал. Вахту никто не отменял, даже в праздники. Язычок заплетался от излишне выпитого, но мысли и высказывания не терялись в потоке душевного общения, а напротив, мы познавали и изучали друг друга, что в, последствии, позволило избежать ссоры и обиды. В короткие минуты между звоном стопок и жевательным рефлексом, ребята просили, что — либо спеть под перебор струн гитары, или прочесть свои стихи. Отказать не посмел, несмотря на хмельной настрой, и желание сомкнуть глазки в глубоком сне. Как, и, под каким предлогом покинул праздничный стол, история умалчивает. Однако утро и день Нового года казались вечностью, невыносимо хотелось пить, а ноги, подкашиваясь, на поворотах упрямо вели в спальное ложе комнаты. Однако в хмельной памяти сохранилось изречение, которое под воздействием невидимых импульсов долетело до начальника.

«Телу хочется покоя.

Голове – наоборот;

Приключений и застолья

И, конечно бутерброд.

Губы шепчут шепелявя,

Извергает звуки рот.

Оживу в покоях рая,

Если, кто-либо, нальёт»!

В дверном проёме столовой нарисовался Анатолий с бутылкой светлого лечебного напитка. «Налетай! Кому хреново на душе! Но, увлекаться не надо. Не пьянки ради, а здоровья для!» Налили, выпили, поели и, конечно, полегчало. Дальше работа, отдых, дежурства, по накатанной, привычной и знакомой каждому полярнику дороге.

Полярная ночь и зелёные переливы Северного сияния огибали холмы заснеженной тундры, цепляясь краями вышек антенн, и, устремляясь вверх, переливами волн уплывали за горизонт. Можно часами наблюдать за необычайной красотой природного явления Севера, размышляя при этом, и перебирая в памяти события минувших дней и лет, а также предаться мечтам о днях грядущих. Однако, любуясь красотами Севера и возбуждая воображение о настоящем и будущем, нельзя забывать о безопасности. Хозяева Арктики бродят не только по льдам Северного Ледовитого океана, но иногда заходят далеко вглубь тундры. Он ведь медведь, и разрешения на дальние путешествия для него не существуют. В Арктике, пожалуй, нет людей, которые не видели белого медведя и не знали бы, что делать при встрече с ним. В обязанности начальника станции входит проведение инструктажа и выдача фальшфейера, ракетницы или карабина, в зависимости от дальности путешествия сотруднику, и запись в журнале направления движения и ориентировочное время прибытия на станцию. С «Колбы» ежедневно, кроме праздничных дней и выходных, Гена отвозит девчонок в посёлок, в детский сад.  На третий день января 1985 года, напросился пассажиром и я. Надеялся разглядеть посёлок, познакомиться поближе. Оговорюсь сразу; — ничего особенного я не увидел. Оказывается, во время полярной ночи большую часть дня на улицах Диксона безлюдно. Посёлок оживает в основном только рано утром, когда диксончане выходят на работу и в 17 – 18 часов вечера, когда они возвращаются домой, забирают детей из детского сада, идут в магазин или по другим делам.

Зимовка и работа на станции приближалась к месячной отметке, в течение которой многое познал, изучил и окончательно втянулся в быт своего времяпровождения. Составил для себя график дежурств по кухне и истопника бани. Обленился физически, поскольку заготовка воды – мероприятие, которое, считается авральным, редкое, но громкое и весёлое. Свободное время, сочетаю приятное с полезным, а именно, следуя рекомендации Люды Виноградовой, заглянул в станционную библиотеку. Библиотека – это многолетнее творение работников геофизической станции. Централизованно книги и журналы не поставлялись, а наполнялась библиотека, прочитанной литературой любителями чтения, приобретённой за собственные средства. Друг полярной станции, столяр и строитель из Морского порта, сделал стеллажи и смонтировал их в небольшое помещение, которое раньше служило кладовкой. Здесь нет картотеки и журнала записи, взятой на время книги для чтения, как и библиотекаря. Вход свободный, вынос не ограничен. Моя первая книга, прочитанная на станции; «Антарктида без пингвинов» о зимовщиках 24 Советской Антарктической Экспедиции. Автор — врач Новосибирской академии Юрий Демиденко. Поучительная и жизненная документально художественная повесть.

В 1980-е «золотые годы» Диксона, Север стал для СССР местом не только торговли, разработки месторождений, ссылки и научных исследований, строительства новых заполярных городов и посёлков, но и местом заготовки пушнины, рыболовства. Были промысловые охотничьи станции, был питомник ездовых собак, сотни глоток заливались лаем, составляющим важную часть звукового ландшафта Диксона. Их использовали зимовщики – добытчики песца и белух. Продукцию всех видов принимал рыбзавод – это предприятие имело, в числе прочего, например, пошивочный цех, где шились меховые рукавицы и другое. А пушнину добывают охотники, которые в зимний период года, растекаются в разных направлениях тундры, на заранее приготовленные зимовья, с провиантом и средствами жизнеобеспечения. Раньше, в 60-е годы двадцатого столетия, охотники передвигались по тундре на собачьих упряжках, а в настоящее время, с развитием технического прогресса, собачью упряжку заменили гусеничные мотоботы. Но не все охотники перешли на современный вид транспорта и транспортировки грузов. С легендой западного сектора Арктики, другом геофизической станции «Колба», охотником промысловиком Николаем Копань, познакомился ранним, морозным утром полярной ночи середины января. Тундру разбудил громкий лай собак и звонкий колокольчик, извещающий о прибытии, как будильник, извещающий от пробуждения. Было неожиданно и приятно видеть плотного телосложения мужчину, с озорным и пронизывающим взглядом, изучающими глазами, и добродушным баритоном в голосе. Николай общался с собаками, на равных, как с людьми, а они послушно выполняли все его команды. Освобождая стаю от поводков и поочерёдно, угощая их кусками замороженной белухи, Николай рассказывал мне о своих питомцах с необычайной теплотой и нежностью. Я, впитывал каждое слово и предложения, старался сохранить в ячейках памяти, историю использования ездовых собак на Диксоне, их качества, преданность хозяину, и другие черты характера четвероногих помощников и друзей Севера. Из поведанного мне тёзкой ездовые собаки – верные и надёжные помощники народов Севера. Известно, что жители приарктических территорий для передвижения использовали наиболее приспособленных к суровым условиям животных – собак и северных оленей. Собаки обладают множеством преимуществ перед оленями: они более выносливы, безотказны, преданы хозяину. Собаки проходят по льду и рыхлому весеннему снегу, там, где олени скользят и проваливаются. В пургу собаки стремятся к жилью, а олени стараются бежать по ветру, часто прочь от дома. Собаки могут легко передвигаться по территориям, за день, пробегая до 80 км тянуть за собой на нартах грузы. Гроза оленей – волки, которые не столь опасны для собак. Собаки едят то же, что и люди. Их кормят рыбой; дают, как свежую, мороженную, так и горячий рыбный бульон, чтобы согреть собак и восстановить их силы. У каждой собаки свой характер. Даже в обычной жизни, а особенно в экстремальных условиях для них еда – основной ключ к жизни. У них работает инстинкт выживания. За еду они могут драться и соперничать друг с другом. Ездовые собаки хорошо выполняют команды и легко ориентируются на местности. Идущая в поход собака должна быть абсолютно здорова и, как правило, хозяева, а это охотники и рыбаки дальних зимовок очень тщательно следят за своими питомцами. Важнейшими характеристиками северных собак являются такие качества, как физическая сила и мощь, выносливость, неприхотливость и устойчивость, спокойное и уравновешенное поведение, а также возможность адаптироваться и полноценно функционировать даже в самых неблагоприятных условиях окружающей среды. Телосложение ездовых собак крепкое, сухое с мощным костяком и мускулатурой, особо развитые мышцы передних лап шеи, груди и спины. Формат тела растянутый, высота в холке меньше длины туловища, что отражает способность собаки к длительному и быстрому бегу. Способ передвижения – рысь. Именно бег рысью позволяет собакам быстро тянуть груз по сложному рельефу и при этом не выбиться из сил. Зубы очень хорошо развиты, особенно клыки, служащие для разрывания плоти. Зубная система приспособлена к принятому на Севере кормлению, мороженым мясом и рыбой. Мех тёплый, состоящий из длинного и жесткого волоса и подшерстка. Ступни лап покрыты жесткой и короткой шерстью, увеличивающей их рабочую площадь, препятствующей скольжению по льду и натиранию подушечек пальцев. Редкий лай. Ездовые собаки, находящиеся на стоянке, при приближении зверей или незнакомых людей, лают. Кроме того, ездовые собаки умеют и любят копать. В естественных условиях этот навык необходим для устройства на ночлег или для охоты на мелких грызунов в условиях стоянки. Собачья упряжка представляет собой от четырёх до двенадцати собак, привязанных к длинному тросу. От каждой собаки идёт небольшой поводок, который позволяет собаке стоять на ногах в полный рост, потянуться, сесть, прилечь. В упряжке среди собак своя иерархия – есть собака вожак, и есть собаки ведомые. Вожака собаки выбирают сами. К, сожалению, Николай не уточнил, на общем собрании, тайным или открытым голосованием, или собачьим законом, кто кого перегрызёт или перелает. Что касается нарт, используемых охотниками, для доставки добычи без особых усилий, служит прицеп, обычно на полозьях, длинной 2,5м, высотой 1м. Оставив собачек на улице, с наслаждением рвущих, жующих и глотающих тушки белухи, мы вошли в просторную прихожую нашего дома, затем в столовую, где Николая ожидал вкусный завтрак, больше напоминающий обед, приготовленный по всем правилам поварского искусства Лидией Тимофеевной. Люди и дети покинули свои спальные места и, наполняя чашки и кружки благородными напитками, рассаживались, окружая гостя вниманием и на все лады, задавая вопросы, вслушивались в ответы промысловика охотника. А познали мы очень многое; о повадках зверей, о методах и способах охоты, о быте на зимовье, о трудностях и прелестях кочевой жизни и, конечно, об охотниках промысловиках.

Какое удивительное и глубокое слово – промысел. Какой в нём объём, сколько смыслов. Это и промысел Божий, и исполненный созидающего начала народный промысел. Промысел, как любое дело, забирающее человека целиком гораздо шире и глубже, чем просто охота. Он требует и жизненной одержимости, и досконального знания предмета. Это не профессия, а образ жизни со своими законами. Уходя корнями в многовековую глубь, промысел – одна из наиболее ценных традиций русского мира, а сословие промысловиков, как носителей уклада, возможно, скоро будет достойно охраны – подобно снежному барсу или леопарду. Но всё же удивительно вынослива русская земля, раз с таким постоянством родит людей увлечённых и крепких. Мотивы ухода в охотники могут быть разными: одних тянет любовь к героическому труду на фоне прекрасной природы, других – заработок в голом виде, третьих и, думаю, многих – желание быть хозяином и кормильцем. Объединяет всех этих людей способность жить в заснеженной, продуваемой всеми ветрами тундре долгое время полярной ночи, и холодных дней весны и осени. Охотник – это традиционная мужская работа, требующая воли, сильного душевного строя. Охотник, неприхотлив, терпелив, умеет найти выход в любом переплёте, он рукастый и смекалистый. Всеми этими качествами обладает друг полярной станции «Колба» — Николай Копань.

Холодный ночной январь 1985 года запомнился посещением станции ещё одного друга – начальника ремонтной строительной группы Морского порта – рыболова любителя. Он на буране привёз рыбы из собственного оборудованного ледника, летнего улова. Причины отсутствия, необходимого количества столь ценного продукта питания в наших закромах мне неведомы, но предполагаю, что это напрямую связано с наличием должного состава работников. Беседа, свелась в основном о рыбаках, заготовках, и рыбе разных размеров и сортов. Приятно удивило, что моё полярное ложе, т.е. кровать, большая двух спальная сделана умелыми руками строительного мастера Морского порта Диксон.

В последней декаде месяца заболел начальник станции Анатолий Кузнецов, поэтому его функции пришлось исполнять мне. Надо было ехать на остров, в управление с годовым отчётом о работе станции, поскольку поджимали сроки, а заодно приобрести необходимый перечень продуктов питания. Снарядив вездеход ящиками, мешками и сумками, я с водителем Геной Голубовыми тронулись в путь. Проезжая посёлок, притормозив у Морского порта, обратил внимание на огромный, красивый, залитый светом ледокол «Леонид Брежнев» и караван небольших судов. Я был впечатлён. Гена, пояснил, что это обычное дело, очередной завоз продуктов, материалов и техники. Оказывается, карта доставки металла с Норильского металлургического комбината на материк (для местных жителей всё, что не Диксон, — это «материк»), проходит из порта Дудинка по Енисею через Диксон по Северному Морскому пути и далее по городам страны. Обратный путь судов, формирующихся в Архангельске или в Мурманске, следует в сопровождении атомохода на Диксон, как снабженец. Миновав посёлок, вездеход медленно, под углом в 45 градусов, гусеницами коснулся снежного наста зимника. Зимник – дорога между островной и материковой частями Диксона, проходящему по застывшему проливу Карского моря. Зимой люди ездят на вездеходах, летом — на катере, весной в распутицу, когда лёд тает, ни катер, ни вездеход не ходят – заказывают вертолёт. То же самое происходит и осенью. Продвигались в снежном тоннеле, только без крыши. Путь не долгий и не длинный, но сопряжен разъездами со встречным транспортом, и отсутствием инспектора ГАИ, которых я на Диксоне не встречал на посту, и, не знаю, существует ли такая служба. Островные дела и частичные продуктовые закупки прошли быстро. Следует отметить, не всё, что имеется в магазинах на острове, присутствует в посёлке, и наоборот. Преодолев обратный путь по зимнику, остановились у продуктового магазина в посёлке, где предстояло совершить основную часть покупок месячного довольствия. Хорошо, что список необходимого, как всегда, вручила нам повар, поскольку запомнить количество и наименование продуктов питания было не реально. Было жарко, перетаскивая ящики, мешки и сумки с продуктами к вездеходу и укладывая их в багажник, но как в, дальнейшем, оказалось, температура окружающего воздуха повышалась, а порывы ветра с каждой секундой становились резче и продолжительнее. Гена, в силу своей молчаливости, лишь произнёс: — «Надо, торопиться, сейчас задует!». Холод – злейший и сильнейший враг всех теплокровных обитателей Земли, а Крайний Север – территория вечной мерзлоты и чёрной пурги. Зимняя пурга с мощными снежными зарядами и ветром, валящим с ног, явление частое, и может начаться очень быстро и неожиданно. Ещё полчаса назад была отличная видимость, а затем, с внезапного порыва ветра и пригоршни снега началась дикая свистопляска с нулевой видимостью и невозможностью устоять против ветра. Частые колебания атмосферного давления и сильные ветры образуются при смене циклонов, порой достигающие скорости до 50 метров в секунду и, может завывать несколько дней, не ослабевая ни на минуту, надувая гигантские сугробы и полностью изменяя рельеф местности. Попадая, в такой погодный  свистопляс, лицо моментально превращается в гипсовую маску, без малейшей возможности управления мимикой, обморожением щёк и носа. Многие полярные исследователи в области медицины отмечают некоторые проблемы жителей полярных районов: нарушения сна, повышенная утомляемость, снижение умственной и физической работоспособности, одышка, различные болезни нервной системы и признаки истощения коры головного мозга. У коренных народов северных широт за многие века эволюции сформировался ряд особенностей, позволяющих вести полноценную жизнь в невыносимых погодных условиях. Установлено, что пищеварительная система долгие годы проживания людей на Севере, способна переваривать белки и жиры животного происхождения в огромных количествах без вреда для организма. Это позволяет накапливать необходимый запас энергии для поддержания нормальной температуры тела в самые лютые морозы. Клетки крови обеспечивают весь организм повышенным объёмом кислорода, поэтому северяне практически не страдают болезнями сердца и атеросклерозом, несмотря на ослабленный иммунитет, всё это с лихвой восполняется их закалённостью и более стойкой переносимостью низких температур. А как быть нам, приезжим, временно проживающим, гостям Крайнего Севера? Гена – бывалый, уже десять лет зимует, а я совсем необстрелянный новичок, попадаю в такой погодный переплёт впервые. Показывать испуг и слабость не в моём характере. Услышав, «Садись, поехали!», я забрался в вездеход и уселся в пассажирское кресло. В окно была видна только белая мгла, а свет фар лишь ярче подчёркивал контуры многочисленных летящих снежинок. Стало жутко, поскольку даже представить трудно, каким образом управлять и перемещаться в неизвестном направлении. Однако Генка был неумолим, и, ворочая крепкими руками, рычаги управления вездеходом, повёл многотонное стальное транспортное средство в известном, только ему, направлении до той поры, пока на середине движения вездехода не нарисовался столб с подвешенным кабелем электропитания. «В правильном направлении движемся! — с улыбкой на лице сказал Голубов, выравнивая вездеход. Однако улыбка и радость вскоре сошла с лица, поскольку мы, заблудились, и выводила нас из заблудшего снежного мира – рация и голос начальника, которого подняли с болезненной постели, обстоятельства риска потерять преданных тружеников полярной станции «Колба». Добрались, отогрелись, а я лишний раз уяснил для себя, что северяне, живущие и работающие в зоне вечной мерзлоты, отзывчивые, добрые и сердечные люди никого и никогда не оставят в беде.

Второго февраля на Таймыре, на Диксоне и на нашей полярной станции был праздник: — «Встреча Солнца!». Полярная ночь на Таймырском полуострове завершилась. Диксончане не видели Солнце 45 суток, прежде чем начался период смены дня и ночи. Световой день будет постепенно увеличиваться в течение 73 суток и наступит время сумеречных и белых ночей. Праздник Солнца, символизирует начало новой жизни, когда солнечный диск появляется над горизонтом. Издревле Таймырцы выражали благодарность за прожитую зиму, прося у духов плодородия и благополучия в семье. Они собираются возле ритуального костра и, взявшись за руки, водили хороводы. Значимые события на празднике – соревнования по национальным видам спорта. В их число входит национальная борьба, перетягивание шеста, метание топора на дальность, метание аркана на шест, прыжки через нарты. Колбинцы встретили, выступающий на 1/3 диск Солнца над горизонтом, восторженными криками «Ура!» и плодотворной работой.

Полярная ночь медленно отступала, но значительно чаще окрестности станции накрывали обильные снегопады и низовые, свистящие ветра. Всё трудней и трудней приходилось перемещаться по станционной территории к продовольственному складу, к бане и складу ГСМ, поскольку снег мгновенно прятал собственные следы, а вьюга и снежная круговерть сбивала с намеченного пути. Но трудности и непогода закаляли тело, волю и характер. В свободное от хозяйственных дел и основной работы время, с упоением читал художественные книги полярников и о полярниках известных писателей: Владимира Санина – «72 градуса ниже нуля», «Трудно отпускает Антарктида», «За тех, кто в дрейфе» и совсем свежую, напечатанную в первом номере за 1985 год в журнале «Нева» повесть Семёнова — Спасского «Возвращение в Антарктиду». После прочитанных произведений не отпускала мечта поработать на шестом континенте, но эта мечта казалась далёкой и несбыточной, но со временем, вполне осуществимой. Всё зависит от целеустремлённости и желания, в сочетании со здоровьем и профессионализмом. Не забывал я, о гитаре, песне и стихах, которые наполняли душу теплом, воспоминаниями и красками полярного бытия. Не часто, в виду загруженности по работе, но случалось, когда выносил на суд полярной братии свои стихи и песни. Музыку печатным словом я произвести не могу, поскольку абсолютно не знаю нотной грамоты, а вот стихи, написанные искренне, откровенно и с вдохновением, о Диксоне, природе и людях, в первозданном виде всегда готов;

«Спрятала Диксон мгла.

Вьюга шумит, кружит,

Но в белом безмолвье жива

Вера, Любовь и Жизнь!

Северный край суров,

Крыши домов в снегу,

А песни седых ветров

В снежную даль зовут.

Снег, горизонт

И не видно конца ему,

Снег, горизонт

Устилает синеву.

Ветра свист

Пробуждает тишину,

И через мысль

Я навстречу ему и

Где то поёт Весна,

Яблони, где то в цвету.

Струйкой живой вода

Зовёт, пробуждая мечту.

А здесь, в колыбели льда

Ветра свои песни поют.

Здесь ярче горит Звезда,

Светлее заснеженный путь!

Февраль, месяц, не только окончания полярной ночи, но и, практически, постоянных «дульников», — так диксончане называют метель и завывание вьюги, при незначительном повышении температуры воздуха. Дополнительные мужские хозяйственные работы, как и, недельный график дежурного, по кухне, и обязанностей истопника «банно — стаканного» комплекса никто не отменял, поэтому первая декада месяца для меня была очередным испытанием на прочность и устойчивость психики. Только с виду может казаться, что исполнение несвойственных для тебя работ, приносят удовлетворение и наслаждение. По сути – это «адов труд» для любого зимовщика. Воды напили и принеси, мусор собери и вынеси в отведённое на улице место, посуду со стола убери, вымой и сложи тарелочки и тарелки, кастрюли и кастрюлечки, ложки, вилки, ножи, в предназначенные для них ячейки, баночки и кухонные столы. Голова кругом. И, самое страшное, не привыкаешь и не запоминаешь, если перерыв в дежурстве в полтора месяца. Постоянное дёргание «кухня – улица», «тепло и холод», «работа мышц и покой», в течение дня и недели нервирует и раздражает. Однако необходимо сдерживать негативные эмоции, прятать их в затаённые уголки сознания, бороться с самим собой и не подавать вида, что ты устал, что тебе всё надоело, что ты против дискриминации мужского пола, ведь в домашних условиях на материке не приходилось исполнять женскую работу. Пересекая недельный экватор кухонной эпопеи, считаешь дни и минуты заключительного аккорда – приготовление баньки. Меняется настроение, душой и телом ощущаешь приближение долгожданного дня и, сознавая свою необходимость, без будильника, просыпаешься в пять утра и, преодолевая снежные заносы, идёшь к месту своего шестичасового пребывания и работы истопника. И уже не кажутся неподъёмными снежные кубики, лихо падающие в бочки для нагрева, подбрасывание уголька в топку, и прокладывание дорожки от дома до бани. Пёс, Мухтар, виляя хвостом, постоянно крутится, пытаясь заплести мои ноги, подпрыгивает, в надежде облизать мои руки и морозно лиловое личико, и при каждой неудавшейся попытке отбегает в сторону и громко лает, подтверждая неудовлетворённость своего собачьего действия. А банька, прогревается и, есть время помечтать, расслабится, заняться по традиции словоблудством в стихотворной форме. Вот оно желанное, кнопкой прикреплённое к тыльной стороне банной двери, а содержание и стиль родились в предновогоднюю работу истопника.

Банные страсти.

Сурова жизнь у нас отчасти.

Неделю крутишься «волчком»,

А банный день наполнен счастьем,

В нём изобилье банной страсти,

Слова и пот здесь льют ручьём.

А чтоб к словам пришить и дело,

Я попытаюсь рассказать,

Как разливаясь без предела,

Порою дерзко, громко, смело

Кипит в устах и пыл и страсть.

Итак; — проснувшись, как обычно.

У печки, вдоволь, накрутясь,

Наш добрый повар по привычке

Идёт до баньки торопясь.

Чтобы железная громада

Не раскалилась, докрасна.

Итак, неделю до упада

Вселяла жар в себя она.

А здесь, почувствовав истому

В душе и теле сняв пары:

В сердцах шепчу: — «Скорей бы к дому,

Из крайне северной дыры»!

Сполна испив тепло под крышей,

Сняв первый банный запашок.

Придя, промолвит еле слышно:

«Сегодня в баньке – Хорошо!»

А следом ждут на изготове,

Собравши в сумки тряпки с нар,

Идут вешать горячий пар

Две холостячки, но не вдовы.

Характер их: — «Увы! – бедовый»,

А голос строг и больно липкий,

И непременно, ради слова,

Критично, с гонором, сурово –

Промолвят: «Да! – опять слабо!»,

Переступив порог парилки.

И дав эмоциям свободу,

Истопника, облаяв в гром,

Начнут на камни брызгать воду,

Не по чуть — чуть, а прям ведром.

А коль зажжет невмоготу,

И пар валит со всех прорех:

Они, скрывая наготу,

Бегут зарыться в белый снег.

Но вот же горе – мужичьё,

Затеяв снежную грозу: —

Вершат дела! А нам «Своё»,

Придётся остужать в тазу

Другие в бане ведут тихо,

Мечтая о морской воде,

О том, чтоб не было им лихо,

И не случится, чтоб беде.

Вот так прошёл и бабий бунт.

Теперь за мужиками стало дело.

Они, конечно, вволю тут.

В три голоса поют свои припевы!

Здесь «мать» и брат, здесь сват и кум,

Здесь всё пропитано быльём,

Здесь всех побреют, подстригут,

Здесь и работа и жильё.

Здесь Геник, грея задом табуретку;

Кричит в парную: — «Хватит! Вылезай!

А то сожжёшь свою «худую ветку!»

Жена не примет! – Бог не примет в рай!»

Хоть плачь, хоть вой, хоть иволгой кричи,

От этих слов мороз бежит по коже.

В ответ призывно! – » Слушай – помолчи!

Сам не смогу: — найдётся, кто поможет!»

Итак: — всё слово в слово в банный день,

Не утихают, не молчат здесь страсти,

А то, что сказано: — поди, измерь,

Неизмеримо, как душа парное счастье!

Оставшиеся дни последнего календарного месяца зимы прошли в ожиданиях весны, солнца, внедрения лучей ультрафиолета в застывшие души полярников, в желаниях отпусков, и тёплых морей Чёрного и Азовских морей. Но это желания и ожидания, а в реальности, на Таймыре стужа, ветер и обильные снегопады. Радует, что день стал длиннее, а ночь короче. Вспомнилась фраза учительницы русского языка и литературы о личных и безличных предложениях: «Солнце светит, но не греет», — безличное, так как светит ярко, но совсем не греет. Парадокс. И слова классика русской литературы: «Весна пришла, весне дорогу» не стыкуется с весной в северных широтах. Отсюда моё продолжение;

«И только снега белизна,

Окрасив в цвет зимы пороги

Хозяйкой в дом земной вошла».

На материке стихи о весне звучали иначе:

«Весной в саду всё расцветает

Ведь на Руси земля святая.

Весна проходит, лето рядом.

И мы роняем наши взгляды,

На лес зелёный, на траву,

На куст сирени – неба синеву!»

Календарная весна 1985 года разбудила и научных работников Ленинградского Научного Исследовательского Института Арктики и Антарктики (ААНИИ). К нам на «Колбу» прилетела инспекторская проверка. Сказать, что мы были безмерно рады, значит, ничего не сказать. Дополнительное испытание для, ослабленного полярной ночью, здоровья, нервов, способности к обучению и возможностью усвоения новых принципов научных исследований. Мою работу проверял и инспектировал Лёня Майоров. Ошибок и отклонений в моих действиях, не нашел, но обеспечил на долгое время, изучением инструкций, положений и рекомендаций. На досуге я интересовался работой учёных, возможностью поработать и позимовать в Антарктиде. Леонид дважды зимовал в Антарктиде: на станциях Лазаревская и Восток, а в этом году отправляется на станцию Беллинсгаузен. Конечно, дорасти до его знаний мне далеко, но цель поставлена, и к ней надо идти через все препятствия и невзгоды. Мой жизненный девиз: «Везде есть место творчеству!», с новой силой начал действовать. Инспектор ААНИИ Леонид Майоров пробыл на станции неделю, к счастью или напротив, совпавшую с моим дежурством и приготовление бани. Порезвились мы в эту пору и покувыркались лихо. Было всё, что пожелаешь: и кухня с мытьём горы посуды, и заготовка воды в полном объёме, прогулки при ясной погоде и в пургу, обучение, изучение до боли в глазах, короткое замыкание в передающей аппаратуре, и срочный ремонт этой обгоревшей аппаратуры, и, конечно, была баня, которую мы готовили вдвоём. Лёнчик – бывалый полярник, поэтому всё делал непринуждённо, играючи, безо всякого напряжения, не затрачивая энергии и сил. Я не переставал удивляться его смекалке, сноровке, безотказности, чувству юмора, душевного равновесия, постоянной свежести, задора. Но, а баня – эпилог инспектированию и проверке. Я, не стал изменять традиции, несмотря на загруженность и небывалую усталость, в очередной раз сочинил свой опус и, как принято, прикрепил кнопками к тыльной стороне двери «банно — стаканного комплекса». На сей раз, решил отойти от действующих лиц, постоянно или периодически принимающих банные процедуры на полярной станции «Колба», а представить мимику, эмоциональный тон и высказывания советских и зарубежных поэтов.

Полярная баня глазами и устами поэтов.

Владимир Фирсов.

Посредине дремучего края

В изобилье холмов и равнин.

Есть избушка, а рядом парная

Раз в неделю с неё валит дым.

Раз в неделю в ней скопом, артелью,

Поднимаясь с трудом на верхи.

Изнуряющей каруселью

Жильцы отпускают грехи!

Владимир Высоцкий.

Вернуть бы время в каменный топор.

И богу душу в пепле вознести.

Не слышать бы смешливый разговор

Кто это чудо баней окрестил.

Изба с трубой и чёрный дым в горниле,

Из дырок валят пламя языки.

А «Колба» — одурманена, гонима,

Несёт себя погреться на полки!

Роберт Рождественский.

Девяносто столбов по холмам,

Упираются в «горе – строение»,

А вокруг него дикий бедлам,

Местных жителей «чудо – творение».

Понедельно валит сизый дым,

Истощая бревно от угара.

Я б его, не колеблясь, спалил

И не взял бы за то гонорара!

Ричард Ли.

Далеко в опустевшем краю,

Где порхают «крылатые веники».

Люди жизнь основали свою,

Не видать нам такого в Америке.

Баню топят они и ныряют в бассейн,

Хоть железный, но всё же квадратный.

Их природа творит в необъятной красе,

А не западный мир превратный.

Бернард Шоу.

Колыбель облаков, изумрудный рассвет

Синь дали, отшлифована глянцием.

Посреди тишины, словно в море Корвет

Затерялась далёкая станция.

Банный дух здесь царит,

А в ныряющих грациях

Виден свой изумруд,

Виден свой колорит

И присущая цивилизация!

После баньки и парной прощальный вечер, разговоры, беседы перевалили за полночь, а уходить на покой не хотелось. Но пришлось, ведь поутру прилетит воздушный транспорт и унесёт Леонида Майорова в аэропорт острова Диксон, и далее рейсом на Ленинград. Жаль, ведь я, как ниточка к иголочке, привязался к нему и, без лишних слов, понимал друга и коллегу по профессии. Но всё когда то кончается, а жизнь и работа продолжаются. Остаются в памяти воспоминания, приятные и лёгкие, решения правильные и спорные, разговоры громкие и тихие, прогулки по заснеженной весенней тундре. С коллегой передал письмо семье, чтобы опустил в ближайший почтовый ящик в Ленинграде, всё быстрей его получат родные, нежели отправка с Диксона.

Апрель уж на дворе, солнце всё выше и выше, а морозы не отпускают. В моей комнате зацвели цветочки, с любовью подаренные семенами Лидией Тимофеевной, а в обеденном зале первые ростки дали огурчики, овощ, который нельзя назвать сытным, но в его пользе нет сомнений, поскольку содержит необходимые и нужные витамины для наших организмов: А, В и С.

В ясный, погожий день решил прогуляться пешком до посёлка и, получив разрешение начальника (это обязанность работника полярной станции с, указанием направления и ориентировочного времени возвращения), прослушав инструктаж и расписавшись в вахтенном журнале, совершил пеший пятикилометровый марафон в полной экипировке с ракетницей в кармане. Дорога одна, накатанная гусеничным транспортом, с вешками по обе стороны тракта, а, по сему, при 100 процентной видимости заблудиться невозможно. Бросая взгляд по сторонам, медленно, пересекая холмы и маленькие возвышенности, приближался к поселку. Первое, что бросилось в глаза – это расположение и строение домов. Торцы зданий расположены к северной стороне, что необходимо для обтекаемости и прямого попадания холодных ветров в окна проживающих. Здания стоят на сваях, что подчинено законам физики, в условиях вечной мерзлоты. Есть продуваемое подполье, чтобы возведённое на сваях сооружение не нагревало грунт, а, следовательно, не теряло монолитности, не подтаивало и не смещалось. Балконов нет, а в форточки в окнах служат холодильниками, с повисшими сетками с продуктами питания. Теплопроводы от котельной к домам проложены в утеплённых коробах, где вольготно живут и перемещаются усатые «друзья народов Севера». Прогулка, не предполагала посещение памятников исследователям и защитникам Арктики, поскольку подойти к ним было невозможно, при обилии снежных заносов на пути следования и, вероятность, оказаться в плену снежного сугроба с головой в рыхлом снегу, к тому же был ограничен по времени. На обратном пути повстречал кружащую стайку пуночек. Пуночки – ведут перелётный образ жизни. Средой обитания пуночки считается тундра, со скудной растительностью, покрытая лишайниками. Возвращаются в родные края, когда везде ещё лежит снег. Это миниатюрная изящная птичка. На Крайнем Севере она занимает место привычных воробьёв, а местные жители считают появление её началом долгожданной весны. Ещё пуночку называют снежным подорожником или снегурочкой, поскольку она белоснежного цвета. Первыми прилетают стаи самцов, и держаться вместе, подыскивая территорию для строительства гнезда. С прилётом самок начинаются брачные игры, в процессе которых и образуются пары. И только перед отлётом в тёплые края, стая снова собирается вместе, готовясь к долгому пути с подросшими птенцами. Во время полёта пуночек на крыльях можно заметить интересный рисунок. Когда стая этих птичек взметает вверх, то похожа на снежную метель. Голос пуночки звучит быстрой песней и переливается множеством звонких трелей. Они поют сидя на возвышенностях или просто на земле. Можно услышать позывки и при их полёте. Своё возмущение пуночки выражают ворчливым верещанием. Звуками их песен можно наслаждаться с марта по середину июля.

В конце марта и весь апрель начальник формировал график отпусков. Со дня основания полярной станции «Колба», летнее время отпуска за семейными парами с детьми, а их на станции три, а работников шесть. Отпуск 54 рабочих дня плюс дорога в оба конца – вот и думай, как организовать круглосуточный график работы в короткое лето Арктики. Нас остаётся трое мужчин и две женщины, причём повар, которая к работе аппаратуры и обработке исследовательских данных далека до бесконечности. Итого, четверо мужиков, на плечи которых ложится основная работа, хозяйственные мероприятия, связанные с уборкой территории по периметру станции, охота, рыбалка, ежемесячный поход по магазинам и доставка продуктов, заготовка мяса и рыбы на зимний период проживания и работы. Причём, мясо надо разобрать на соответствующие части, рыбу выловить, распотрошить и уложить в зимник на хранение, а ещё, рыбу надо накоптить, соответствующее запросам и в нужном количестве, в разных вариантах, а, именно, холодного и горячего копчения. Короче, вырисовывается ворох проблем и трудностей летнего бытия. К ним необходимо готовиться и хотя бы, частично исполнить, при наличии существующего состава. Уборка территории отпадает, поскольку снега по пояс и выше, рыбалка — невозможна при минус 30 градусах по Цельсию, и замёрзших водоёмах, охота пока запрещена, но в конце апреля и начале мая, возможна. Остаётся уповать на себя и помощь друзей станции — охотников и рыболовов. Я, как и начальник, об отпуске пока и не думаем, а пытаемся осознать и усвоить, что предстоит, как исполнить, чтобы не надорваться, не утонуть и уберечь здоровье. Я, в охоте и рыбалке, даже не дилетант, а скорее всего полный неуч, сетью вообще никогда не ловил, удочкой пользовался в далёком детстве, ну а карабином в Армии, тринадцать лет назад. Успокаивал себя мыслью, что ко времени охоты и рыбалки, научусь. Отпускники, уловив мою озабоченность и растерянность, решили выяснить истину моих знаний охотничьих дел. Игорь, одевая утеплённый комбинезон, предложил мне одеться потеплей, термос наполнить горячим, сладким чаем и выдвигаться на охоту, пока позволяют погодные условия. День, на редкость календарной весны, выдался тихим, солнечным и морозным. Предшествующие, дню охоты ветра, уплотнили снежный наст, перемещаться без груза было легко, встречное солнце слепило, но не ухудшало настроя на благоприятное стечение обстоятельств и удачной охоты на дикого оленя. Отдалившись, в глубину тундры на 2,5 км, увидели несколько стай маленьких, с желтым брюшком пуночек, взмывающих вверх и резко падающих вниз, свиристящих то ли от восторга, то ли от предчувствия беды. Было чем полюбоваться на бескрайних просторах снежной пустыни, и, подставляя лицо под яркие лучи солнца ощущать тепло и нежное прикосновение весны. Карабин, висевший на плече Игоря, болтался, шлёпая прикладом по «мягкому месту» тела, но молчал, не издавая характерного щелчка и звука, который присутствует при стрельбе. Не было надобности в его применении, потому как кроме птичек нас окружала белая гладь снега до горизонта. Игорёк пояснил, что ружьё, на сегодняшней прогулке, необходимо как средство защиты от полярного волка, которые здесь частые гости, а также для моего обучения навыками пользования, для чего начальник станции пожертвовал три патрона, которые будут отражены в материальном отчёте. «Серьёзно всё!» — подумал я. Однако лучше и практичнее было бы использовать три, полагающие, для обучения патрона, на волка или оленя. От волка шкура, покрытая тёплой, густой шерстью бесценный материал для шитья шапок и унтов, а северный олень пополнил бы запасы мяса и деликатеса — языка и печени. Что касается приготовления квасцов для выделки шкур волка и сама выделка – помощники окружают тебя со всех сторон, как на станции, так и в посёлке, и на острове. Но это быстротечные мечты, а реальность такова, что свои три выстрела произвёл в молоко, крепко почувствовав отдачу карабина своим плечом, даже через одежду. Медленно передвигаясь, ворочая ногами, как рычагами вездехода, ступили на гладь Карского моря с, многочисленными застругами и мелко торосящими кусками засыпанного снегом льда. Видели маленькую нерпу, даже сняли её на мой фотоаппарат «Смена 8М», заряженный чёрно белой плёнкой, и, надеясь, что кадр не будет загублен при обработке плёнки, а чтобы избежать негатива доверим это действие мастеру обработки фотоплёнок Александру Апраксину. Приняв столь сердобольное решение, мы направились в обратный путь. Только путь до станции был не столь долгим, а на много быстрее, чем того требовала обстановка. Увидав большое стадо диких оленей, мы двинулись им навстречу, несмотря на то, что стадо двигалось в обратном направлении, в неуёмном желании подстрелить свеженького мяса, но сделав пару шагов, Игорь остановился сам и, остановив мой порыв тихо, чуть ли не на ухо, сказал: — «Даём дёру, медведь!» Где? – удивился я, пристально, вглядываясь в белую даль. Смотри внимательно! – Он двигается нам навстречу! Приглядевшись, прищуривая глаза через линзы, внезапно запотевших очков, вглядываясь в расплывчатую белизну тундры, увидел очертания контура тела большого медведя, двигающего по направлению к нам и, кланяясь до земли огромной головой на длинной шее. «Да!- дело пахнет «керосином!» — подумал я и, помчался к станции, обгоняя Игоря. Давали ходу мы с испугу, крутя головой на все четыре стороны, точно с пару километров, пока не увидели станцию, мирно стоявшую  на своём месте уже 34 года. Остановились, оглянулись и, не наблюдая лохматого, коварного преследователя, вошли в прихожую полярной станции. Осталось неизвестным: — «кто кого напугал?» — мы медведя, или медведь нас! Но, для себя, в памяти приключений на просторах Арктики, зафиксировал первую встречу с полярным белым медведем, но не напрямую нос к носу, а на приличном, недосягаемом расстоянии. Снимая, холодную одёжку в тёплом помещении, взгляд неожиданно упал на тазик в углу помещения и, упавший на пол большой красный клюв птицы, как я понял, гуся из «красной книги». Пока я с Игорем гулял, охотник любитель из Диксона, заезжал на «Колбу» и, подарил подстрелившую птицу к ужину на первомайские праздники, поскольку мы пришли с пустыми руками и, запыхавшись, трусливо ретировались от белого медведя. Упрёк справедлив. Однако я понял из последующих разговоров, гусь самец бездыханно ждёт меня на ощипывание и удаление перьев в ночную вахту. Вызов принят. Я ведь видел, как бабушка в Курской губернии ощипывала курей и гусей. Мне не представлялось сложным лишить гуся оперений в домашних условиях суровой Арктики. На деле, процесс оказался не только затруднительным, трудоёмким, но ещё нервным, сжигающим остаток ночной психики, возбуждающий ярость и готовность разорвать на куски непокорную птицу. Время стремительно приближалось к завершению ночи, наступлению утра и завтрака, а гусь практически оставался в полном оперении, лишь с боку жирного тела зияла пятно, диаметром с юбилейный олимпийский рубль, без перьевого покрова. Что я только не делал! Обливал кипятком, чтобы под нагревом дёргать перья, поджигал лучиной, даже пытался, зажав плоскогубцами вытаскивать, как гвоздь с доски, перо из гуся. Всё напрасно, как в народе говорят: — «Артель – мартышкин труд!». Накатились слёзы, руки обессилили, полярный дух растворился в пучине безумия и душевного расстройства. Как делать? и, что ещё предпринять? — моя кудрявая голова, наполненная мозгами, не знала. Я сдался на милость полярной братии. И тут началось! Первой свой вердикт высказала Люда Виноградова, вышедшая как обычно утром в прихожую, она же и курительная, с чашкой кофе, с книгой и сигаретой. Да, Дружок! – Думаю, что в последующей ночи тебе будет достаточно времени, чтобы одолеть непокорного пернатого гуся! Проснулись все члены дружного коллектива станции и, каждый, желал высказать своё мнение и дать совет, как надо поступать в дальнейшем, чтобы не случалось неприятного казуса. Дети дружно заливались прерывистым смехом, крутясь вокруг таза с гусем и людьми, выслушивая пожелания неудачнику ночного действа. Я же, как провинившийся ученик, прятал глаза, искал оправдания, но не находил слов, поскольку был обескуражен трагикомичным положением. На помощь, исправить состояние грешной души, пришел вчерашний коллега по прогулке и побегу от медведя, Игорь Виноградов, с большим, остро наточенным охотничьим ножом, и властно приказав всем расступиться, освободить путь к телу гуся, поманив меня к себе пальчиком, громко, чтоб все слышали, произнёс: — «Учись студент и запоминай! Жизнь долгая и порой случаются неожиданности! Будь ко всему готов!» — резким движением ножа освободил голову гуся от тела, сделал поперечный надрез, ловко снял, как чулок с женской ноги, шкуру гуся вместе с перьями. С той поры навсегда уяснил, что дичь не общипывается, перья не выдёргиваются, а снимаются с кожей. А моё ночное мучение – заранее, спланированный розыгрыш.

В конце месяца с Геной посетили продуктовые магазины посёлка Диксон, прикупив праздничного дефицита, а это копчёной колбасы, апельсин, яйца куриные и пива. Пиво бутылочное, чешское, тёмное, каждому по три емкости по 500 грамм. Давно не употреблял я пенного напитка, тонизирующего в жаркие дни, и совсем не пришлось попробовать в Арктике за шесть месяцев пребывания. По словам сторожил полярной станции «Колба», пиво на Диксоне – редкость, но бывает, а на островах Северного Ледовитого океана, полное отсутствие во все времена. Майские праздники побалуем себя чешским пивом и, конечно, подаренным, и с любовью приготовленным, запечённым гусем. Апрель порадовал меня финансово, при отсутствии полярных надбавок, заработная плата перевалила отметку 400 рублей, что значительно превышает оплату труда на материке. Администрация ДУГКС утвердила два рационализаторских предложения, что, конечно, можно внести в актив.

Последний календарный месяц весны в столице Арктики запомнился собранием коллектива ДУГКС, обсуждением антиалкогольного постановления ЦК КПСС «Об усилении борьбы с алкоголизмом». Не мне, конечно, судить о необходимости и важности такого постановления, поскольку алкоголь мне не друг, а я не враг своего здоровья. Употребление спиртных напитков, не каждодневная норма для меня и сегодняшних моих коллег полярников, а лишь историческая традиция пригубить на праздники страны и собственные житейские юбилеи. За половину года пребывания на станции, не наблюдалось запоев мужчин и женщин, а редкие выезды в посёлок были ограничены маршрутом следования, и как следствие, отсутствием шатающихся под хмельком жителей, народ трудился. В продовольственных магазинах Диксона не исчезали с прилавков питьевой спирт, водка и вино, а вот пиво и лимонады, улетали в считанные минуты, как и весть об их появлении в продуктовых лавках. Удивительно, но люди выходили на трибуну и клеймили позором соседей, коллег по работе, просто знакомых людей. В актовом зале стоял гул и неразбериха в очерёдности и громкости осуждения. Было неинтересно, хотелось покинуть мероприятие, но начальник строгим голосом приказал сидеть и слушать, до той поры пока председатель собрания не закроет прения и, не огласит постановление высокого собрания. Дождались, но признаюсь, присутствовать на базаре в течение двух часов не просто, и не только мне. Поэтому, усаживаясь в вездеход, испытывая чувство отторжения и неприязни, мечтал об одном: «Скорее бы возвратиться в тёплый дом полярной станции и принять рюмку водки, чтобы снять напряжение от кошмара увиденного и услышанного». Вероятно, солидарны со мной были все присутствующие в вездеходе, о чём гласил восторг, при команде Анатолия Кузнецова: — «Гена! Поехали и побыстрей!». И действительно, по прибытию в обжитые пенаты станции, соорудили импровизированный стол, украсив его солёненькой закуской из омуля и на скорую руку, сваренных макарон, в добром здравии и ясном уме похоронили в желудках пузырёк спирта. А за разговорами стало очевидным, что данное постановление не сулит спокойной жизни живущим в посёлке и на острове. Всем было понятно, что исчезнет с прилавков спиртное, начнётся повсеместное самогоноварение, последуют наказания, за малейшее нарушение постановления, и многие будут чернить и клеветать на знакомых, друзей, дабы извлечь выгоду в поощрениях и в повышениях по службе. На что начальник произнёс пламенную речь, утверждая, что нашему коллективу репрессии не грозят, поскольку жизнь и работа наша в замкнутом пространстве, в едином, спаянном и дружном доме, где отсутствуют доносчики. За это и приговорили по последней рюмке и разошлись по своим комнатам.

В конце мая пришли поистине весенние деньки. С крыш, со звоном и шуршанием капала капель, температура воздуха достигала плюс пяти градусов. Прилетели первые куропатки. Они здесь белые, их трудно увидеть на фоне снега, но крупные. Игорёк, как истинный охотник, подстрелил четыре штучки, и сам же их общипал и, уложив тушки на разделочный стол повара, попросил, приготовить, вкусненького. Апраксины, улетели в очередной отпуск, в город невест Иваново, только зачем Саньке невеста, когда есть законная жена Галя, из тех же окрестностей. Готовятся к отъезду на материк, в город колыбели революции Ленинград, Виноградовы, а семейство Голубовых в родную сердцу станицу Кагальницкую Краснодарского края. Тают наши ряды, временно, но трудностей, на время их отсутствия, не избежать. В мои хозяйственные обязанности вменили обслуживание дизельной электростанции и котельной. Есть время изучить и проконсультироваться у Игоря. Последний раз, почти полным составом, заготавливаем и топим снег для питья и приготовления пищи. Снег наполнился влагой, стал тяжелым и не столь плотным. С каждым днём становится теплей, снег ускоренно тает, но полностью не сошел, образовались проталины. Снег тает в тундре снизу, образуя под собой настоящие реки. Не имея водительских прав и навыков вождения, научился управлять вездеходом, ворочая поворотными рычагами, свободно разъезжаю по тундре, не далеко и, не отлучаясь надолго, исполняя пожелания учителя наставника Гены Голубова. А тем временем весна передавала бразды правления арктическому лету. Разъехались отпускники, опустел наш дом, не слышен крик и, несущая во все уголки уютного дома радость девичьего голоска, звонкого и чистого. Тундра оголилась, приняв пасмурный вид. Снег на высотках практически сошёл, а по ложбинам текут настоящие реки. Вода в них чистая, вкусная как родниковая. В полутора километрах от станции течёт речка Чертовка. Она берёт начало из Карского моря и впадает где-то в Енисей. Весной речка разливается и стремительным потоком несёт чистые воды, которые стекаются в неё из бесконечного множества ложбинок, оврагов бескрайней тундры. Прямо по речке, только на высоте, навстречу течению, т.е. с юга на север летят гуси, летят стаями по 10 – 15 особей. Охота разрешена до 21 июня, поэтому Диксон сейчас в тундре и пальба слышна со всех сторон. Гуси летят осторожно, не приземляясь, и если выстроишь для себя редут, чтоб остаться незамеченным, или спрячешься за камни, а возле речки кое-где ещё лежит снег, натыкаешь, деревянных гусей, да ещё лежишь и присвистываешь – зазывая, возможно стайка поверит, и приземлится к искусственному изваянию. Такие моменты можно считать удачей в охоте на гуся. Каменные горы здесь называют «скалки», но они довольно большие, и на них растёт мох. По всей видимости, эти «камушки» — дело ледникового периода. На станцию притащили тракторами ЦУБЫ (круглые, утеплённые домики на массивных полозьях), в количестве трёх штук, предназначены для проживания. Когда строители их расконсервировали и устанавливали, я набрался смелости и вошёл внутрь. С непривычки закружилась голова, поскольку стены и потолок, обшитые деревом полукруглые, а ровный только пол. Не представляю, как в таком домике можно жить, несмотря на то, что созданы все условия, включая вентиляцию, отопление и наличие тёплого санузла. Посмотрев, оценив и приняв к сведению, что мне в нём не жить, удалился ближе к привыкшему сердцу жилищу. По вечерам, приезжие охотники устраивают стрельбище в непосредственной близости периметра станции. Мухтар, с испугу покидает улицу и укладывается калачиком на пороге прихожей. При отсутствии оружейного грома собака обитает на улице и питается леммингами. Лемминги представляют отряд грызунов. Ближайшими родственниками этих грызунов являются мыши-пеструшки, поэтому леммингов ещё называют полярными пеструшками из-за их внешнего сходства. Независимо от того, в каких условиях они обитают у этих животных плотное и достаточно упитанное тело. У леммингов весьма короткий хвост и короткие конечности. Они быстро набирают вес, если наедаются досыта. Глаза — маленькие, как бусинки, ушки — короткие. Их практически не видно из-под слоя меха. Лемминги – грызуны травоядные. Их рацион питания состоит из корневой системы, молодых побегов, лишайниками и зелёным мхом, которого в тундре в большом изобилии. Как правило, лемминги стараются держаться обособленно. Они не формируют семейных пар, а самцы не принимают никакого участия в воспитании будущего потомства. Каждый зверёк обустраивает для себя жилище, располагая его на значительном удалении от других особей. Их социальная структура и поведение характеризуются огромной нетерпимостью, граничащей с агрессивностью. Когда леммингу грозит опасность, он не убегает, а наоборот пытается атаковать, отчаянно бросаясь вперёд. Поднимаясь на задние лапы, они издают пронзительные звуки, тем самым пытаясь напугать своего врага. Мухтар, в летнее время тоже любит поживиться леммингами. Наестся вдоволь, а потом давит и складывает в укромном от посторонних глаз и клыков месте. Таковы собачьи забавы. А, для полярников короткое лето — время хлопот, забот, бессонницы, уборки прилегающей территории, профилактики антенного хозяйства, ремонт и обслуживание рабочего оборудования, транспортной техники и, конечно, заготовка рыбы и мяса.

«Колба опустела. Тундра оголилась.

Снег сошел. Ложбины стали вдруг рекой.

Как то незаметно жизнь перевернулась

От морозных будней в солнечный покой!»

В один охотничий заезд, поселковые любители охоты на пернатую дичь, рассказали историю вчерашнего дня. Зимнюю дорогу (зимник), сообщение острова с материковой частью Диксона, ещё не закрыли, поскольку толщина льда позволяла проезду автотранспорта и тяжелой гусеничной технике. Естественно, в силу таяния снега и льда залив представлял снежно водяную кашу, с многочисленными проталинами, впадинами и мелкими возвышенностями. Но народ перемещался пешком и работал маршрутный вездеход по расписанию. Вероятно, воздушным транспортом на остров Диксон (аэропорт находится на островной части), доставили в порядке обеспечения, партию алкоголя, нашей русской водки. Часть из этой партии завезли в магазины на острове, а, оставшийся алкоголь, не мудрствуя лукаво, той же машиной отправили по зимнику на материковую часть. Машина, груженная 50-ю ящиками водки, утонула в бухте. Погребла зелье морская пучина. К счастью, водитель успел выпрыгнуть с тонущей машины. А рыбу, рыболовы любители, будут теперь ловить хмельную и, напрямую, отправлять в медицинский вытрезвитель, либо на жаровню, уху или на засолку. Шесть тысяч рублей и машина остались навечно под водой. Бухту закрыли, проезд запрещён и, до полного таяния льдов, остаётся вертолётный транспорт, как средство передвижения. Т.О. местные власти начали борьбу с пьянством и алкоголизмом. Не позавидуешь жителям посёлка, оставшихся без горячительного напитка и, органам правопорядка, лишившихся выполнения плановых заданий, и, как следствие, премиальных вознаграждений.

«Осиротела тундра. В посёлке нет хлопот.

Милиция уснула. Не пьёт лихой народ.

А тысяча бутылок спиртного зелья

Ласкают дно морское и миллион зверья!»

Тепло, солнце круглые сутки, шубы спрятаны в чулан, в фуфаечке просторней и дышать совсем легко. Тундра под ногами дышит, как на болоте, однако воздух сухой и свежий. Вся природа, величавая, с огромным куполом неба, с необъятными просторами каменистой земли, где свободно гуляют арктические ветра. Появилась первая травка и маленькие жёлтые цветочки, полярные маки. Цветы – необыкновенно красивы, так трогательны, и век их такой короткий, что они приобретают в глазах северян небывалую ценность.

«Здесь не увидеть цветов разноцветье.

Здесь каждый живёт под своим Зодиаком,

Здесь очень короткое, хмурое лето.

И жизнь коротка у полярного мака!»

Тундра оживает, наполняется красками, всё вокруг поёт и цветёт. Недалеко от нас, на маленьком по размеру и площади озерце поселилась стайка гусей, остроклювые, чёрные, кричат, вероятно, радуются облюбовавшему месту для выведения потомства. Можно часами любоваться, мечтать и отдыхать душой на досуге. Только время досуга полярника ограничено, дел «выше крыши!». Уборка, прилегающей к станции территории, занятие, не доставляющее удовольствия, особенно, когда единственная станционная собака, за три времени года отметит всё и везде вокруг. Ходишь с лопатой и ведром, исследуя каждый сантиметр площади, шевелишь руками и ногами в течение дня, а порой и белой ночью, энтузиазма нет, а усталость сумасшедшая. В летнее время берём воду из так называемых «внутренних озёр», т.е. из впадин, образованных матушкой природой. К одной из таких впадин, полярники, зимовавшие до меня,  проложили трубопровод, который соединили с расходными водяными ёмкостями. На берег озера привезли пожарную мотопомпу (нести на руках не благодарное дело), резиновую лодочку «Нырок 2», поскольку до всасывающего патрубка надо добираться вплавь (погодные условия не позволяют – холодно). Этой водой наполняются бочки в бане, бассейн, её же студёную и пьём. Июнь — месяц интенсивного таяния снега в тундре, льда в Енисейском заливе, ежедневного уменьшение народонаселения посёлка, а наша полярная станция опустела на две трети численного состава. На «Колбе» тишина. Летали бы мухи, можно было бы слушать их крылатое шуршание, как симфоническую музыку в большом концертном зале. Но нам не до музыки, вся станция, высыпала на улицу и вершит деяния, связанные с уборкой, ремонтом, банными делами. Запарка.

Мой 32 год рождения, был бы незамеченным и тихим, если бы Толя Кузнецов не сотворил чудо баньку с бассейном. Нет слов, которыми можно было бы, объяснить восторг и ощущения первого полярного купания, при плюсовой температуре и пасмурной погоде. Студёная, прозрачная вода, в железном прямоугольнике бассейна, обжигало и укалывало невидимыми иголками, погруженное распаренное тело, а раскрытые поры, вдыхали свежий воздух Арктики, наполняя лёгкие кислородом и свежестью. После бассейна, опять парная и повторение эффекта иглоукалывания, и только горячий воздух острого пара, огибая дыхательные пути и очищая их, вырывается наружу углекислым газом. Хочется внутренне охладиться, и здесь, всё предусмотрено нашей кормилицей Лидией Тимофеевной. Добротная кружка хлебного, холодного кваса, опустошенная крупными глотками, возвращает в тёплый стан моечного отделения бани, где не дремлет командир с лыковой мочалкой, и жестко, с силой гуляя по спине, вымывает потоки грязи из открывшихся пор. Мыться с начальником хорошо, как и плыть в одной лодке, поднимая сеть с пойманной рыбой, или, идти в одной связке по заснеженной тундре. Чувствуется сильная рука и необходимый, молодому полярнику совет. Баня и парная в холодной Арктике молодит, облагораживает, возбуждает, восхищает, повышает иммунитет и приводит в движение мысли, думы и желания. А в день рождения именинника действует особым восхищением и восклицаниями безмерной радости. Северные деликатесы на столе, рюмки, выпитого благородного напитка, поздравления, тосты, надолго остаются в памяти и, всплывают в сознании, минуя года и десятилетия последующего жития-бытия.

Июль 1985 года, был насыщен событиями, с хорошим концом и тяжелыми психологическими последствиями. Наш некогда добрый и ласковый пёс Мухтар, неожиданно проявил злость и агрессивность. Трудно, предположить, с чем связано столь жестокое поведение собаки, но он прокусил руку Нины Ивановны, которую спешно отвезли в больницу и оперировали. Мухтара, пришлось пристрелить, от греха подальше, дабы избежать в последующем, подобных случаев. Бронислав, по неведомым мне причинам, уволился и улетел на родину в Минеральные воды, откуда родом. Вероятно, сказалась усталость, отсутствие компаний с молодыми девчонками и ребятами, а возраст и созревание требовали более глубоких и близких отношений. Его можно понять, а вот как понять нас, оставшихся втроём с полной программой научных исследований и наблюдений, обработкой полученных данных и передачей результатов через каждые три часа. Повару, Лидии Тимофеевне легче, меньше времени на приготовление пищи, больше свободного времени. А меня и Анатолия дни и ночи с обрывками сна и беспокойства. Сон с будильником под ухом, вскакивание с постели, от звона механического устройства в ушах, пробежка по коридору в аппаратный зал, затем в фотолабораторию, обработка фотоплёнки и к рации для передачи данных – вот весь спектр кратковременного отлучения от сна и сладостных видений. И такой распорядок продолжался семь безоблачных летних дней. Оставаясь наедине с работой и, отсутствия какой либо помощи, следует отдать должное начальнику, его спокойствию, бережному отношению к сотруднику, испытывающему сложности психологического настроя, производных переутомления.

Об охоте и рыбалке даже не заикались. Самих можно было ловить без крючка, и наживки, не испытывая затруднений. Гитара уныло висела на стене, блокнот для записи стихов и песен одиноко лежал на прикроватной тумбочке, в ожидании вдохновения хозяина. Через неделю по рации сообщили, чтобы мы приезжали за выздоровевшей пациенткой Диксонской больницы, а по пути, забрали семью Уколовых, прилетевших самолётом с материка, и, согласившихся работать на «Колбе». В большом многоквартирном доме остались двое, я и повар. А в дальний поход снарядили начальника, поскольку он имел водительское удостоверение. Зимник закрыт, открыт водный путь сообщения острова с морским портом посёлка. Толя разберётся в своих действиях по доставке пополнения. Я, по доброте душевной, помогу Лидии Тимофеевне, приготовить суп с клёцками советом, и рыбный фарш из омуля для котлет. Котлеты из омуля, поверьте, вкуснее щучьих, проваливаются в желудок смачнее и сытнее. Три часа ожидания, поочерёдное выскакивание на улицу и, вглядывание в столбовую даль извилистой дороги, наконец, увенчалось успехом. Миновав впадину и, гулко забравшись на возвышенность, показался силуэт вездехода, а лязг гусениц нарушил тишину тундры. Вездеход подкатил к двери станции. Из него вышли, молоденькая девушка и юноша, держа на руках мальчика. Здравствуйте дорогие молодые полярники, как долго мы Вас ждали. Проходите, располагайтесь и выходите обедать. Я, старательно, занёс чемоданы в, выделенную для проживания молодоженов комнату. Анатолий, отогнал вездеход в тёплое гаражное помещение и, облегчённо вздыхая, отправился в свои пенаты переодеваться и приводить себя в порядок. В назначенное время обеда все шестеро взрослых и малыш появились в столовой и, в процессе принятия пищи, знакомились, вели беседу, посвящая, вновь прибывших в суровую жизнь на полярной станции. Мне, насколько я помню, для ознакомления, начальник предоставил неделю, а вот юным полярникам сутки. Значит вахтовая суточная работа на мне. Выдержу и справлюсь, сам себе, приказал я, и, отобедав, незаметно удалился и заснул мертвецким сном. Новички стабилизировали работу станции, появилась возможность для рыбалки, заготовок и отдыха. Погода переменчивая, иногда даже капает дождь но, относительно тепло для здешних мест. Тундра оживает, продолжает расцветать в солнечных лучах и красить унылый пейзаж разнообразием цветов и растительности. Появились первые грибы, мелкие, на тонких ножках, семьями, расположившихся на пригорках, поближе к солнцу. Пятнистые окружности и прямоугольники грибниц, хорошо видны на фоне зелени мха и ягеля. Наслаждаясь, собираешь и отдыхаешь, зная, что ни тебе чистить, варить и жарить. Итак, каждая прогулка заканчивается приятным времяпровождением и лукошком грибочков. Солить грибы мы не пробовали, а жареные уплетали за милую душу, причем никто никогда не отказывался. Во время одной из таких прогулок и сбора грибов случилось неожиданное явление природного характера. Внезапно, порывы ветра принесли на безоблачную даль цветущей тундры густой туман. Такое случается в полярных широтах в летний период. Но, чтобы неожиданно, во время прогулки, когда удалился от станции на приличное расстояние, не было. Зимой, в «чёрную пургу», ветер, в круговерти снежного заряда, лишает видимости предметов на расстоянии, вытянутой руки. Холод, пробирает до костей, остановиться, присесть страшно, можно заснуть и замёрзнуть, так и летом, с той лишь разницей, что не «не дашь дуба» от холода и, не помрёшь от голода. В остальном без различий, и затянуться этот процесс невидимости может на трое и более суток. Конечно, тебя не оставят в беде и, через некоторое время, отряд коллег спасателей, связав друг друга верёвкой и, двигаясь в направлении маршрута, указанного тобой в вахтенном журнале, найдут испуганного товарища и, приведут к дому временного обитания. А бывает, что туман мгновенно накроет густой пеленой просторы тундры до горизонта на 10 – 15 минут, максимум на час, и также быстро рассеется. Главное, оказавшись в такой ситуации, не паниковать, остановиться у какого либо предмета и ждать, топая по кругу, своего звёздного часа спасения. Я так и сделал. Нашёл, окаменевшее бревно, сел, и перед глазами пролистал, как книгу, весь недолгий, в 32 года, период жизни, выкурив при этом добрый десяток папирос. Страха, смятения не было, а было время ожидания, и оно пришло, моё спасительное время.

«Туман рассеялся быстрее, чем пришёл.

И в красках лета тундра посветлела.

Бревно застывшее, которое нашел

Со временем не окаменело! 

Я согревал его теплом души,

Оно меня спасало в час ненастья!

Прости! – Я ухожу. Мне надо поспешить

В уютный дом, где мир, тепло и Счастье!»

Моего отсутствия на станции никто не заметил, все были заняты работой, да и прогулка не вышла за рамки отведённого времени. Обозначив приход в вахтенном журнале, я приступил к исполнению своих прямых обязанностей. Работа остаётся работой, а необходимость заготовки рыбных деликатесов на зимнее время, заботой для всех: — молодых, и всех пожилых.

«Рыбалка – особое время любителей лова,

Когда, уложив инвентарь рыболова:

В рыбацкий мешок и, накопав червячка

К речушке шагаешь душой бодрячка,

По утренней зорьке, иль с утречка!

Но это в местах столь отдалённых,

Где дом совсем рядом и речка, и пруд,

А мягкая травка – позыв для влюблённых.

Рыбачить! – Улов, не считая за труд!

На Севере – всё, абсолютно иначе,

Здесь плачь, иль кричи – не найти червячка,

Здесь ночью и днём Солнце маячит,

А рыбу приходиться просто дурачить,

Наживив таракана на кончик крючка!

Здесь для рыбалки сойдёт даже палка,

Для поплавка – пара спичек, крючок.

Ниток катушка, грузило, смекалка.

«Стасиков» банка и, конечно, сачок.

Рыба здесь нежная, губоньки тонкие,

Тело тяжелое, чешуя серебрёная,

Проглотив таракашку, издав звуки бульканья,

Бежать, сломя голову, в бездну готовая.

Но рыбак ведь не дремлет, резкий рывок,

Нить отпускает. Омуль, сделав глоток

Воздух хлебает в жабры чуток,

Послушно, смиренно, заплывает в сачок!

Такая рыбалка – потеха, забава,

На день строганины, на пару дней — ухи!

Рыбацкие байки, уловы — На славу!

И брюки, протёртые об камни и мхи!»

Рыбалка с удочкой, приют холостых, начинающих, свободных от мужских и семейных забот людей и малых кампаний, на время досуга. Поймал, получил удовлетворение и наслаждение, отдохнул. Пришел домой, сварил, зажарил, съел, выпил рюмку, другую водки; отоспался, пошёл на работу. Я попробовал. Меня хватило на одно посещение водоёма. В основном, проживающие и работающие люди посёлка и острова Диксон, занимаются рыбалкой основательно, целенаправленно, используя при этом сети, различного размера ячеи, лодки, и всякий доступный рыбацкий и охотничий инвентарь. В моё время пребывания и работы, берега, как островной, так и материковой части Диксона были усеяны балками. Балок содержал в себе ангар для лодки, мастерскую и небольшую бытовку, где можно было отдохнуть или скрыться на время от гнева жены, а также хранить сети, инструменты и прочие вещи, необходимые в тундре на промысле. Часто под балком вырубали холодильник или ледник, для хранения заготовленного мяса и рыбы. Места, скопления балков называли «Шанхай». Летом «Шанхай» кипит, кишит и бурлит, рыбаками и охотниками, причём круглосуточно. Незнающий ничего о рыбалке, рыбаках, инструментов лова, и рыбе человек может приходить в «Шанхай» и брать уроки мастерства у бывалых, осведомлённых и, зачастую добрых, словоохотливых любителей зимнего и летнего лова простых людей, работающих в различных областях производства и обслуживания. Возле Диксона водится, чир, сиг, муксун, нельма, а также арктический омуль – крупная лучепёрая рыба семейства лососёвых, роду сигов. Её обитание охватывает воды Северного Ледовитого океана. Омуль относится к походным рыбам, то есть поднимается в пресноводные реки на нерест. Суровые условия обитания в холодных водах делают рыбное мясо, необычайно жирным и невероятно нежным и вкусным, благодаря которому этот родственник лосося является желанной добычей северян. Длина взрослого омуля составляет от 30 до 65 сантиметров, вес от 1 до 3 кг. Омуль регулярно выходит на кормёжку в прибрежные зоны океана, и беспроблемно переносит солёность воды. В холодных регионах Северного полушария, в естественных пресных озёрных водоёмах, живёт и размножается арктический голец, рыба, редких видов пород отряда лососёвых. Мясо гольца розового цвета, очень вкусное, особенно, горячего или холодного копчения. Нерестятся и нагуливаются арктические гольцы, не выходя за пределы озера. Из рассказов промысловиков рыболовов (любители, обитатели «Шанхая» на дальние от Диксона расстояния не перемещаются), озёрные гольцы мечут икру раз в два года, осенью, что действительно редкость вообще для всех разновидностей рыб. Максимальный рост, при достижении зрелого возраста, не превышает 35 – 45 см, а вес 1 – 1,5 кг. По внешнему виду голец очень напоминает кумжу.

В хозяйстве полярной станции «Колба» имеются все снасти для рыбной ловли и ёмкости для хранения рыбной продукции. А желание скорее начать процесс не пропадает, а, напротив, с каждым днём усиливается. Дождались. Толя Кузнецов, подогнал вездеход к складу, погрузили сеть, резиновую лодку «Нырок 2», сами приоделись в амуницию рыбака и по погоде. Путь до облюбованного и постоянного нашего залива недолгий, примерно 10 – 15 минут по оживлённой лучами солнца тундре. Оглянуться не успели, как прикатили и остановились на скалистом, но пологом, плавно снижающемся к воде, берегу. Разгрузили вездеход, разложили по длине сеть. Спустили на воду резиновую лодочку и, работая вёслами медленно, «с чувством, толком, с расстановкой, а, иногда, и с остановкой», — наш маленький кораблик, рассекая водную гладь Енисейского залива, отдалялся от мелководья берега к морским глубинам, попутно, опуская ячейки сети, с грузом, и распуская её по длине, кверху поплавками из пенопласта. Всё! Сеть установлена, обратным ходом к берегу, проверяем, правильность расположения поплавков и, погружения рыбацкой снасти, на надёжность креплений. Лодку, оставляем на берегу, закрепив её цепью к трубе, установленной в промежутки пространства между валунами. Нет смысла возить это резиновое изделие ежедневно. Тем более, случаев кражи, по настоящее время не наблюдалось. А вот проверять 25 метровую сеть необходимо дважды в сутки. В, утренние часы, приподнимая снасть на 25 – 30 см. над уровнем водной глади, с целью проверки улова и, наличия, съеденной рыбы морскими блохами (капшуками). Интересный факт жизнедеятельности омуля и других видов рыб в северных морях. Пока рыба жива и колесит просторы морей и океанов, она питается морскими блохами, а когда попадает в сеть и перестает двигаться, происходит обратное явление природы, капшуки, стаями в большом количестве, накрывают запутанную в сети тушу и пожирают рыбу, причём едят её с головы, оставляя рыболову только костлявый хребет. Ближе к вечеру второй заход более длительный по времени. Здесь уже движение рыбака в лодке начинается в конце сети, т.е. в 40 – 50 метрах от береговой части. По ходу движения лодки, сеть поднимается, запутанный омуль освобождается и направляется на днище, предварительно получив пальцем от гусеничного трака, по башке, дабы не выпрыгнуть обратно в морскую пучину. Таким образом, достигнув окончания движения лодочки, резиновое днище скрыто плотно, прижатыми друг к другу, «брёвнышками» из рыбьих тушек, различного роста и веса. Но на этом работа не заканчивается. Ловкими движениями ножа и рук, вспарывается брюхо, освобождается требуха и возвращается в море, на пропитание морских животных, а розовая, мелкая икра в стеклянную банку, с добавлением соли, в результате чего получается «пятиминутка», которую тут же можно опробовать, рыба моется и складывается в ящики, для доставки в зимник морозилку на хранение. Операция съёма рыбы, в обязательном порядке и, в целях безопасности исполняется двумя работниками. Однажды, необходимость второго человека испытали на себе в полном объёме. Как обычно передвигаясь, ориентируясь по поплавкам сети, в начале пути увидел, как мне показалось, застрявшее в ячее бревно. Наклонившись, чтобы освободить сеть от нежелательного предмета, центр тяжести лодки сместился, я вывалился в одежде в воду, следом вывалился и Володя Уколов, лодка перевернулась. В ячее оказалось не бревно, а большущая нельма. Удерживая рыбу за жабры в воде, скомандовал: — «Ну, что делать? – Пошли!» По пояс в ледяной воде, волоча за собой «резинку» добрались до берега, далее прыжком в вездеход, нельму в кузов, по газам и на станцию. В тёплом помещении быстро разделись, и за работу взялся начальник станции Анатолий Кузнецов. Поочерёдно, крупными, сильными ручищами растёр спиртом наши спины, не обошлось и без внутреннего компресса. Придя в себя, после столь раннего купания, за обеденным столом много шутили, выпивали, и закусывали вчерашней икорной «пятиминуткой». Всё, как в лучших домах, утром, в обед и на ужин, хлеб мажешь не маслом, а икрой благородной северной рыбы. В последующие выезды рыбачьего съёма и сбора, всегда, на непредвиденный случай, брали с собой «мензурку» спирта. А нельма, потрошенная и вычищенная, аккуратно легла на полку  хранения отдельно от омуля, чира и муксуна. На станции принята очерёдность заготовок рыбной продукции. Сначала идёт заготовка свежей, затем соление и в последнюю очередь копчение. Что касается икры, то её употребляют сразу после улова, имеющимся составом на данный момент времени. Дни и ночи летят, потихоньку свои права начала предъявлять полярная осень, нужное количество рыбы заготовлено, пришла очередь копчения. И как, с разделкой гуся первое холодное копчение доверили мне, не проинструктировав, в ночную вахту. Я не настаивал, поскольку ничего хитрого в процессе копчения не видел. Но, как оказалось зря. Полярный, самодельный коптильный агрегат состоит из дровяной печки, соединённый металлической трубой к торцевой стенке, которая, в свою очередь, соединяется с днищем стального прямоугольного короба. В коробе, в несколько параллельных рядов на стальную проволоку, через жабры нанизывается рыба. Всё предельно просто и функционально. Остаётся затопить печь, и, подбрасывая дровишки ждать, когда под действием охлаждённого дымка, рыба пропитается. Однако я дождался другого эффекта, когда решил проверить, как коптится рыбка. Вся она рядком лежала на дне короба. Пришлось гасить печь, ждать её остывания и извлекать продукт из короба. Получилось горячего копчения, вероятно, я поусердствовал с дровишками, нельзя быть расточительным, в простом деле. Коллектив не высказал своего недовольства, а добрую половину, содержимого, с наслаждением приговорил за пару дней. А мне пришлось реабилитироваться в следующую ночь. Все заготовки сделаны, за исключением мяса оленя, склады и холодильники забиты продуктами и, нам остаётся спокойно, минуя авралы, без напряжения, соблюдая привычный ритм и распорядок трудиться и ждать отпускников и, самим готовить поклажу и чемоданы.

Температура постепенно стала понижаться, более обильные снегопады и ветер держали в тонусе. Молодая семья новоиспечённых полярников решила жить в «круглом доме». С божьей помощью и, при непосредственном участии начальника и меня, подвели теплопровод в утеплённом коробе, соединив его с котельной. Провели линию электроснабжения, подключили розетки, выключатели, помогли перенести и установить кухонную и спальную мебель, и оставили жить-поживать и добра наживать. Как, оказалось, вовремя провели эпопею монтажа теплотехнического и энергетического оборудования. В ночное время, снежные заряды и сильный ветер уронил луч антенны. Заниматься ремонтом в таких погодных условиях неразумно и опасно. Остаётся уповать на милость матушки природы и, ждать затишья. Наводили порядок внутри дома, в производственном помещении, в лабораториях, каждый в своей комнате и, в своих документациях. Заметало и пуржило в течение трёх суток. Когда всё успокоилось, откопали дорожки к вспомогательным помещениям и луч антенны, плотно упакованный полуметровым снежным покровом. Мачту, высотой в 30 метров, покорять никто не решился. Вызвали специализированную бригаду из посёлка. На следующий день наблюдали интересную картину. Впереди, идущие два трактора бульдозера, пробивали пятикилометровый путь, а за ними следовал вездеход с бригадой антенных дел специалистов. Бульдозеры, скоренько освободили от снега антенное поле, и ушли, пробивая дорогу, в обратный путь. Антенных дел мастера, ловко, без усилий и напряжения, водрузили и закрепили луч антенны на мачту и, погрузившись, в вездеход уехали по, образовавшемуся тоннелю, на Диксон.

Жизнь на станции шла своим чередом. Первое полярное лето в северных широтах, можно сказать, прошло успешно. Конечно, можно посетовать, что некоторые, запланированные дела не исполнили, но на это были весьма веские причины и аргументы. Сильных рук всего шесть (малыша Стёпу во внимание не берём), и обнять необъятное, даже сильными мужскими руками невозможно. Сильные руки и зоркие глаза, полупрофессионального охотника, пребывали в отпуске, начальнику Анатолию Кузнецову было не до охоты, а мне рановато доверять стрелковое оружие, в виду отсутствия опыта и навыков пользования. Откровенно, я ракетницу носил в кармане только для уверенности, спокойствия и, как в народе говорят: — » для безопасности собственной шкуры». Не дай бог Мишка поцарапает! Поэтому вся надежда на друзей охотников. Они, без мяса Олешки нас не оставят, а хрюшку, при необходимости, купим. Главное, психологическое состояние коллектива устойчивое, не было ссор и обид, а вот уважительные отношения, шутки, приколы присутствовали в излишке.

Водный транспорт на остров ходить перестал, бухту закрыли, осталась воздушная переправа, но применение её было редким. Но это ненадолго. Вскоре бухта под действием мороза, ветра и снега замёрзнет, бульдозеры пробьют трассу, и вездеходы, машины, будут курсировать в оба конца, удовлетворяя потребности жителей столицы Арктики. А мы, не полным составом, будем ждать возвращения отпускников, делать свою работу, думать, творить, мечтать, жить.

«Сентябрь пришёл, златая осень,

Грибная ждёт народ пора: —

А вот Таймыр снега заносят,

Не выпуская со двора!»

Одиннадцать месяцев я в Арктике, десять на полярной станции «Колба», всё знакомо, всё привычно, все времена года позади. Управление требует от начальника график отпусков, а я никак не решаюсь, оставаясь перед выбором, ноябрь или декабрь. Кузнецов решил эту проблему давно и окончательно: — два года зимовки, спаренный отпуск 108 рабочих дня, а затем, на островную полярную станцию. Я так не могу. Соскучился по семье и детям. На досуге перечитал все полученные письма. Результат не утешительный: — от жены 7 конвертов, дочка прислала 12, а мама написала 18 писем. Вот и думай: — «Кто тебя больше любит? Мамочка! Как я хочу тебя видеть, обнять, прижаться и долго — долго говорить, сжимая ладонью твои тёплые, натруженные руки! Но сейчас это не доступно, остаётся тревожить мысли и чаянья. Хорошо подумав, поразмыслил, решился и написал отпускное заявление на ноябрь 1985 года. Заканчивает полярную трудовую деятельность и наш повар — Борисова Лидия Тимофеевна, решила пенсионерить в тёплых объятиях красавицы Одессы. Так же в ноябре уходит в отпуск Нина Ивановна Салтыкова, но с возвращением на «Колбу». В управлении ломают голову, где им найти квалифицированного повара для капризной кампании полярной станции «Колба».

Прилетели, с разницей по времени, в три дня, три семьи, уютный дом вновь заполнили детские голоса, стало веселее и светлее на душе и в быту. На стене появился облегчённый график дежурств по кухне и бане. Охотники любители привезли две туши северного оленя. Игорёк, в отпуске не растерял мастерство разделки диких зверей, по морозцу, расчленил животных, аккуратно снял шкуру с копыт, деликатесные сердце, печень, языки, отложил в сторонку, а разрубленные тушки мяса отправились на хранение в ледяной холодильник. Из шкуры, от копыт до колен, называемое на местном наречии «камуз», Игорь пообещал за зиму сшить девчонкам унтайки, а Люда украсить их бисером. Я на досуге, исполняя роль отпускника, готовил вещи к отъезду на материк, а это означает, что стиральная машина и сушилка, некоторый промежуток времени, будет занята моими «шмотками». Досталась мне согласно, графика, должность истопника одной бани. Но это скорее отдых, чем работа и мучение. Мне полюбилась колбинская баня. По традиции написал стихотворение, только сюжет почерпнул из рассказов бывалых полярников, с которыми не переставал общаться даже в трудные времена полной занятости. Естественно, я предупредил колбинцев, что банный сказ не о них, а о других, коих я не знаю.

С лёгким паром! (полярный сказ)

Далеко ли это было – недалёко ли,

За морями, за горами, между строками.

Знать никто того не знает, не хотят узнать,

Но на крылья птицы сокола,

С облаками ли высокими.

По морям, меж льдов качаясь,

Вокруг солнышка вращаясь.

Разбредался по устам

Сказ полярный, кой я Вам

Попытаюсь рассказать.

Только «Чур!» — Предупреждаю,

Очевидцев я не знаю.

В их кругу не пировал

Долгих зим не зимовал!

Собрались в одной зимовке

На неведомой земле

Хитрый лис, бродяги волки,

Чиполино, Буратино, Белоснежка.

Гномы тоже.

Говорливая мартышка,

Слон – молчун, карга – Яга

Предводилом им служил

Джин с бутылки.

Пёс Барбос их сторожил,

Вырвавшись из ссылки.

Ну а доктор Айболит,

Давший клятву Гиппократа,

Врачевал, со звериным братом!

Долго ль прожили – не знаю

Умолчал об этом сказ.

Все кусались, все чесались

Перегрызлись много раз.

И, однажды, мудрый доктор,

Чтоб унять зверьё, их прыть.

Предложил, собравшись скопом

Чудо – баньку сотворить!

Записали, порешили,

План составили и все,

Свой посильный вклад вносили

В банно — моечной стезе.

Сотворили домик с печкой,

Хоть на «курьих на ногах»,

Но зато, занять сердечко

Можно было не в словах.

Слон признался: — «Я хочу! –

Первым  быть истопником».

Вот те на! – Вот те молчун! –

Прошипел звериный трон.

Но мешать никто не стал,

Так велел закон. Устав.

Банька быстро задымилась,

Печка вскоре накалилась.

Пар раздался по щелям.

Слон, портки свои снимая,

Хобот, к телу прижимая,

Кое — как заполз на полку.

Прошипел под нос невнятно:

«Что от этой бани толку?-

Не понятно! Не понятно!»

Взял бревно, однако, всё же,

Долго им хлестал по коже,

Но «прошить» никак не мог,

И наделав кучу ран,

Удалившись в бренный стан

Пал в болезнь и занемог.

А тем временем – Мартышка,

Чиполино, взяв под мышку,

Пригласила Буратино,

Чтобы тот подраил спину.

На семи ветрах влетела,

В дом парной и там запела:

«Вот где Ахрика моя! –

Ахрика! Ахрика!

Чиполино вмиг раскис,

Нос стрючком его повис,

Кругло тельце мягким стало,

Напитавшись острым паром.

Буратино – есть бревно.

Он не чувствовал тепло.

Так! – Побрызгался в корыте.

От восторга занемел,

Вышел вдаль морозно синюю

И мгновенно околел!

Белоснежка – растворилась.

И во всей своей красе.

В сказку добрую вселилась

Детям в радость! В радость всем!

Только Джин с Каргой — Ягою,

Проживают в тех местах.

Кости духом своим моют.

И, вселяют во всех страх!

Волки в поле убежали.

Хитрый лис убёг в тайгу.

Пёс Барбос в звериной стае

Отказался быть в долгу.

Но, а доктор Айболит,

Вылечив слона беднягу,

Прихватив с собой дворнягу

Соорудив на море плот,

По морям, по океанам

Вот уже, который год

Всё плывёт, плывёт, плывёт!

Мораль, однако, такова:

«Бери своё ты с пылу с жару!»-

Желаю всем: «Всего….Всего!»,

И, как обычно: «С лёгким паром!».

На мой последний стихотворный опус, никто обиды не высказал, поскольку в образе зверья себя не признал. Наступил крайний день моего пребывания на геофизической станции. Я приобрёл новую, неведомую ранее мне профессию, познал тяжелые времена полярной ночи, испытал испуг от встречи с медведем, жуткий ветер и снежные бури придали организму волевые качества, а окружавший коллектив вселил стремление и желание ещё и ещё поработать в суровой Арктике. На станцию «Колба» я не возвращаюсь. Попросил, в отпускном заявлении, администрацию ДУГКС подобрать для меня островную станцию и готовность, при необходимости, освоить любую полярную специальность.

Утром, Генка Голубов привёз меня в аэропорт, мы попрощались, всплакнуть не позволил мужской характер. Он уехал на станцию, а я остался в ожидании посадки в самолёт, следующий рейсом: «Диксон – Норильск». Недолгий перелёт, пересадка на рейс: «Норильск – Ленинград» и полёт в места бурной юности, к семье. И последние строки на борту лайнера:

«Пора, лечу, в иные дали,

Где лес грибами весь пропах,

Остались капельки печали,

В твоих задумчивых глазах!»

Шасси лайнера ТУ 154 коснулись  посадочной полосы Ленинградского аэропорта и все мои мысли, думы и мечты, закончив годовой полёт, в жёстких, суровых условиях Арктики, повзрослев на один год, временно спустились с небес на землю, в материковую реальность.

Возвращение в Арктику

Зима в Ленинграде, на редкость, оказалась мягкой, с небольшим снежным покровом и не затяжными холодами. Время отпуска приближалось к завершению. Пришла пора приобретения билетов и подготовки к отлёту. Маршрут изменять не стал, обратный путь в Арктику стал длиннее по расстоянию, но короче по времени, относительно первого полёта через Архангельск, Амдерму. Но задержка в пути, всё-таки имела место. Из Норильска на Диксон вылетел через три дня. Столица Арктики не принимала по погоде. Оставаться в аэропорту не пожелал, и уехал на рейсовом автобусе в Норильск. Поселился в гостинице, в уютном одноместном номере, со всеми удобствами. В гостинице, принято заранее, сообщать постояльцу день и время вылета в конечный пункт назначения. Неожиданно появилась возможность воочию повидать большой город, побродить по окрестностям и вдохнуть воздух самого северного поселения страны. Посетил кладбище, где покоятся души усопших градостроителей города, погрузился в историю Норильска. Город построен на вечной мерзлоте. Норильск получил своё имя от названия реки и гор, а они, в свою очередь, от названия шеста – пластины «норило», при помощи которого рыбаки – северяне до сих пор ловят рыбу. Исключительное значение для промышленного развития Таймыра имело открытие Норильского медно – никелевого месторождения научной экспедицией во главе с Н.Н. Урванцевым. В начале 1930-х гг. в Норильске и Дудинке, а также в других арктических и малонаселённых районах Красноярского края располагался Норильлаг с десятками лаготделений и лагпунктов. Строительство Норильского горно-металлургического комбината осуществлялось, главным образом, силами заключённых Норильского исправительного трудового лагеря. В 1937 году в Норильлаге числилось 9 тысяч заключённых, а к 1939 г. их численность удвоилась. Более 20 лет, заключенные выполняли тяжёлые физические работы на горнорудных предприятиях Норильского комбината, земляные работы на строительстве дорог, медного и механического заводов и самого Норильска. К 1953 г. в Норильске были построены все необходимые объекты городской инфраструктуры: больницы, школы, стадион, клубы, кинотеатр. Большая часть зданий, составляющих лицо города, типовые проекты сталинского времени, толково переработанные для условий Норильска «местными» архитекторами. Центр Норильска – Ленинский проспект – уменьшенная копия Невского проспекта Ленинграда, близлежащие «замкнутые» дворцы – колодцы, по замыслу архитекторов защищают дворы от метелей. В городе памятных мест много, но не все знали, и тем более посещали, открывшийся в 80 – е годы, пивной ресторан. На материке я таковых не встречал. Были и есть пивные залы, с созвучными названиями, именуемые в народе «шалманами», и, нескончаемым запахом едкого папиросного дыма. А здесь, на краю земли, современный ресторан. Просторное двухэтажное здание, с двумя залами на каждом этаже и запретом на курение. Пиво варят по чешской технологии, используя при этом снежную воду, отчего напиток получается мягким и бархатистым. Хмель привозной, но его достаточно для производства. Истинное наслаждение и удовольствие, в одиночку или в коллективе, получаешь находясь в светлой обстановке ресторанного зала.

Метель на Диксоне утихла на третьи сутки моего пребывания в Норильске. Если бы пурга затянулась на пять и более суток, мой денежный запас иссяк, поскольку проживание и питание на «краю света» дорогое. В который раз впервые летел на Диксон в маленьком (чуть больше кукурузника), но реактивном самолёте Красноярских авиалиний ЯК-40. Узкий фюзеляж, маленькие расстояния между рядами кресел (вытянуть ноги на всю длину невозможно), но уютный, светлый и быстрый. Полтора часа полёта и я в столице Арктики, знакомой и полюбившейся. Сладок воздух севера! Как и в первый прилёт по знакомой дороге, в том же ГТТ, по исхоженной вдоль и поперёк улице Папанина доехал до управления ДУГКС. Полярную станцию для следующей зимовки мне не определили и, зная, моё негативное отношение ждать и бездельничать, предложили временно поработать инженером по ремонту аппаратуры связи на «Передающей». К тому же завтра (15 марта) в те края идёт вездеход и есть свободные места. Я, не задумываясь, согласился, и опять же впервые совершил дальнюю поездку на вездеходе, преодолев расстояние в 40 км, подпрыгивая, когда ГТТ двигался по кочковатой местности тундры и периодически терял слух от гула мотора и лязга гусениц.

«Передающая» расположена на берегу Карского моря. Строения станции разбросаны на большой территории. В центре производственное помещение и двухэтажный дом для проживания персонала. Первый этаж служит общежитием для молодых и холостых из небольших комнат. Второй этаж оккупируют семейные пары с детьми дошкольного возраста. В этом же здании находится столовая и кухня. Отдельно стоят котельная, банный и прачечный комплекс, складские помещения и гостиничного типа домики (дачи), для временного проживания приезжающих отдохнуть, на выходные, чиновников администрации посёлка Диксон. В одну из таких дач поселили и меня, в двухкомнатный особняк со всеми удобствами и комфортом для проживания. Топить печь для обогрева не требуется, эту функцию исполняет котельная и обслуживающий её персонал. Имеется небольшая кухня с необходимым набором кухонных принадлежностей, туалет, умывальник и ёмкость для приготовления питьевой воды из снега. Помещение для сна и отдыха соответствует всем нормативам проживания. Питание трёхразовое, но платное. Пищу готовят два профессиональных повара, две женщины преклонного возраста по сменам через два дня на третий. На момент моего прибытия на «Передающей» работало десять человек. Я, сразу понял, что времени на раскачку и обучение у меня нет, и, что неизбежны вахты в сочетании с ремонтом и обслуживанием аппаратуры связи. Народ разъехался по отпускам в разные уголки страны, а временно замещающие их должности из числа приезжих, ожидающих транспорт на дальние полярные станции.

Новую специальность освоил быстро, ремонт приёмников и передатчиков дело знакомое по «Колбе», да и спокойнее, т.к. всегда имеется резервная аппаратура. Вахта – тоже не сложное дело. Для обучения достаточно десяти минут. На третий день пребывания на станции угодил в график: две дневные смены по 12 часов, выходной, две ночные смены по 12 часов, выходной. А привыкнуть в выходные, трижды преодолевать 75 метровый переход, до столовой долгое время не мог. Медведей в море и вокруг станции много, и выходя на улицу, голова ходит по кругу и молится богу, чтобы не встретить Михаила Потапыча. В пургу ещё страшней, поскольку «хозяина Арктики» не видно, а определить место его нахождения, можно только по запаху, да и то, если ветер встречный, а медведь на пути твоего движения. Запашок от «косматого» стойкий, долгий, едкий и вонючий. Наблюдать за поведением медведя (особенно, когда он охотится), интересно через большое увеличение фотообъектива.

Неделя работы и незапланированная поездка на Диксон. Пригласили на конференцию партхозактива. Партийная организация представила коммунистам годовой отчёт о работе и деятельности. В работе конференции принимал участие Артур Николаевич Чилингаров. Опять, первая встреча и знакомство с заслуженным полярником СССР, героем Советского Союза. Впечатления осели в памяти на долгие годы. В перерыве работы конференции, начальник отдела кадров Серебровская Дагмара Яковлевна, предложила мне осуществить, ранее не использованную мечту, поработать инженером механиком обсерватории имени Кренкеля на Земле Франца Иосифа. Безусловно, я дал согласие возглавить службу жизнеобеспечения на полярной станции.

Начался период ожидания рейса на ЗФИ. Работа, отдых, прогулки по берегу Карского моря менялись поочерёдно. Однажды, в окошко своей «дачи», наблюдал за медведем, который ловко добывал жертву пропитания. Созрело решение сфотографировать хищника. Увлёк идеей свободных от службы ребят, вооружились фототехникой, ракетницами, и пошли навстречу опасности. В окружении «бравых хлопцев», не впервые видевших «косолапых и красивых», страх от встречи улетучился, сердце вырвалось из пяток конечностей и, билось в спокойном ритме в отведённом для этих целей месте. Приближались, шутили, веселились до той поры, пока медведь нас не замечал. Но увидав «толпу людскую», Миша резко повернул свой взгляд в нашу сторону, отвлёкся от пожирающей добычи, и, размашистым шагом начал движение нам навстречу. Чётко проявились на морде пятна крови, убиенного зверя «хозяином». Нам, стало страшновато. Компания «бравых хлопцев», интуитивно отступая, щелкала затворами фотоаппаратов, не обращая внимания на установленные на них фокус и расстояние. Но, когда расстояние до мохнатых лап и огромных, острых когтей медведя, сократилось, приблизительно до 20 метров стрельнули из всех имеющихся ракетниц одновременно. Медведь, резко развернулся на 180 градусов (вероятно от испуга), и дал дёру, сверкая пятками, с такой скоростью, что в считанные секунды, исчез с поля зрения за торосами моря, оставив на месте начала бегства огромную кучу зловония.

В «черную пургу», после авральной заготовки воды из снега, была баня. Банный комплекс поразил своими размерами. Большая раздевалка, моечное отделение с душевыми кабинами и лавками с «шаечками», тазиками, для любителей мыть тело таким образом. Парная – шик северного модерна, в три ряда подъёма температурного режима. Сказка! Неспроста, практически каждый выходной чиновники из администрации посёлка Диксон приезжают погреться и насладиться банным духом «Передающей».

Приближался третий месяц календарной весны 1986 года, и заканчивался второй моего временного трудоустройства. На Первомай устроил маленький (на полтора часа) концерт, на котором читал свои стихи и пел песни под гитару, написанные на «Передающей» полярной станции в часы досуга.

О «Передающей»

Антенны, Антенны, Антенны

В заснеженном поле вокруг.

Антенны, Антенны, Антенны

Густой паутиной окутали дом.

Антенны вокруг непременно,

Куда острый взгляд не брось.

Без них связь не связь наверно,

Так с давних пор повелось!

Море, камни и скалы,

Лёд и торосы вдали.

Футшток торчит окаянный,

Дизель грохочет вблизи.

Точки, тире в эфире,

И, чей-то отчаянный крик.

Всё перепуталось в мире,

Как снег и метельный визг.

Царит здесь и смех и веселье,

«Хитрологи» ходят, как тень.

Устали они от лени

На камбуз холить каждый день.

А повариха в унынье,

Бросив суровый взгляд,

Корит, за несъеденный ужин

Дюжих, здоровых ребят!

Всё закончилось также стремительно, как и началось. Прижился в коллективе, приобрёл замечательных друзей, но пришла пора расставания и ожидания новых встреч и знакомств. И в завершение:

«Встречи, они скоротечны,

Они мимолётны, проходят, как сон.

Встречи, тепло твоей речи

И дальний узор морозных окон.

Встречи, что путь в небе млечный

Из звёзд и туманов, и ярких огней.

Встречи, то ранят, то лечат,

То увлекают прохладой своей!»

Чукотские зайчики.

(воспоминания Геннадия Кулинича)

Многие спрашивают — как на Чукотке с охотой? Да нормально с охотой. Сейчас, правда, это не особо актуально. Спрос на пушнину упал, рацион питания у аборигенов стал более современным, зверья поэтому стало больше… А, вот в те далёкие 80-е… Предметом промысла тогда были объекты, представлявшие ценность, в первую очередь, пушную и мясную — для заработка и подспорья в пропитании. Для вновь прибывающих сюда потенциальных охотников, в первую очередь представляли интерес зайчики. Серьёзных охотников такая «добыча» практически не интересовала — мех дешёвый, мясо не вкусное… А вот для начинающих и только прибывших — просто раздолье. По моим наблюдениям, здесь преобладают в основном два вида этого зверя — заяц воздушный и заяц-беляк. О беляке расскажу несколько ниже, а начну, пожалуй, с воздушного. Ареал обитания сего редкого вида распространён исключительно в тех местах, где есть лопухи… Без лопухов —  ну, никак. Вот случай из практики. Вылетаю, наконец, в долгожданный отпуск после зимовки. Изнемогаю в ожидании единственного в этих местах регулярного транспорта — «Кукурузника АН-2», который курсирует здесь один раз в неделю, при наличии погоды, как у нас между сёлами ходят маршрутные автобусы с кондуктором. Примерно так и здесь, только вместо автобуса самолёт, а расстояния между селениями сотни километров… Самолёт летит по кругу или челноком вдоль берега, приземляется в каждом посёлке, а пассажиры снуют туда-сюда — кому к родственникам в соседнее село, кому в районный посёлок, а кому аж в город… Вот наконец и «мой» приземлился. Он следует из дальнего посёлка Неттен сюда в Нутепельмен, а дальше посадка в Ванкареме и конечная на Мысе Шмидта…Толпой подбегаем к этому «автобусо-самолёту», пропускаем выходящих, заваливаем в салон и сразу роемся в карманах в поисках денег для обилечивания… Пожилой, седоватый уже, билетёр-кондуктор, в лётной форме, громко объявляет: «Не торопитесь граждане, обилечивать буду в следующем посёлке и тех, кто сел раньше и тех, кто здесь, что б не задерживать полёт…» Приземляемся в Ванкареме. Билетёр открывает дверь, становится у выхода и командует: «Выходим все по одному, кому дальше — зайдёте обратно»… В руках у него «билетная» книжка. Заполняет, отрывает, берёт деньги, выдаёт билет и так далее. Впереди меня в очереди стоит пацан лет тринадцати, явно из местных. Только подошла его очередь — парень ловко ныряет под руку билетёра и резво «рвёт когти.» Билетёр угрожающе машет сорванцу кулаком: «Ну попадись ты мне ещё!» Подросток останавливается метрах в двадцати, поворачивается, дразнит билетёра высунутым языком, подмигивает лукавым раскосым глазом и устремляется по взлётной полосе в сторону посёлка… Я сочувственно смотрю на кондуктора, а сам себе думаю: «Ну и лопу-ух»… Билетёр рассеянно-задумчиво чешет затылок, потом, как бы сообразив что-то, кивает головой и начинает заполнять мой билет (фамилия, имя и т.д.) Я подаю крупную купюру, получаю билет и завёрнутую в него сдачу, не глядя кладу в карман и выхожу перекурить. Дальше полёт прошёл без приключений. Уже на Мысе Шмидта подхожу к кассе, чтобы купить билет на пересадочный рейс, достаю из кармана полученную в самолёте сдачу… Прикинул — что-то маловато будет. Развернул билет… А там вместо одного билета, целых два! Так он мне и за себя и за «зайчика» билеты продал, а я даже сдачу не посчитал… Ну и лопу-ух!

А вот заяц-беляк распространён здесь повсеместно и в больших количествах. Отличается он от русака несколько меньшим размером, более белой зимней шубкой и чёрными ушками. Когда-то мой дед учил меня, как надо охотиться на зайца у нас в средней полосе. Это надо делать засаду где-нибудь в скирде соломы и сидеть всю ночь, пока зайчик не придёт на кормёжку. А если увидел косого в чистом поле — ни в коем случае нельзя подходить к нему напрямую. Надо идти всё время мимо зайца вокруг, по спирали, постепенно сужая кольцо. Ввиду особого строения его глаз — ему кажется, что человек всё время проходит мимо. Подходишь на расстояние выстрела и не мешкая стреляешь… Увы, здесь, на Чукотке, такой метод не пройдёт. Во-первых, нет соломенных скирд, а во-вторых, здесь зимой зайца-одиночку практически не встретишь. Зимой здесь заяц-беляк сбивается в огромные стаи по несколько десятков, а то и сотен голов. Едешь, бывало, по тундре на вездеходе — вдруг снежная равнина неожиданно «вздыбливается». Это стадо зайчиков «приняло стойку». Это они в случае опасности сразу становятся на задние лапы и сопровождают, потревоживший их объект, своими чёрными ушами. Через мгновение всё стадо срывается с места и весь «кусок взлохмаченной тундры» быстро улепётывает на безопасное расстояние. Если их преследовать — они быстро уходят к подножию сопок и надёжно прячутся в камнях курумника. Ходить за стадом следом — занятие бесперспективное. Снежный наст громко скрипит, и зайцы далеко слышат охотника.

А вот, во время зимовки на острове Колючин — мы нашли способ лёгкой добычи зайчика. Здесь постоянно проживает небольшая колония беляка — около сотни голов. Летом они всё время пасутся недалеко от станции (другой зелёной лужайки на острове нет) Но стоит скрипнуть дверью, и зверьки моментально разбегаются. Поэтому любимое время кормёжки зайчиков — это когда все смотрят кинофильм поздно вечером. Никто в это время не перемещается, никто не скрипит и не хлопает дверьми — тишина мёртвая. Единственное беспокойство — это маяк, который работает в тёмное время суток. Шесть секунд светит — четыре секунды не светит, но вот к нему то зайчики и привыкают за лето, продолжают безбоязненно трапезничать на травке… Что же мы делаем? Предварительно хорошо смазываем петли форточек в жилом здании, чтобы не скрипели. Во время просмотра фильмов стараемся даже не перемещаться по дому, дабы не спугнуть потенциальную добычу. По окончании фильма свет в доме не зажигаем, зато сразу включаем маяк. И вот картина маслом. На лужайке сидят несколько десятков зайцев, «звёздочками» по пять-шесть штук. Они коллективно, бригадным методом, раскапывают снег и, воткнувшись мордами в разрытую лунку, аппетитно поедают зелёную травку из-под снега… Нам остаётся только аккуратно открыть форточку, за шесть секунд прицелиться в какую-нибудь «звёздочку» и после выстрела сразу бежать за трофеем. Обычно на снегу остаётся лежать два-три зверька. Мясо чукотского беляка, довольно своеобразно на вкус — пахнет рыбой почему-то. Поэтому мы сначала вываривали тушку в утятнице с чесноком и только потом тушили и поджаривали — тогда есть можно… Шкурки зайца заготконтора не принимала из-за их дешевизны, поэтому мы выделывали их сами и от нечего делать — шили из них шапки для себя… Но один зайчик решил всё-таки мне отомстить методом простого издевательства. Лежу в своей комнате, читаю книгу. За окном ночь. Луна светит как фонарь, полное безветрие, снежная гладь переливается ковром бриллиантов. Сказочное, заколдованное безмолвие… Вдруг за окном раздаётся какой-то скрежет. Какая-то зверюга пытается сделать подкоп снаружи в мою комнату. Открываю форточку, просовываю голову наружу, но эта сторона здания теневая и я ничего под стеной не вижу. Через время всё повторяется. Явно скребётся зверь и не маленький. Высовываюсь снова, присматриваюсь и вижу, как небольшой зайчишко пытается что-то выкопать из-под фундамента. И зайчик-то небольшой, недомерок какой-то, по сравнению с другими в нынешнем сезоне… Пытаюсь на него шуметь, а он затихает, прячется в тени и не шевелится. Только я успокоюсь — он снова за своё… Ну держись, гадёныш! Бегу в радиорубку за «дежурным» ружьём. Прибегаю — скребётся! Пытаюсь пролезть в двойную форточку вместе с ружьём — ничего не выходит. Либо одна голова пролазит, либо рука с ружьём, а вот, чтобы и голова и рука с ружьём — никак не получается. Ну, думаю, сейчас грохну вслепую, куда попаду. Пригляделся, а зайчишки-то уже и нет… Прополз уже метров десять вдоль фундамента. Прячется в тени — не сразу его и разглядишь… Ну ничего, думаю сейчас стенка кончится и начнётся освещённая луной поляна. Вот тут-то я тебя и прихлопну… Не тут-то было! В конце здания стоит высокая асбоцементная труба от котельной, высотой четыре метра, а «лунная» тень при низкой луне от трубы тянется метров на тридцать… Так вот этот хулиган «по-пластунски «, по узенькой тени от трубы стал удаляться от меня на недосягаемое расстояние. А когда тень от трубы закончилась — он так резко рванул в сторону, что я не успел и среагировать. Так бы эта история и закончилась, если бы через несколько дней, этот зайчик не попал под выстрел моего коллеги во время очередной охоты «с маяком» Я угадал его по малому росту — недомерок. Решил освежевать сам, разобраться, почему он такой маленький вырос… При съёме шкурки, оказалось, что у него в мышце задней ноги застряли несколько крупных дробин вместе с шерстью, которые «закапсулировались» и очевидно каким-то образом повлияли на его развитие (но не на «умственное»). Вероятно, зверёк не один год проносил их в теле… Но, видать по всему, фатальный исход был неизбежен… Пиф-паф ой-ой-ой — умирает зайчик мой…

Я не трус, но я…

(Воспоминания Дмитрия Кузнецкого)

«У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее — Белое Безмолвие в его бесстрастности. Ничто не шелохнётся, небо ярко, как отполированная медь, малейший шёпот кажется святотатством, и человек пугается звука собственного голоса. Единственная частица живого, передвигающаяся по призрачной пустыне мёртвого мира, он страшится своей дерзости, остро сознавая, что он всего лишь червь. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет своего выражения. И на человека находит страх…»                                                                                           Джек Лондон

Очутившись на просторах бескрайней Арктики я, да собственно, как и  подавляющее большинство диксовчан, не особо придавал значение многочисленным рассказам про те риски, с которыми мог, так или иначе, столкнуться в своей ежедневной практике. Основная опасность, с явной угрозой жизни, была связана не со свирепыми белыми медведями и непреодолимыми силами дикой северной природы, как думает большинство обывателей, не нюхавших Арктики. Основная опасность исходила от самого человека, зачастую бесконтрольно владеющего стрелковым огнестрельным оружием, причем, весьма серьёзным. В принципе, исходила она не столько от самого человека, по себе, сколько от его состояния, находящегося под градусами хмельных напитков, которые тоже употреблялись без какого либо контроля и меры. На момент моего прибытия «гайки» были уже малость подзакручены, и оружие хоть как-то попадало под надзор единственного участкового, обитавшего где-то в поселковой части Диксона. Островитяне жили более свободно. И, лично я, никогда того участкового даже в глаза не видел… По крайней мере, за три года моего пребывания в Арктике, всего один трагический случай, случившийся на острове Средний, на почве ревности, омрачил наш относительный покой.

Что касается медведей, то нам они не особо досаждали. Конечно же, байки на тему безобразий от косолапых, входят на Севере в первый разряд, но это, в большинстве случаев истории полувыдуманные и зачастую разбавленные определённым пафосом. На острове Диксон медведи не были в диковинку, и народ к ним более-менее привык. Медведей интересовали свалки и помойки, т.е. те места, где можно было чем-то полакомиться. Обычно по местной трансляции объявлялось – «Будьте осторожны, в поселке медведь». И всё. Личная безопасность – дело каждого. Правда уже при мне военные, базировавшиеся на острове, перехватывали инициативу, и к медведю приставлялся «наряд» из парочки офицеров, вооружённых автоматами, восседающими на вездеходе. Вот и чапает себе мишка, а за ним этакий эскорт.  Никто никого не подгоняет, со стороны всё выглядит чинно и благородно.  Все-таки, хозяин Арктики. С ним – только на Вы. Наведывались медведи и на передающий центр, и на привода, и на любой объект стоящий на отшибе в окрестностях острова. Любопытны они, вот и шляются, где ни попадя. Никто их не трогал, ну и они особых хлопот никому не доставляли.

По пятницам, каждую неделю, на Диксон прилетал рейсовый Як-40. Или, как мы его называли – рельсовый. Вылетал он рано утром с Красноярска, потом делал промежуточные посадки в Енисейске и Норильске. К нам  уже прилетал вечером. А наутро, тем же маршрутом, с обратным курсом, возвращался в Красноярск. Как правило, прилетал он вовремя, но иногда рейс по тем или иным причинам, задерживался. Тогда нас, дежурную смену, поднимали по звонку и везли его встречать, бывало и за полночь. Так случилось и в тот раз.

Приехав на аэродром, каждый занялся своим делом, чтоб скоротать время до прилёта борта. Ночь стояла ясная, но безлунная. Над головой звезды, россыпями, а вокруг темень непроглядная, лишь отблеск снега под ногами. Вот тут и взбрендило мне в голову пойти в торец полосы, чтоб встретить борт на подлёте. Иногда мы так делали, чтоб скрасить серые будни, но дело такое бывало днём. А тут ночь, вокруг мрак и тишина… Вот оно, Белое безмолвие. Сейчас я и сам не могу оправдать свою крайнюю беспечность, как я мог решиться на такой безмозглый поступок. Днём мы ни разу не встречали медведей в окрестностях аэродрома, но иногда следы их пребывания были налицо поутру, особенно в районе дальней стоянки, где базировались вертолёты. Поэтому ухо нужно было держать востро, но что в тот вечер снизошло на меня – не знаю. В общем, я,  не долго думая, отправился в торец полосы по твёрдому, хрустящему снегу. При этом даже никого из смены не предупредив. Идти было, примерно с километр. Расстояние плёвое, и мой расчёт был на то, что пока самолёт зарулит, встанет на стоянку, я спокойненько успею вернуться. До дальней стоянки путь освещали фонари, но дальше нужно было идти хоть и по рулёжке, но в темноте. Никаких опасностей я не  ощущал. Напротив, на душе было  спокойно, в предвкушении хоть и небольшого, но приключения. Дорогу я знал на ощупь,  и минут через пятнадцать был на месте. Звезды сияли просто необыкновенно, в кристально чистом, арктическом  воздухе. Я вдыхал этот бальзам полной грудью, и от этого на душе становилось тепло и радостно. Обшарив глазами небосвод, я без труда заметил на юго-востоке бортовые аэронавигационные огни заходящего на посадку самолёта. Он был ещё достаточно далеко, но виден очень хорошо. Раз его так хорошо видно, то должно быть и слышно, подумал я и снял шапку.

Шума двигателя я не услышал. Всё-таки борт был далековато. Морозец выдался не слабый, но ветра не было. Я так и остался стоять без шапки, в надежде услышать шум двигателя. Но, вместо него я услышал скрип снега. Поначалу я даже не обратил на это внимание,  вероятно послышалось. Но, постояв ещё пару минут, я явственно услышал скрип. Ошибки быть не могло. Этот скрип ни с чем не спутаешь. Он появляется при морозе более десяти градусов и присутствует при ходьбе повсеместно. Первой мыслью было – кто-то решил составить мне компанию, но почему тогда безмолвно. Как то не по-человечески. Вторая мысль просто взорвала мозг. Медведь!!! Но где?! Что делать??!!! Плотный морозный воздух скрадывал дистанцию, вместе с тем и направление звука, из-за его непостоянства, определить было невозможно.

Самолёт, с каждой секундой приближался. Я уже слышал гул его двигателей. Интерес к нему мигом пропал. Но самое главное, что этот нарастающий гул скрывал и без того непонятный скрип, лишив меня хоть какой-то ориентировки, относительно предполагаемого противника.

Тщетно я таращился в темноту, пытаясь хоть что-то разглядеть на фоне снега. Вся моя сущность превратилась в биолокатор, готовый среагировать на малейший сигнал, каким бы он ни был. Еле сдерживая себя, я подался назад, к спасительному свету на дальней стоянке. А до неё метров 500, не меньше. Главное, как учили – не бежать! Страх перехватывал дыхание… А самолёт уже вот, надо мной! Турбины хоть и на малой тяге, но шума достаточно.  Может хоть это вспугнет ушкуя! Так, крутя головой на все триста шестьдесят градусов, мелкими шажками, бочком, бочком я отступал восвояси. Страх нарастал. Но угнетал не страх. Убивала обида! Ну, ты дурак! Ну, как же так!? Как ты смог пренебречь элементарным правилом безопасности! Неужели моя жизнь прервется вот таким, глупейшим образом! Я хоть и считал себя не из робкого десятка, но страх меня пересилил. Страх, как лавина, мгновенно перерос в ужас! Мрак и ужас! Ужас животный, инстинктивный и беспощадный.

И я рванул! Мне показалось, что если я достигну фонарей на стоянке, то останусь в живых. Непременно останусь в живых. Там он не посмеет меня тронуть! Только бы минуть, пронестись, пролететь эту бесовскую трехсотметровую полоску бездны, полную смертельной опасности. Я рванул!

На мне была полярка и войлочные ботинки «прощай молодость». Полярка – удлинённая куртка из «чертовой кожи», подбитая натуральной овчиной, явно не располагала к спринту, но зато лёгкие ботинки сыграли в плюсы! А ведь запросто, могли быть и неуклюжие унты! Я летел, как курьерский поезд! Как вихрь! Как болид! Как этот злосчастный Як-40! Будь он неладен! Думать уже было не о чем. Или — или. В себя я пришёл, когда первые фонари стоянки были уже позади. Я оглянулся, погони не было! Ура! Живой… Значит сегодня не мой черед!

Но останавливаться я не собирался, и немного снизив темп, побежал к самолёту, навстречу которому уже выходил народ из ИАСа. Хорошо, хоть ночь, и моя распаренная морда, в свете жёлтых фонарей, не вызвала ни у кого удивления. А я, сделав деловой вид, как ни в чём ни бывало, примкнул к ним, едва переводя дух. Сердце с трудом успокоилось, и весь остаток вечера в голове крутилась назойливая мысль – ну, надо ж было так по-дурацки лопухнуться!

По большому кругу.

(воспоминания Дмитрия Кузнецкого)

…полёты на полярки были наиболее желанными и романтичными. Я раздобыл себе хорошую штурманскую 20-километровку и с интересом изучал районы наших полётов. К моему большому сожалению, практически никто из лётного состава не знал истории освоения Арктики. Народ в основном был с Красноярского управления ГА, ранее работающего в более низких широтах. Поэтому мы познавали Арктику на равных. В местной библиотеке, на удивление, книг о полярной тематике практически не оказалось. Поэтому, основным источником наших знаний были сами полярники. Но, для большинства из них вся эта романтика была глубоко по боку, и разговоры сводились только о делах насущных. Самое интересное было впереди. Среди нас появилось новое понятие – полёт по большому кругу. Это было что-то!

Полёт по большому Кругу. ЗФИ. Нагурия – страна чудес.

Первым, кто распечатал это понятие, конечно же, был Рашкован. Это был первый маршрут, запланированный на пару недель полной автономии, поэтому роль первопроходца доверили самому-самому. Все немного волновались и переживали. И все прекрасно понимали, что если что-то пойдёт не так, то помочь нашим коллегам будет не просто. Техникам-механикам проще. Их двое. Причём, некоторые закончили Выборгское авиаучилище, специализирующееся именно на вертолётной технике. А вот нам, радиоэлектроникам было сложнее. Вся ответственность ложилась на одни плечи. Тут уж пеняй сам на себя. Одно дело выучить всё по конспектам, и совершенно другое — найти и устранить неисправность на железном, холодном борту. Причём, под пристальным взглядом всего экипажа. Тут – оплошаешь, за всю жизнь не отмоешься. О большом круге мы все имели довольно смутное понятие. Знали, что задание выглядит примерно так. Вылет с Диксона курсом на Новую Землю. Посадка на мысе Желания, обед, дозаправка, далее — на Землю Франца Иосифа. Посадка в Нагурской. Там числился приписной аэропорт. Что он из себя представляет, знали только избранные, побывавшие там в командировках. Тут нужно рассказать поподробнее. Напомню, что на момент моего прибытия, своих самолётов на Диксоне не было. Были ледовые разведчики ИЛ-14, приписанные к аэропорту Игарка. И экипажи были все игарские. Вертолетов не было и в помине. Но зато были относительно регулярные рейсы на ЗФИ. И мы знали, что на ЗФИ наш приписной аэропорт. Так называемый — Нагурская. Нет, это конечно не в честь какой-нибудь барышни. Просто, так называлась полярная станция, названная в честь легендарного летчика, Яна Нагурского, в 1914 году совершившего первые полёты в высоких широтах, в поисках следов пропавших экспедиций Брусилова, Седова и Русанова. Кстати, ради справедливости, нужно отметить, что правильнее было бы считать днём рождения полярной авиации дату именно этих полётов, а не эпопею спасения челюскинцев, как это принято. В Нагурскую посылали только техников-механиков, и то, по одному. РЭСОС-ников не посылали вообще, считая, что смысла в этом особого нет, так как борт летит туда и обратно, и обслуживанием АиРЭО на кратковременной стоянке можно пренебречь. Может оно и правильно. Вот, по этой причине, никто из наших спецов по АиРЭО на ЗФИ отродясь не бывал. Равно как и поголовное большинство наших новоиспеченных лётных экипажей. Это придавало ситуации определенную пикантность и таинственность. Тут я бы отметил ещё одну несправедливость. Как вы думаете, где бы нужно расположить Управление полярной авиации? В Мурманске? В Архангельске? В Норильске? В Тикси? А может быть на самом Диксоне? А почему бы и нет? А фиг вам! В Москве, детка! В Москве! А отряд полярной авиации, где расположить? — Ну, где, где? Ясен перец, поближе к этим самым, высоким широтам! Ну, в Мурманске, ну, в Норильске, ну на Диксоне, на худой конец… Опять не угадали! Место ему – в Москве! В Мячково! Ну, а зачем руководству сопли морозить? Летать мы не особо в Арктике будем, а вот за значками и медальками ездить, то так же ближе и удобнее. И осталось Диксону от полярной авиации, лишь обшарпанные надписи на обветренных бортах ледовиков и дырка от бублика, размером с  центральную Арктику. Зато,  какие красивые «ледовики» прилетали из Москвы, с медведЯми на борту и транспарантами вдоль бортов «Полярнейшая авиация». Вылазили из них холённые «полярнички» в новеньких кожанках и КАЭшках, деловито похлопывая перчатками. А наши мужики стояли, смотрели на этих «петухов гамбургских», и молча сплевывали  через зубы на лед. Они полярные летчики, а мы ж тогда кто? Вот, в основном эти ребятки и летали на ЗФИ. И долетались… Особенностью Нагурской была её взлетно-посадочная полоса. Лётчики ей даже лирическое название придумали – «бревно». Потому как, если смотреть ей в торец, то имеет она дугообразный профиль. И самолеты просто стягивало на пробеге с полосы, на снежный бруствер, окаймлявший её с обеих сторон. До 1981 года было несколько нехороших предпосылок к авиационным происшествиям. Так принято говорить в авиации. Небольших аварий без тяжёлых последствий. Но в 81-м грянула беда. С Нагурской пришла радиодепеша об авиакатастрофе. Я выпускал этот борт по АиРЭО, подписывал карту-наряд, поэтому можно было представить моё состояние. В те времена зачастую виновным признавали не того, кто накосячил, а того, кто не сумел отписаться. Да, собственно, как и теперь. Вот и мы затихли в ожидании хоть какой-нибудь ясности.

Экипаж 229 летного отряда выполнял специальный рейс по перевозке группы учёных Обнинского МетеоНИИ с аппаратурой для работы на Земле Франца-Иосифа по маршруту Москва (Мячково) — Воркута — Диксон — о. Средний — о. Хейса. Заход на посадку в простых метеоусловиях производился визуально, на временную посадочную площадку, в условиях полярных сумерек, вследствие чего видимость светового старта была недостаточной. Посадочный вес превышал допустимый на 700 кг (взлётный вес превышал допустимый на 1650 кг). При нахождении самолета на предпосадочной прямой КВС дважды кратковременно терял визуальный контакт с огнями ВПП, но, в нарушение требований п. 8.6.13 НПП ГА-78, не обращая внимания на предупреждение второго пилота об отсутствии видимости ВПП, продолжал снижение вместо ухода на второй круг. Ошибочно приняв тёмную поверхность снежного покрова за ВПП, КВС произвёл посадку левее оси ВПП на 32 м на неукатанный снежный покров глубиной 90-100 см. При движении по глубокому снегу передняя опора шасси разрушилась, и самолет ударился о землю носовой частью фюзеляжа. Расположенные в салоне дополнительный топливный бак и другой груз при ударе сместились, в результате чего погибли два пассажира, и была повреждена пилотская кабина. 5 членов экипажа и 4 пассажира получили ранения.

            Почему-то во всех источниках это авиационное происшествие приписывается острову Хейса. Реально это случилось в Нагурской.

            А теперь расскажу что знаю. Информация более, чем достоверная. Самолет ИЛ-14. Такой же потрепанный, как и наши. Командиром был Еремеев (фамилию умышленно искажаю). Мячковский авиаотряд. Еремеев был довольно известным летчиком среди диксовчан, и пользовался заслуженным уважением. Это был его крайний полет на ЗФИ, после которого он собирался уходить на пенсию. Об этом он и рассказал нашим. После рейса он собирался устроить хороший сабантуй, и якобы в лётной гостинице даже оставил ящик с водкой. При посадке в Нагурской, уже на стадии выравнивания второй лётчик заметил, что они идут не по полосе, а рядом. Но Еремеев почему-то не послушал его и притёр самолёт к полосе. Так оно и оказалось. Сели не на расчищенную полосу, а рядом, в снег. Тот, разумеется, оказался глубоким, самолёт пропахал борозду, сломал переднюю стойку и воткнулся носовым обтекателем в мёрзлую землю. Всё бы ничего, да вот беда. В салоне сорвало с креплений дополнительный топливный бак, на 500 литров. А перед баком стоял маленький столик, за которым сидели гидрологи. Этот бак  и ударил по ним. Это было последней каплей перед окончательным решением закрыть этот аэродром. А тут и наши вертушки подоспели. Вопрос решился сам собой.

            Что такое Большой круг? Взлет на Диксоне, посадка и дозаправка на мысе Желания, ЗФИ, посадка в Нагурской, перелет на о. Хейса, несколько дней работы по ЗФИ, далее на остров Средний, где тоже числился наш аэропорт, и через остров Уединения на базу, обратно на Диксон.

            И вот, первый рейс на ЗФИ. Мы следили за их перелётом по сведениям нашего АДП (авиационно-диспетчерского пункта). Потом пришла РД, что отказал обогреватель КО-50. Конечно, мы знали, что Соломоныч взял с собой что-то из запасных частей, но удалось ли ему починить печку? Сразу представил себя на его месте. Не позавидуешь. Если отказ печки попал в РД, значит дело не шуточное. Больше известий о неисправностях не поступало, но мы знали, что борт работал. Когда, наконец-то, мы увидели его в плане на прилёт, то все с облегчением вздохнули, и уже за полчаса до посадки вышли его встречать. Соломоныч первый спрыгнул с лесенки на снег и сразу, ещё под вращающимися винтами, начал нам рассказывать, что и как случилось с этим злосчастным обогревателем. Починить его не получилось, и мужикам пришлось изрядно подубеть в полётах, но задание никто даже не подумал отменять. Мы сделали выводы и в последующие полёты брали с собой необходимые запчасти. Слава Богу, больше по печкам отказов не было. Как-то в марте, лазая по задворкам клуба полярников, мы обнаружили целую батарею новеньких беговых лыж. Что за клоун их сюда завёз, никто не знал. Были тут и палки, были и ботинки разных размеров. Крепления лежали отдельной кучей. Обычные, полужёсткие крепления, к которым мы привыкли ещё со школы. По-честному, лыжи я хоть и уважал, но не любил. Виной всему была та оскомина, которую они мне набили ещё в школе. Все десять классов я проучился на Дальнем Востоке, в Амурской области. Зима там начиналась в ноябре, и заканчивалась в марте. Нашему физруку ничего лучшего не приходило в голову, как гонять нас на лыжах всю долгую зиму. Если урок был один, то мы нарезали круги вокруг школы. Если занятия были спаренные, а с 9 класса почему-то так и было, то он выгонял нас подальше от школы, километра за полтора-два. Морозы были достаточно чувствительные, и чтоб не замерзнуть, приходилось «давить на пяту». Всё это к окончанию школы нам здорово обрыдло, но ничего с нашим физруком мы поделать не могли. Однако и на лыжах стоять умели. В отличии большинства обитателей нашей общаги, как потом выяснилось. Обнаружив гору лыж, я надумал посетить ближайшую горку, заманчиво красующуюся на противоположной, южной стороне бухты. Напарником мне вызвался стать мой сосед по комнате, Петя Лелето. И вот, прилетев с очередной «формы», т.е. с регламентных работ в Норильске, в предвкушении лыжной прогулки в завтрашний, погожий выходной день, я занялся подготовкой наших лыж. Неожиданно протарахтел телефон внутренней связи, и, сняв трубку, я услышал в ней голос нашего начальника АТБ. У него был своеобразный, бубнящий, стариковский голос, который прогундосил: — Дима, нужно слетать на ЗФИ. Вылет через час. Это ломало все мои планы. — Хорошо, а на долго? — Да, дня на три-четыре. — А! Ну хорошо, конечно полечу. — Добро. Трубка запикала короткими гудками. Вот те на… Ну, что ж, полетим на ЗФИ! Малость неожиданно, но к такому обороту дел я начал помаленьку привыкать. И внутренне был более-менее готов. Мне, конечно, жаль было лишиться выходных, тем более, после Норильска действительно хотелось отдохнуть пару дней. Ну, что ж поделаешь, раз надо. Тут же выяснилось, что из технарей летят трое. Я, Валерка Вершинин, он жил в нашей же общаге, и Толик Ткаченко. Толик был женат, и приехал на Диксон совсем недавно. Оба были выпускниками Выборгского авиаучилища и я почувствовал определённое спокойствие в предвкушении предстоящего вояжа. Так, святой троицей мы и приехали на аэродром, за 10 минут до вылета. Собраться толком я не успел. В одном кармане у меня был воткнут конспект и пара пачек «Примы», в другом – полотенце, в которое была завернута зубная щетка и тюбик пасты. Поздоровкались с экипажем и полезли в вертушку. Это был экипаж Ремерова, пожалуй, самого уважаемого командира в нашей эскадрилье. Он был спокойным, никогда не повышал голос, и казалось, что не найдется причины, которая сможет вывести его из равновесия. Ремеров всегда соглашался лететь туда и тогда, куда и когда  отказывались другие. На рожон не лез и летать с ним было как-то душевно. Взлетели. Сделав круг над Диксоном, взяли курс на северную оконечность Новой Земли, мыс Желания. До него верст 500, лететь часа два с половиной, без промежуточных посадок. «Курс 297!» — командует штурман. Погнали! Удобств в вертолёте никаких. За час-полтора мы отсидели свои задницы, на откидных жёстких сидениях, капитально. Грохот от воздушного винта приличный, разговаривать приходится почти криком, отчего особо общаться друг с другом не хочется. Расползлись по фюзеляжу, кто на чехлах, кто как, пробуем покемарить. Курево не лезет, все уже обкурились. Я подсаживаюсь поближе к радисту, наблюдаю за его работой, иногда перекидываемся словцом. Он сидит, прямо в салоне. Сразу, справа от входной двери. Собственно, эта неустроенность и сдерживала меня от переучивания на бортрадиста. Если в том же, «допотопном» ИЛ -14, были великолепные, отдельные места и для радиста и для штурмана, то в МИ-8 этих бедолаг явно судьба обделила. В экипажах вертолётов, у разработчиков, они штатно не числятся. И только на Северах, в связи с производственной необходимостью, скажем так, их вводят в экипаж дополнительно. Ну, ввели, так ввели, а куда их сажать? Решено было так. Возле дверей, прямо в салоне, ставилась дюралевая этажерка, и на неё устанавливался тот же приемник УС-9 и передатчик РСБ-70. Реликты, перекочевавшие на гражданские суда с самолета-легенды Ту-4, а если зрить в корень, то с американского B29. Вместо кресла ставился обыкновенный стульчик с железными ножками, такие же стулья были и в нашей столовой. Чтоб он не летал по салону, его ножки втыкались в упоры, прикрученные к полу фюзеляжа. В общем, радиста усадили. Со штурманом было несколько сложнее. Куда его воткнуть? В салон? Но там уже радист сидит, ухмыляется. Да ещё бак впёрли туда же, на пол тонны керосина. Не… Давай-ка его в кабину примостим. Куда, куда? В кабину? Да там и так три рыла сидят, плечо к плечу. И мужики, в основном, не субтильные. А вон, между приборными досками, перед бортмехаником! Сказано-сделано. Склепали маленький столик из оргстекла, поставили стульчик. Из столовки. Работай штурманец! И не жалуйся! Вот он и сидит, как «кукуй» на ветке. Приборы все сзади, астрокомпас где-то сбоку. Просит второго летчика – накрути-ка там частоту на АРК, чё там индикатор показывает? А скорость какая? А курс? И никаких привязных ремней, не дай бог «нужда»… Так мы вынужденную посадку называем. Так и едем. Как он голову себе не сворачивает – не понимаю. Годы тренировок, наверное. А что МИ-8? Воздушное судно первого класса. Не абы что… Основная навигация строилась на счислении пути, работе с астрокомпасом и с АРК. Автоматическим радиокомпасом. Магнитное склонение в наших широтах достигало 40 градусов, поэтому при прокладке, пользовались только гиромагнитным и гиропоукомпасом. При наличии солнышка и не очень плотной облачности хорошо помогал астрокомпас, показывающий истинный курс. АРК использовали «по нажатию». Радист связывался с поляркой, та давала «нажатие» на определённой частоте, на которую настраивали АРК. Так, с курсовым углом радиостанции в ноль и чесали в нужном направлении. Так было и в этот раз. Долетели до мыса Желания, сели. Встречать вертолёт повылазило всё население полярной станции. Полярка довольно большая, есть и женщины.

            Поигрались немного с кудлатыми, белыми щенятами, похожими на медвежат. Пообедали в общей столовке. Похоже, ради нас полярники приготовили хороший обед. Но засиживаться некогда. Вертушка перелетает ближе к берегу, где сложено невиданное количество бочек с горючим, механик начинает работать альвеером, мы все ему в помощь. Ручным насосом, из двухсотлитровых бочек керосин перекачивается в баки. Дело не из весёлых, но не дает нам замерзнуть. Меняя друг друга, заправляемся. Кто-то из наших замечает невдалеке несколько крестов. Бежим туда. Быстро. Захватываю с собой фотоаппарат. Нас предупредили, что в окрестностях станции можно запросто встретить ушкуя. Так местные зовут белого медведя. Видимость хорошая, и мы, пренебрегая опасностью встретить хозяина Арктики, выходим к крестам. Кресты старые, свежих могил не видно. Ну, и, слава Богу. Пытаемся прочитать надписи, выскобленные на крестах и том, что от них осталось. Ничего впечатляющего. Достаю из-за пазухи фотоаппарат, делаю несколько снимков. Чувствую, перемотка маслает вхолостую. Вероятно, аппарат замёрз и плёнка порвалась. Потом выяснилось, так и есть. Жаль. Взлетаем, круг почёта вокруг станции и курс на ЗФИ. Провожать нас тоже вышла вся станция. Машут руками, подкидывают шапки. Как дети…

Курс 291 градус, наша цель – полярная станция Нагурская на Земле Александры, в архипелаге Земли Франца Иосифа. Вот это уж точно – край Земли. Чухаем. Потихоньку адаптируемся к дальнему полёту. Ехать нам часа три, а если не повезёт с направлением ветра, то и четыре. Экипаж в гарнитурах, им не так бьёт по ушам рокот лопастей. Мы натягиваем свои ушанки, но в салоне тепло. Не пойдет. Приходится мириться, приспосабливаться. В иллюминаторах полное однообразие. Пару раз видели медведиц с медвежатами, но снижаться не стали. Торосы льдов, бесчисленные разводья. Раньше я думал, что лёд как начинается с припая Диксона, так до Северного Полюса и продолжается. Теперь же, видя эти пространства чистой воды и молодого, тёмного льда, невольно проникаешься чистосердечным уважением к полярным путешественникам. Какое нужно иметь мужество, двигаться через эти немыслимые преграды. Работая на Диксоне, я много раз встречал туристов — путешественников разных мастей. Потом начал отмечать, что местная публика весьма не одобрительно к ним относится. Через время понял, почему. Обычные туристы-лыжники не в счёт.  Эти сами придут ни откуда, сами в никуда и уйдут. В лучшем случае пару-тройку дней перекантуются в гостинице, поедят нормальной пищи в столовке, отоспятся в тепле и тихонько свалят, никого не напрягая. И совершенно другое дело, разного рода «помповые экспедиции». Иногда даже доходило до абсурда. Приехала команда, раструбила, что с Диксона пойдут на лыжах, где-то на побережье ставить мемориальную доску. Неделю пробухали в гостинице, потом погрузились на АН-2, слетали, после обеда прилетели. Ещё побухали. Потом видим, по телеку, вся команда где-то на приёме в высоких кабинетах. Получают значки и грамоты. Вот и думай… Так и настраивают против себя местное население. Люди по 25-30 лет честно работают на Крайнем Севере,  но как – то про них и не вспоминают. Обидно людям, вот и не любят там таких путешественников. Я, если честно, тоже таких не понимаю. Ну, если ты так любишь Арктику, то приедь и поработай в ней, хотя бы с годик. А так – пшик в биографии, да и только… Летим. Во все глаза вглядываемся за белый горизонт, в ожидании нашей Терра Инкогнито. Штурманец то знает, где мы находимся и сколько нам ещё ехать, но до него разве дотянешься? Сидит, крутит свой астрокомпас с умным видом. Ловит «зайчика». Ближайшей береговой точкой должен быть остров Гуккера. Потом – Земля Георга и наконец — Земля Александры, самый западный остров Архипелага. Стали появляться небольшие глыбы льда, которые с некоторой натяжкой можно уже назвать и айсбергами. Наконец то, на горизонте появляется едва заметная тёмная полоска, которая начинает расти на глазах. Экипаж явно заерзал в своих креслах. Им тоже надоели эти пустые пейзажи. — Гукера! — читаю по губам полуобернувшегося к командиру штурмана, и вижу его довольное лицо. Ремеров утвердительно качает головой. Эх, ё-маё. Если б мы тогда знали, сколько исторических событий связано с этим замечательным островом. Мы же, ни ухом, что говориться, ни рылом. Ни один. Даже не догадывались, что где-то здесь, на западной стороне острова есть официально законсервированная, а реально — просто брошенная полярная станция Бухта Тихая. Про то, что в 1913 году здесь зимовала экспедиция Георгия Седова, давшая бухте это название. Ни чё не знали. Тундра. Неогороженная… А помните художественный фильм «Семеро смелых»? Вот его именно здесь и снимали. Так и пилим, левее острова. Только на ЗФИ я и видел такие необыкновенные острова с плоскими, как стол вершинами. Они так и называются — столовые горы. Даже и не вершинами, а плато, неведомо как поднявшимися из морских глубин. Просто поразительно. После Гукера, миновав Британский канал – так называется широкий морской пролив перед Землей Георга, со множеством айсбергов разных цветов и оттенков. Голубые, жёлтые, зелёные. Лететь стало интереснее. И справа и слева виднелись крупные массивы земли, проплывающие под винтами нашей оранжевой вертушки. Незыблемые монолиты скал, украшенные снежными массивами и ледниками. Погода была пасмурной, но облачность не плотная. По оживлению в кабине мы поняли, что подлетаем к нашей конечной точке сегодняшнего маршрута. Нагурская. Наконец-то. С непривычки мы уже изрядно устали и хотелось размять затёкшее тело. Ремеров заложил плавный вираж, и мы все прильнули к иллюминаторам. Сразу увидели два домика полярной станции, группку людей, зелёный вездеход и несколько собак. Кто-то пытался нам что-то просигналить, махая руками. Вертолёт пошёл на снижение. И через пару минут мы оказались в объятиях этой группы людей. Понять, кто есть кто, не получалось. Публика была слишком разномастной, и с ходу можно было понять единственное – часть из них была военными, часть гражданскими. Была среди них и женщина. Она стояла в сторонке и как-то, без особых эмоций, наблюдала за нашим братанием. Ещё были собаки. Здоровенные лохматые псины, радующиеся нашей встрече, как мне показалось, больше всех. Далее началось самое интересное. Приглашение на ночлег. Вояки были уже в заметном подпитии, и быстро перехватили инициативу. Нам, если честно, было совершенно безразлично, где заночевать. Мы все устали настолько, что единственным желанием было как можно скорее принять горизонтальное положение и оттянуться, минуточек шестьсот, в тишине и покое. Увы… Не вышло. По логике нам следовало бы расположиться в аэропортовском домике. Ведь Нагурская, как бы там ни было, являлась приписным аэропортом Диксона. Но перед натиском военных мы устоять не смогли. Они сослались на то, что ими специально подготовлена ленкомната под нашу ночёвку и соответствующий ужин. В принципе, мы ничего против не имели и нам только и оставалось, что извиниться перед полярниками. Произведя послеполётное обслуживание и тщательно зачехлив вертолёт, донельзя вымотанные, потащились в сторону «гарнизона». Понять, что тот представляет из себя, было совершенно невозможно. Всё оказалось занесённым снегом так, что из под него торчали лишь трубы дымоходов и наполовину откопанные от снега оконные проёмы. В наше распоряжение действительно была отдана вся ленинская комната, со всей положенной ей атрибутикой. Тут же стоял и накрытый стол, готовый к дружескому застолью, за который мы и были торжественно приглашены. Посиделки продолжались до позднего часа. Тем для разговоров было предостаточно, как и алкоголя, невесть откуда взявшегося в таком количестве. Когда нас пригласили пострелять из ЗПУ по бочкам с бензином, то мы поняли, что нужно как-то закругляться. Хотя военные были на пике веселья. Но, к их чести они не стали настаивать на своем предложении и оставили нас в покое. Чему мы были несказанно рады. Койка нашего штурмана оказалась вторым ярусом прямо напротив большой  политической карты. Укладываясь спать он нас здорово развеселил: — Впервые в жизни буду спать так, что голова в Африке, а задница в СССР… Наутро все проснулись с головной болью и откровенным синдромом похмелья. Конечно, ни о каких полётах даже и речи не могло быть. Но, наш командир решил сдержать слово и покатать вояк, а заодно перелететь поближе к расположению полярной станции. Так и сделали, а заодно и отбрыкались от настырных, но радушных хозяев ЗПУ и бочек с бензином…

Аэропорт «Нагурская», ценная карта, Немецкая бухта.

Про Нагурскую я много раз слышал на Диксоне. Как я уже говорил, это был приписной аэропорт Диксона. Фантазии мои несколько остепенились, и по честности, в Нагурской я уже не ожидал увидеть чего-то  необычного. Однако, увиденное несколько меня озадачило. Точнее – не увиденное… Я не увидел ровным счетом ничего, кроме названия. Метрах в трёхстах от полярной станции торчал задратый хвостом вверх ИЛ-14. Никакой разметки, никаких огней, никаких локаторов. Никой аэропортовской атрибутики. Снежное поле и торчащий из него разбитый Ил. Хотя, как выяснилось, один из двух домов объединяемых поляркой, всё же принадлежал аэропорту. Дома были одинаковыми. Добротные, тёплые, двухэтажные срубы. Хотя нет. Немного не так. Таковым, пожалуй, был дом полярников. Их было шесть человек, в том числе и одна женщина, жена начальника полярки. К нашему огромному удивлению весь персонал аэропрорта был представлен одной  единственной женщиной – Людмилой Петровной. Как выяснилось, в аэропорту она была диспетчером, а так как аэропорт прекратил своё существование, то её миссия сводилась к присмотру за аэропортовским имуществом и провиантом, которого оставалось примерно на два года. В былые времена штатное расписание аэропорта включало в себя диспетчера, авиатехника-механика, синоптика и радиста. Но это было когда-то. Сейчас же оставалась только Петровна. Как мы поняли, она была в полном раздрае с полярниками. Несмотря на свой 53-летний возраст, выглядела она не дурно. Думайте что хотите, но присутствие незамужней женщины, да ещё и со своей  жилплощадью, внесёт смуту в любой коллектив самых брутальных мужиков, особенно в этих, забытых Богом широтах. Был у Петровны ещё один козырь, ни сравнимый ни с какими другими. Приличный запас спиртного, оставшегося в провианте закрытого аэропорта. Сколько именно его у неё было, я не знаю, но по данным разведки, довольно много. Естественно, в первый же вечер вновь была организована очередная, приличная пьянка, правда уже на территории полярной станции. Был преподан шикарный ужин с фирменным коктейлем под кодовым названием «Шоколадка». Это была смесь коньяка и питьевого спирта. Дрянь, конечно, но на чистый коньяк Петровну расколоть не получилось. В принципе, все остались более, чем довольны. Далее начались размеренные будни, чередующиеся нелетной погодой и редкими вылетами на острова Хейса, Гремм Белл и Рудольфа. Утром мы готовили вертолёт, вечером встречали его обратно. Иногда летали с бортом, но на день предпочитали оставаться в Нагурской, потому как особого смысла сопровождать борт на кратковременных стоянках не было. Зато в Нагурской мы «оттопыривались» по полной… Мы полностью могли посвятить себя «ничегонеделанью». Прекрасная кухня, великолепная библиотека и такая же чудесная фильмотека, в основе которой были комедийные и приключенческие фильмы. А если учесть, что мы быстро нашли общий язык с Петровной, и раскрутить её на «шоколадку» не составляло особого труда, то вопрос вставал сам собой — что ж  вам ещё нужно?! Особенно мне понравилась атмосфера кают-компании на этой полярке. Как нигде. Всё было как-то особенно по-домашнему, тепло и уютно. Зачастую время коротали в тихих интеллигентных беседах с полярниками, которые очень гордились своей станцией и любили рассказывать про свою работу на ЗФИ. В это время я здорово продвинулся в изучении телеграфной азбуки и зачастую уходил в радиорубку, где общался с радистами-метеорологами, наблюдая за их работой. Мне удалось сыскать среди них определенное уважение, когда они увидели, что мне не чужда морзянка, и что я предпочитаю их общество вечерним возлиянием поголовного большинства нашего экипажа. В свою очередь я рассказывал им про радиолюбительство, DX-ов, контесты, и, как мне кажется, реально заинтересовал их этой темой. Дни тянулись хоть и монотонные, но не утомительные. Как-то в разговоре с полярниками они обмолвились, что на старой полярке ещё есть куча кинолент, и у них всё не доходят руки откопать их из под снега. Это нас заинтересовало, так как все интересные фильмы были уже нами пересмотрены. Мы выяснили, что тот дом, в котором мы находились, это не что иное, как новая полярная станция. А старая находится рядом, к нашему большому удивлению. Мы вначале даже не совсем поверили в это, пока снарядив экспедицию, не обнаружили её, буквально в двух шагах от нашего домика. Объяснялось это тем, что небольшая постройка была почти по самую крышу заметена снегом, из которого торчали одни трубы. Входная дверь действительно была завалена под самый верх. Мы сразу прикинули, что придётся перекидать не один куб снега, чтоб проникнуть внутрь станции. Несведущему человеку эта операция может показаться сущим пустяком, если не принимать во внимание разность между снегом арктическим и снегом средних широт. Тут, пожалуй, нужно дать некоторое пояснение. Снег в центральной Арктике дело не шуточное. Постоянные штормовые ветра, в 20 — 25 метров в секунду тут не редки, причём, дуть может как в пасмурный, так и в ясный день. И, если в пасмурный день, за счёт повышенной влажности снег обретает более-менее всем известную фракцию, то в ясные и морозные дни, ветер подымает низовую метель, подхватывая снег с поверхности льда и превращая его в дисперсную пыль. Эта снежная пыль обладает поразительными способностями проникать во все дыры и щели. Имея такой доступ к какому-либо пустотелому объему, она незамедлительно заполняет его доверху. Причём, плотность такого заполнения можно сравнить с алебастром или гипсом. На открытой поверхности, под действием сил природы этот снег утрамбовывается так, что ещё не всякой лопатой можно с ним справиться. И зачастую на помощь лопатам приходят пилы и ножовки. Так было и в нашем случае. Лишь одно нас немного радовало, это то, что все наружные двери в Арктике открываются во внутрь. И нашей задачей было откопать вход хотя бы до половины, чтоб добраться до дверной ручки с замком. Когда дело было сделано, вход расчищен и двери наконец-то открыты, то всем нам стало немного не по себе. Тогда, конечно, мы ещё не были знакомы с ужастиками видеопроката, где в центре сюжета фигурировали всякие монстры из ледяных пещер. Но то, с чем мы столкнулись на заброшенной станции, ввергло нас в состояние реального ужаса. Ничего не подозревая, будучи в прекрасном расположении духа от успешно проделанной титанической работы, мы ввалились в сени полярки. Освещения в ней естественно не было, и в свете слабого фонарика мы оказались в каком-то фантастическом мире. Все стены были одеты в толстую шубу изморози, сверкавшую в прыгающем луче фонарика. Какой-то неестественный холод повеял из глубины помещения, и всем нам стало как-то не по себе. Тут и там валялись разбросанные вещи, книги, журналы, фотографии. Всё тоже было покрыто толстенным слоем инея. Я поначалу не понял, почему вся эта обстановка наводила какой-то инстинктивный ужас. Вероятно, причиной этому было отсутствие каких-либо признаков жизни. Вид какой-то первозданности и опустошённости. Мы все молчали, озираясь по сторонам. Всем было явно не по себе. И, если ещё пять минут назад у нас было определённое желание пошататься по брошенной полярке, то сейчас от этого желания не осталось даже воспоминаний. Наша троица, не задерживаясь, прошмыгнула в подсобку, о которой нам рассказали полярники, где обнаружила целый стеллаж с коробками кинолент. О том, чтоб рассмотреть надписи на них и выбрать самое интересное, речи не стояло. Мы ухватили столько, сколько могли утащить, и быстро вернулись к входу. И чем дольше мы находились внутри, тем ужаснее казалось нам то пространство, которое оставалось за нашими спинами. Выскочив наружу, мы захлопнули дверь и с облегчением перевели дух. На полярку возвращались молча, и у меня стрельнула мысль, а почему никто из полярников не пошел с нами? И хотя впоследствии мы делали ещё пару вылазок за фильмами, но полярники так и не разделили с нами эти походы. Вознаграждением за эти стрёмные вылазки стали незабвенные кинокомедии Леонида Гайдая, наиболее любимые на всех советских полярках.

              В один из дней, зайдя в кают-компанию, я увидел одного из полярников за интересным занятием. Он от руки перерисовывал на кальку карту ЗФИ, пятикилометровку. Так как народ на станции был довольно общительным, то я не постеснялся подсесть к нему поближе и поинтересовался, что это за карта. Похоже, что ему это только и было нужно, ибо он тут же оторвался от работы и начал мне показывать на карте места, представлявшие историческую ценность. Места экспедиционных складов, могилы экспедиционеров, хижина Нансена, лагерь Уэльмана и так далее и тому подобное. Много интересного он рассказал и о Земле Александры, на которой располагалась полярная станция Нагурская. Тут меня заинтересовал тот факт, что западная часть острова и по сей день закрыта для посещения из-за минных полей, поставленных гитлеровцами во время Великой Отечественной Войны. Тогда я и понятия не имел об операции «Кладоискатель», проводимой нацистской Германией и думать не думал, что Нагурская была в эпицентре тех событий. Самой станции в те времена тут не было, зато прилегающие территории были лакомым кусочком для немцев, в плане оборудования секретных метеорологических станций. Объяснялось это тем, воздушные фронты, формируемые арктическими циклонами и антициклонами центральной Арктики, определяла погоду над Баренцевым морем, через которое шли союзнические конвои. Знание погодных условий позволяли более точно планировать морские операции и той и другой стороне. Поэтому за эти, арктические территории шла постоянная война. Но большее удивление у меня вызвали не секретные метеостанции на ЗФИ, а тот факт, что в непосредственной близости от полярки находилась секретная немецкая база подводных лодок. И самым поразительным фактом оказалось то, что эта немецкая база была обнаружена советскими полярными летчиками  только в 1956 году. Разумеется, я тут же кинулся к рисуемой им карте, однако на ней никаких отметок в этом плане не было. На моё: — Так где же она тут? , полярник лишь улыбнулся, и как-то неопределенно пояснил, что находится она за ледником, который нужно объезжать вокруг на вездеходе. В этом, якобы и вся трудность её достижения. Через ледник гораздо ближе, но его льды крайне коварны своими трещинами. Конечно же, меня эта база заинтересовала, и я стал выпытывать у полярников, что же это такое. Разумеется, моя буйная фантазия нарисовала мне какие-то гигантские доки-бункеры, блиндажи и зенитки… Но, как оказалось, со слов полярников, ничего подобного там нет. Какие-то  бетонные развалины, остатки приземистых строений, что-то подобие траншей и ДОТов. Якобы, есть там что-то под землей, но они туда не суются из-за боязни минирования. — А что там можно найти? — Ну, пуговицы, гильзы, что-то из бытовой утвари. А если повезет, то и штык-нож.  О? Это уже интересно. — А как туда попасть? — не унимался я. — Ну, вот в воскресенье и съездим, мы сами там давненько  были, — обнадежили меня полярники. Я стал ждать этого момента, потихоньку заражая идеей других членов экипажа. Дело дошло до того, что чем ближе приближался день экскурсии, тем больше становилось желающих в ней участвовать. И, к воскресенью уже вся полярка жила предвкушением интересного дня. В день «икс» с самого утра мы занялись сборами и уже обсуждали план поездки, когда в комнату вошел Ремеров и этак спокойненько  обрушил все наши планы: — Всё ребятки, отбой по экскурсии. Всем готовиться к вылету, через сорок минут – колёса в воздух! Ё-маё… Вот это облом… В принципе, мы были как бы и рады, что наконец-то сменим обстановку и посетим новые места Земли Франца Иосифа. А Нагурскую, за её уют, и душевный комфорт мы так и прозвали, Нагурия – страна чудес. Жалко, конечно, что наше путешествие в немецкую бухту не состоялось, но на тот момент все мы были уверены, что ещё не один раз побываем в Нагурской и наша экскурсия непременно состоится. Но, забегая наперёд, скажу, встреча так и не состоялась. Больше в Нагурской мы никогда не засиживались. Прилетали, забирали груз, высаживали людей и улетали. Да и в суете этих налётов мы как-то и не вспоминали про бухту и её тайны. Вот «шоколадку» вспоминали. А про бухту – нет… С появлением Интернета я стал внимательно отслеживать информацию на эту тему, и что удивительно, что уже почти 20 лет одни и те же персоны, в разных СМИ муссируют этот вопрос, жуя одни и те же факты, усердно мешая Божий дар с яичницей. Сами они там, разумеется, не были, вся информация с чужих слов. Фотографий – ни одной, место расположения не раскрывается. В бухте Нагурской, якобы она и находится, эта секретная база. Но ни на одной карте такой бухты нет. Так что, тайна тщательно скрывается, принося  доход  этим диванным трепачам-исследователям.

о.Хейса, полярная обсерватория им. Кренкеля

Ну, а мы, снова в воздух! На этот раз, наш курс в центр архипелага, на остров Хейса. Я давно хотел там побывать, так как знал, что на этом острове расположена международная полярная обсерватория. А главным её достоинством является запуск ракет в стратосферу. Это, конечно же, было интересно. Маршрут опять пролегал между большими и малыми столообразными островами. Как тут можно ориентироваться, не понимаю. На подходе к острову заметили на его рейде какое-то большое судно, вмерзшее в лед. Сделав над ним пару широких кругов, пошли на посадку. Оказалось, что это ледокол «Красин», стоящий на мёртвом якоре, возле острова. Вместе с большой группой встречающих нас полярников оказались и представители экипажа ледокола. Как уже стало обычным, нас стали тянуть в разные стороны. Красинцы к себе, полярники к себе. Мне лично, импонировал ледокол. Ещё бы! «Красин» это легенда Арктики. Вспомните хотя бы фильм «Красная палатка», где «Красин» спасает экспедицию Нобиле, потерпевшую катастрофу, недалеко от Шпицбергена. Однако всё же полярники оказались похитрее и знали, чем нас соблазнить. Конечно же, хорошей баней! Мы с удовольствием приняли приглашение, тем более, что последние с заговорщицким видом пообещали расселить нас во французском домике. Наше воображение опять сыграло с нами злую шутку, нарисовав в наших умах что-то заграничное, комфортное и уютное. Мы согласились. Баня, если честно, оказалась весьма посредственной, а домик-коттедж скорее был не французским, а финским. И представлял собой каркасно-щитовой дом, так в простонародье и звавшимся – «финский домик». Здесь таких домиков было несколько, и как нам объяснили, в этом до нас жили французы. Поэтому и французский. В доме было заметно прохладно, так сказать, на грани нормального проживания. Недалеко от домика я обнаружил полуразрушенную, трёхэлементную антенну Яги, торчащую на скривленной мачте, да ещё и с трапами. На мой поверхностный взор её вполне можно было восстановить, и я уже начал было прикидывать, а не «слямзить» ли её при отлете? Кому она тут нужна?! Однако толком выяснить ничего не удалось, а брать грех на душу не хотелось. Кабеля не было, поэтому и не было  ясным,  из какого именно домика  работали. Возможно, антенна простояла тут уже не один год, а так как народ на станции меняется постоянно, то и следы её хозяев где-то затерялись. Походил я вокруг неё, да и отложил эту операцию до лучших времён. Все таки, не гоже в первый же прилет заниматься мародерством. Сама станция оказалась довольно большой. По моим прикидкам, численность её была человек в двести. Это была самая большая полярка, на которой мне довелось побывать. Нас угораздило прилететь накануне какой-то юбилейной даты, и в связи с этим, после обеда полярники устроили что-то нечто концерта художественной самодеятельности. С песнями, стихами и танцами. Столовая была довольно большой, а кухня больше похожей на общепитовскую, с выдачей — амбразурой. На привычный камбуз, совмещённый по обычаю, с кают-компанией, характерный для полярных станций, не было ничего похожего. Ракеты пускали только по средам. И тут нам не повезло, потому как прилетели мы в четверг. Тем не менее, я добросовестно расспросил кого-то из полярников, как осуществляется сей процесс. Все оказалось достаточно просто. В отведённый час на полярке раздается предупредительный сигнал, и всякое перемещение по территории прекращается. Метеорологическая ракета, установленная в специальную установку, выстреливается почти вертикально, на высоту нескольких десятков километров. А затем, её остатки, с установленной аппаратурой, подбираются специальной командой. Всё как-то слишком буднично, но всё равно, посмотреть бы хотелось. Хотелось бы побывать и на «Красине», причем моряки приглашали нас неоднократно. Особенно мне хотелось посмотреть радиохозяйство этого ледокола. Ну и подняться на его борт тоже было своеобразной честью для любого арктиканца. Но, нашим желаниям противостояли интенсивные полёты, практически целыми днями. За день мы выматывались так, что после прилёта, быстренько обслужив вертушку, ужинали и шли отдыхать в свой домик. Благо, нам поставили отдельный телевизор, с двумя или тремя программами, что было уже хорошо. Тут уже не было тех пьянок и гулянок, как в Нагурии. Меня лично это устраивало. Остальных, по-моему, тоже. На Хейса мы работали дня три-четыре. Здесь всё было уже более однообразно. Впечатление произвели красивые айсберги вокруг острова и круглое озеро с пресной водой, вокруг которого и расположилась станция. Её многочисленность как-то не располагала к душевному покою, и когда мы узнали от командира, что наша миссия на ЗФИ завершена, то даже немного обрадовались, считая, что очередное свидание с этим архипелагом состоится довольно скоро. В принципе, так оно и получилось, но все последующие командировки были довольно краткосрочны. По принципу – галопом по Европам.  Курс  —  Северная земля, аэропорт Средний!

Аэропорт Средний, остров Уединения.

Если Нагурская была более-менее тёмным пятном для нашей молодой авиаэскадрильи, то Средний был всегда на слуху. Аэропорт Средний. Назывался он так потому, что он был расположен на одноимённом островке, в архипелаге Седова, который в свою очередь, находился в более крупном архипелаге Северная Земля. Про Средний я узнал почти сразу по приезду на Диксон. Точнее, при вселении в наше, аэропортовское общежитие. Жил там такой Саня Шатров. Он закончил какое-то авиаучилище с красным дипломом, и в его комнате была здоровенная полка, уставленная всякой авиационной литературой. Саня был авиатехником – механиком, и работал в бригаде тяжелого регламента. Она так сокращённо и называлась – БТР. И работали они не как мы, посменно, сутками, а как белые люди, с 9 до 18 часов, причем, с обеденным перерывом. Поначалу этот БТР вызывал у меня некоторые опасения в плане реально тяжёлого физического труда. На деле всё оказалось проще. Технари народ смекалистый, поэтому их уголок, уголок бригады тяжёлого регламента был оборудован более-менее уютно. Но это на сухопутном аэродроме. На ледовом же им отводилась крайняя стоянка, где они копошились под открытым небом, используя мощные передвижные печки. Саня был охотлив до рассказов, и как-то мы случайно зацепили тему училищной войсковой практики. После второго курса всех нас, летом, на два месяца распихивали по строевым частям. Там мы проходили общевойсковую подготовку, торжественно принимали присягу, а главное, стажировались на реальных полетах, проводимых в этих частях. Лично мне повезло проходить стажировку на самолётах Ил-76 в Витебске. В той самой части, в которой снимался фильм «В зоне особого внимания». Не знаю, в какой части проходил стажировку Сашка, но самолеты там были М3 и М4. Это мясищевские монстры стратегической авиации, крупнее которых ни в советские времена, ни после не было. Вдохновлённый этими воспоминаниями Сашка и обмолвился, что именно Средний до недавнего был аэродромом подскока, в стратегических планах нашей советской авиации. Полосища там, километра в три, не меньше… Вот, у меня на корочке и отложилось что-то грандиозное и могучее. На Средний наших технарей посылали довольно часто, даже когда были только ледовые ИЛ-14. Но, опять же, только механиков. РЭСОС-ников – никогда. Мы были в страшном дефиците. И вот теперь, мы всей нашей командой направляемся на Средний. Здорово! Усталость уже порядочно  накопилась у всех, к тому же у лётчиков подходила к концу продлённая санитарная норма в 80 часов. Поэтому, на Среднем мы не должны были особо засидеться. Так оно и получилось. Долетели нормально, по дороге заглянув на остров Ушакова, на котором работала небольшая полярная станция. Даже движки не глушили, быстро выгрузили какие-то ящики, переданные с Хейса, и вновь поднялись в воздух. Все мы были в преддверии очередного свидания с чем-то таинственным и незнакомым. Нас ждал большой архипелаг – Северная Земля. К моему великому разочарованию, Средний оказался островком, едва заметным с воздуха. А вместо ожидаемого огромного аэродрома, мы увидели очередной пшик… Хотя, различие с Нагурской было на лицо. Во-первых, тут было два балка инженерной авиационной службы. Причём один, очень и очень импозантный, легко узнаваемый по советским фильмам о героических полярниках. Голубого цвета, с дверью больше похожей на овальный люк с иллюминатором, и большими белыми буквами над входом – ИАС. Удивляться оставалось только тому, как это за столько лет не нашлось доморощенного художника, изобразившего на нём какого-нибудь полярного медведя или, на худой конец — пингвина. На деле, этот балок оказался всего лишь складом всякого авиационного хлама, в основном не представлявшего никакой ценности. Правда, об этом я узнал несколько позднее. Второй балок был обитаем и в нём тёрлись в основном техники и бортмеханики. Во-вторых, на аэродроме был настоящий АДП — основная достопримечательность Среднего. Натуральный авиационный диспетчерский пункт, со всеми положенными аэропорту атрибутами. Тут торчали антенны, крутились анемометры, измерявшие силу ветра, тут был настоящий, важный диспетчер и настоящий радист, а главное — привычная толкотня лётной братии, придающая определённый романтизм этому захолустью. В общем, всё как положено. В качестве подтверждения рассказов Сашки Шатрова кругом были разбросаны большие стремянки и лесенки, явно предназначенные для обслуживания крупной техники. Аэродром был примерно в километре от самого посёлка, в котором мы увидели целый ряд всевозможного ржавого спецавтотранспорта. Были тут и здоровенные бензовозы, источники аэродромного питания, так называемые АПА, снегоуборщики и прочее, прочее, прочее. Кстати, снегоуборщики в Арктике почему-то называют «снога»… Вся эта техника была наполовину разобрана, и представляла собой жалкое зрелище.  Больше похоже на растащенное и разворованное, но кому ж тут воровать?! По большому, всем все пох… В разговорах выяснилось, что конечно же, последний бомбер сюда залетал ещё при царе Горохе, и реальных тому свидетелей уже не осталось. А полоса, как бы  действительно в три, а то и более километров, и представляет собой утрамбованную косу из морской гальки. Вероятно, полоса была сезонной, и более вероятно, использовалась только в зимнее время. Вполне возможно, что аэродром этот был более потенциальным, чем реальным. Вероятно, было сделано несколько героических технических посадок, далее – доложено верхнему руководству о возможности потенциального использования данного аэродрома на крайний случай, ну и для того случая и завезена техника, оборудование и несколько человек технической службы. Но всё это было в прошлом. Лично я как-то сомневаюсь в более-менее реальном использовании данного аэродрома. Для дозаправки с бомбами не будешь же на него садиться? А содержать на острове арсенал вооружения просто нереально. Да и сколько там можно было уместить таких монстров, как М3? Два — три? Не больше. В общем, как говорится, вопрос исследовательский. О Среднем я расскажу ещё отдельно, ибо через пару лет меня занесло сюда на время высокоширотной экспедиции. Ещё та эпопея. Работы на Среднем оказалось не много. Свозили какую-то науку в Северный ледовитый океан, свозили геологов на один из островов Северной Земли, сгоняли на острова Визе и Ушакова, где тоже работали небольшие полярные станции. Такие же кратковременные стоянки, без охов и ахов. На этом наша работа на Северной Земле и закончилась, а мы получили долгожданную  радиодепешу с разрешением возврата на Диксон.

Путь на базу лежал через маленький остров Уединения. Если б я только знал, что на этом островке, на полярке, работал брат-радиолюбитель Виктор Гладышев, UA0BBG, то я б, наверное, пешком бы отправился на него. Однако я даже себе представить не мог такого, а посему, мы подсели там всего лишь на дозаправку, и к своему стыду отказавшись от гостеприимного обеда, рванули на Диксон. А совсем скоро со мной случился вот такой казус, связанный с этим островком. В марте 1982 года, мы получили задание вылететь на остров Средний, что в архипелаге Седова на Северной Земле. Это было началом Выскоширотной экспедиции, ВШЭ – 82. Предчувствуя длительную командировку, я прихватил с собой свой любимый, безотказный UW3DI-2, полагая с его помощью скоротать вынужденное, по причине нелётной погоды, безделье. Тогда, разумеется, не было такой шумихи насчёт всяческих NEW ONE, тем паче на оформление каких-то дробей, спецпозывных и прочей атрибутики, времени попросту не хватало. Никто не считал себя героем и не рвался стать первооткрывателем эфира с того или иного острова. Прибыв на Средний и уладив все формальности по съёму койко-места и постановки на довольствие, каждый занялся своими делами. Кто чем, а мне не терпелось удостовериться, насколько безболезненным прошёл четырёхчасовой перелёт на трясучей вертушке для моего трансивера. Отужинав, весь экипаж отправился в кают-компанию на просмотр кинушки, я же, воспользовавшись моментом, достал свой UW3DI и водрузил его на стол с целью осмотра. На время проведения ВШЭ эта полярка превращалась в арктический перекрёсток и была довольно многолюдной. Нашу команду разместили в маленькой комнатушке, где стояли в два яруса восемь металлических кроватей. Антенны, разумеется, никакой у меня не было. Пока. Собственно, если бы и была, то просунуть фидер в окно, напрочь заваленное снегом, было бы просто нереально. Но на тот момент для меня это было не главное, ибо работать в эфире я пока не собирался, а удостовериться в исправности аппарата, должно было хватить любого куска провода. Таковой кусок в моём хозяйстве нашёлся, и, не придумав ничего лучшего, я зацепил его за ближний край кроватей. Включаю трансивер. Лампёшки светятся, шумы есть, вроде всё без патологии… До сих пор недоумеваю, каким образом переключатель диапазонов оказался в положении «три с полтиной»?! Дело в том, что, будучи на Диксоне я практически не включал этот диапазон, т.к. все мои попытки кого-либо на нём дозваться на немудрёный «Лонг Дрот» были безрезультатны. Тем не менее, переключатель стоял именно в этом положении. Видимо, кто-то из экипажа удовлетворил свое любопытство, втихаря пощёлкав галетником. Крутанув верньер, я буквально вздрогнул от неожиданности, услышав громкий сигнал неизвестной станции. Второго корреспондента я не слышал, но по теме разговора понял, что связь ведётся между двумя полярками. Не веря своим ушам, надеясь разве что на чудо, кручу пи-контур своего трансивера. И неонка бодро подтверждает наличие резонанса в моей кровати! Хватаюсь за микрофон и ору что есть мочи, миленькие, я здесь! И, чудо происходит! Мне отвечает Виктор, UA0BBG c полярной станции острова Уединения! Это километров 350 от Среднего. Слышит он меня довольно уверенно, поэтому факт моей работы на кровать, вероятно, вызывает у него сомнение. Ну а чё тут удивительного, все же два яруса… Конечно же, все мы были очень рады встрече. Сейчас я уже не помню, кто был у него на связи, не то мыс Желания, не то остров Хейса. Но все мы тогда здорово повеселились… Наболтались от души, попрощались, договорившись о будущих трафиках. И, в этот момент в комнату заваливается весь экипаж. Увидев меня за микрофоном, следует иронический выговор: «Ах, вот кто нам киневич смотреть мешал !!!» Оказывается, мой передатчик давал такую наводку на кинап (киноаппаратуру), что просмотр кинофильма был на грани провала… Весть о чудаковатом радиолюбителе быстро облетела окрестности Среднего, ну а мне, дабы не нервировать публику, ничего не оставалось, как перебазироваться на аэродром и развернуть свой шек в одном из его балков. В память о ВШЭ-82 на Среднем остались два моих квадрата на 10-ку, собранные из подручного материала и давшие возможность душевно поработать в арктическом эфире. Вероятно, и по сей день, её обломки валяются на заброшенном аэродроме острова Средний.

Вот, так прошло моё боевое крещение Северной землей и Землей Франца Иосифа. Хорошо, конечно, что матчасть работала исправно и не доставляла нам никаких хлопот. Это дало мне возможность целиком отдастся безмятежному созерцанию местных красот и общению с аборигенами полярных станций. Народ был разношёрстным, но в деле чувствовался какой-то мощный стержень, на котором всё держалось. Дисциплина это одно, но было и ещё что-то. Несколько лет назад мне в руки попал фотоотчет инспекторской проверки полярных станций, относящихся к Северо-Западному управлению по гидрометеорологии. То, что я увидел, никак не укладывалось в моей голове. Аппаратура связи, как во времена Чкалова. Старые, примитивнейшие, маломощные приемопередатчики, типа «Полоса», с ГУ-29-й на выходе. А где же Айкомы?! Где пакетная связь? Где «Гонец», тудыть его мать! Нету! Ничего этого нету. Когда разговаривал на эту тему с гидрометовцами, они только улыбались. Криво… Но не это поразило. Сам быт полярников меня просто шокировал. Замызганные сами, замызганные покосившиеся строения самих полярок. Всё ржавое, раздолбанное, неухоженное. Островные ТДС-ки (труднодоступные станции) ещё более-менее, но береговые – просто хлам. Не знаю. Возможно на них «положили» из-за не перспективности, вот они и доживают свои последние годы. Но в наши времена, всё было иначе. Полярники гордились своими станциями, между которыми было какое-то негласное соперничество. Диксонский гидромет всегда был на высоте. Про другие Управления судить не берусь.

Полярная станция «остров Виктория» 1980 — 1982 год.

(Воспоминания Сергея Персикова)

Отпуск прошёл весьма быстро и 3-4 месяца лета промелькнули, как один день. После прилёта со станции, 2 недели провели с женой дома, для акклиматизации, а также для многочисленных встреч с родными и знакомыми. Потом отдыхали на побережье Чёрного моря, в Абхазии, Аджарии и России. Всё хорошее заканчивается быстро, вот и снова нужно собирать чемоданы. Я полетел первый, так как жена ещё не получила разрешение на въезд в погранзону. Снова лечу по маршруту Внуково-Норильск. В Норильске повезло с погодой. Ждал рейса на Диксон всего сутки. Диксон встретил хорошей погодой. Я вдыхал чистейший воздух полной грудью. Дошёл до Папанина 3. Оформился в общежитии и пошёл в отдел кадров — узнать куда на этот раз меня с женой направят. Серебровская сказала, что мы едем работать на остров Виктория и предупредила, что добраться туда будет не легко. Я вышёл в коридор и перекурил это дело. Да, за время отпуска я закурил. Курил немного, по 2 — 3 сигареты в день. В общежитии, как всегда, «погуляли» с полярниками. В веселом расположении духа, играли в домино на «кукареку». Комендант Афиногенова сделала замечание за то, что громко себя ведём и мешаем постоянно живущим полярникам на 2 этаже. Через неделю прилетела моя жена и буквально через 2 недели нас на ИЛ-14 направили на остров Хейса, в обсерваторию имени Кренкеля. Нас было 3 человека и разместили нас в самолёте на места гидрологов. Обогрев отсутствовал, а мы были одеты не совсем по-зимнему. Через полчаса чувствуем — замерзаем. Согреваться решили спиртом, но ни воды, ни закуски с собой не было. Пили по чуть-чуть. Хмель не забирал. За разговорами 2 — 3 часа пролетели быстро. На Кренкеля подъехала машина и нас привезли в дом, недалеко от камбуза. Потихоньку стали оттаивать и шевелиться ноги и руки, а в тепле хмель начал действовать и нас развезло.

Заняться было нечем. Я решил отремонтировать соседям валенки, так как валенки по камням быстро протираются и теряют форму. Брал капроновый чулок, поджигал его и капал горящей пластмассой на валенок и приклеивал к нему новую подошву. Получалось крепкое соединение. Познакомились с обсерваторией. Первым делом пошли на камбуз. Сразу же, при входе, натолкнулись на чучело белого медведя. Говорят, это был когда-то маленький медвежонок, и звали его Маша. Собаки и люди привыкли к медвежонку, но Маша быстро выросла. Стала вороватой и утаскивала у полярников всё, что плохо лежало. Никто не обижался. Но медведь есть медведь и его игры не всем полярникам пришлись по душе. Да и полярной ночью Машка людей пугала — попробуй отличи ее от дикого медведя. Однажды на женщину напал именно дикий медведь и женщина погибла. Тогда приняли решение убить медведя-людоеда, а заодно и Машку. Её шкура некоторое время лежала на чердаке, но нашёлся умелец, Соловьев, который сделал из шкуры чучело медведя. Чучело сделано отлично. Открывая входную дверь в камбуз и увидев в 3 — 4 метрах от себя медведя, некоторое время находишься шоке.

Обсерватория имени Кренкеля.

Обсерватория расположена вокруг озера Космического. Озеро круглое, может поэтому его так и назвали. Питьевая вода в дома поступала из озера. Я первым делом сходил на радиоузел. Познакомился с радистами — Иконниковыми Сашей и Людмилой, Витей Николаевым и Юлей Чураковой. С Сашей Иконниковым мы учились на Курсах полярных работников. ЦАО регулярно пускали ракеты по зондированию атмосферы. Мы выходили смотреть это эффектное зрелище. Особенно красочны пуски полярной ночью. В ЦАО я ходил на экскурсию. Мне показывали ракеты, заряды к ним и передающую аппаратуру. Заряды стояли открытые и мне посоветовали воздержаться от курения. Я аж вспотел, так как стоял с зажжённой сигаретой в полуметре от заряда для ракеты. Ждать и догонять, как говорится, тоска зелёная. Тем более нам сказали, что ближайший борт на Викторию будет весной. Начальником обсерватории Э.Т.Кренкеля был Семенцов. Он собирался в отпуск и заместителем оставался Брысин В.И., который предложил мне и моей супруге устроиться на временную работу. Мне предложили работу радиотехника, а Лене повара. Я сразу же согласился, а жена, Елена Алексеевна, не хотела трудиться. Пришлось провести с ней воспитательную работу, после чего она согласилась, тем более, что выбора у неё не было. Провели инструктаж по технике безопасности, выдали спецодежду, и мы приступили к выполнению своих обязанностей. Я хотел работать радистом, но мне сразу же поручили подключить новый видеомагнитофон к чёрно-белому телевизору. Повозившись 2 дня, видак подключил. Видеомагнитофон был огромный, но без кассет. Двухметровым шнуром подключил к видаку видеокамеру, снял камерой комнату радиотехника и показал результат Брысину. Ему всё понравилось. Он сказал – чтобы не проводить с каждым инструктаж по технике безопасности, запишу его на магнитофон, включу и нехай все смотрят и слушают. Другого применения видеомагнитофону не придумали. Телевидения тогда ещё не было. Навёл порядок в радиодеталях. Проверил с помощью прибора Л1-3 (или ИЛ-14) радиолампы.

Полярная ночь была в разгаре. Света от прожекторов и ламп хватало, но в метель совсем ничего не видно. Ходить приходилось через озеро и нам всегда помогал пёс Бим. Он сопровождал до рубки и бежал обратно. Бима потом брала с собой в дорогу экспедиция «Метелица». Другая собака, по кличке Малыш, неоднократно спасала полярников от медведя. Наступил декабрь, на улице темнотища. Ребята подначивали меня справить мой день рождения, несмотря на то, что мой день рождения позже. Мотивировали тем, что начальство паспорт спрашивать не будет. В конце концов, я сдался, написал заявление и мне на складе выдали 1 бутылку спирта, 1 бутылку водки, 1 бутылку шампанского, 2 палки сухой колбасы и какие-то консервы. Погуляли хорошо. Лена испекла праздничный торт. Пришлось дополнительно выкатить на стол ещё 3 литра настойки спирта с клюквой. Утром за «клюковкой» заходили Володя Дудкин, Савенок и Володя Ненастьев. Им эти ягоды помогли.

Время летело быстро. В январе пробили новую майну для воды у радиорубки. Вода расходовалась для нужд обсерватории и бурильщиками. На Хейса велась разведка на предмет присутствия нефти и газа. Для этого у острова стоял на причале ледокол «Красин». Я однажды сходил на «Красин» на экскурсию. Удивила отделка ледокола — это бронза и ценные породы дерева. На лестницах лежали ковровые дорожки. Всё чисто и всё блестело, как в настоящем музее. Наконец, в феврале нам с Леной сообщили, чтобы готовились к отлёту. Ожидался борт на Нагурскую. Через день действительно прилетел борт и мы вылетели в Нагурскую. Прилетели ночью. Нас встретил Алик Петров. Сказал, что пока света и тепла нет. Показал нам комнату и мы, не раздеваясь, накрывшись 2 одеялами и 2 матрацами, уснули. Утром осмотрелись и сквозь изморозь увидели рисунок — на стене неизвестный художник изобразил пальмы, знойное солнце, пляж и море. При минус 20 нам стало веселее и немного теплее. На кухне нас встретила Вера Петровна Петрова. Её назначили начальником станции Нагурская, пока не велись наблюдения. Всё только начиналось. Поэтому условий для проживания не было. Алик разбирался с дизелями и трактором. Мне он показал домик диспетчеров. Удивила система обогрева домика. К батареям подключили 220 вольт и ввели два контакта в воду. Сближая контакты, вода нагревалась больше, а если воду подсолить, тот же эффект — вода нагревалась быстрее. Там же стоял аппарат для приёма карт погоды на электрохимическую бумагу. На Нагурской похоже мы тоже просидим долго. Алик рассказал, что гулять по острову Земля Александры нужно осторожно. Дело в том, что во время войны на острове пребывали фашисты и когда покидали эти места, то аэродром заминировали. Недалеко, в 2 — 3 км от станции, стояли военные ПВО. Аэродром (это другой аэродром) прекращал свою работу и осталась женщина, представитель от аэропорта. В 5 км от станции работал самолётный привод. Делать было особенно нечего, и, выбрав хорошую погоду, я пошёл посмотреть, что представляет из себя этот привод. Привод размещался в довольно-таки большом деревянном здании. Дом был засыпан снегом и войти внутрь не представлялось возможным. Вокруг здания стояли 4 мачты. На мачтах крепились Т-образные антенны. Пришлось вернуться на станцию. На следующий день пришёл к приводу с лопатой, откопал слуховое окно и проник через него в здание. Внутри было тепло. Неизвестное манит, а любопытство будоражит. Я прошёлся по чердаку и спустился в люк. Коридор привёл в зал. Посередине зала стоял нагреватель, так называемый «козел» — асбестоцементная труба диаметром 10 — 15 сантиметров, на которую навита спираль из нихрома. Вот этот нагреватель периодически включался пускателем, который управлялся ртутными термометрами с внутренними контактами. Эти контакты замыкались ртутью термометра. Это я понял после, а сначала мне эта автоматика напомнила фильм «Тайна двух океанов», где тоже всё выполнялось по определенной программе. В зале по всему периметру, на высоте 2 метров, стояли углекислотные порошковые огнетушители, и они тоже управлялись ртутными термометрами с впаянными контактами на определенную температуру. Также в зале стояли четыре огромные радиостанции Р — какие-то (название и цифры не запомнил). Рядом с каждой радиостанцией лежали толстые книги для настройки частот задающего генератора. Напряжение поступало по кабелю от ПВО. Осмотрелся, и увидел телефон — ТА-43. Попробовал позвонить, соображая, кто же ответит? На другом конце провода ответили и ничуть не удивились. Сказал — проверка связи. Ответили от ПВО. Походил кругами и обнаружил ещё 2 комнаты – одна, как я понял, для запчастей к радиостанциям (ЗИП). Ну, мне как радиотехнику, очень любопытно, что же тут есть. Не отпускало ощущение, что сейчас включится сирена и мне срочно придётся покинуть помещение во избежание неприятностей. Время подстёгивало, так как приближался ужин. Нужно было возвращаться, не то начнут беспокоиться. Ведь я ушёл в неизвестном направлении и без оружия. Обратно выбрался легко. Плотно закрыл окно и побежал на станцию, решив на следующий день продолжить обследование привода.

Праздник «Хеера» давно прошёл и солнце всё выше и выше поднималось над горизонтом. Это действительно большой полярный праздник. Каждый день на востоке наблюдаешь горизонт. Хотя все знают, что солнце неизбежно появится, но после полярной ночи его появление ждешь с нетерпением. Все полярники стараются увидеть его первыми. Для этого забираются на самое высокое место и если увидел солнце первым, то считаешься счастливым человеком. Все радуются и обнимаются. Конечно в полярных широтах первый луч солнца не всегда увидишь — то облачность, то метель. Этот луч все фотографируют, но понять, что это первый после полярной ночи или последний – понять мудрено. И только сам фотограф безошибочно скажет, где и когда он делал это фото. На Нагурской первый луч солнца появляется где-то 20 февраля. Наконец, пошли разговоры, что скоро ожидают борт и нас забросят на Викторию. Мы стали собирать вещи и готовится к отлёту. А я всё же рискнул снова пойти на дальний привод.

Шёл к приводу и думал о Яне Нагурском — это первый в мире полярный летчик, поляк. Как можно было летать в то время без навигации и приводов на фанерном самолете? Может быть именно поэтому назвали эту удалённую точку его именем? Информация о Нагурском у меня была скудная. И только позже, когда на Нагурской появились пограничники и сделали в военной части уголок, посвящённый этому прославленному летчику, я узнал о нём много нового. Быстро дошёл до привода. Когда шёл в первый раз, мне путь показался намного длиннее. На приводе по-прежнему всё работало в своем ритме — размеренно включался обогреватель. Только красная раскалённая спираль несколько беспокоила. Теперь я уже смотрел, что может мне пригодиться на Виктории. Рядом со складом — зипом, была комната для радиомехаников. Тут ничего примечательного не нашёл. Инструмент, койка и верстак с тисками. В комнате «зипа» нашёл новый датчик Морзе (ДКМ). Рассудил так — тут он никому не нужен. Не долго раздумывая, прихватил его как есть, в упаковке. Ящик оказался не маленьким и тяжёлым. Решил возвращаться, так как беспокоился, вдруг борт прилетит в моё отсутствие. Обратно идти с таким грузом было тяжко. Метров за 500 до домов выбился из сил и тут мне все стали кричать, чтобы я бросил ящик и быстрее бежал к вертолёту. Но как говорится, своя ноша не тянет, да и жалко было свой труд. Собрал все силы и всёж таки дотащил ящик до вертолёта. Всё, прощай Нагурская, Земля Александры и ЗФИ. До свидания, Вера и Алик Петровы!

Минут 30 я никак не мог отдышаться. Лена ругалась за то, что я ушёл, когда борт ожидался и переживала, что меня не могли нигде найти. Хорошо, что в вертолёте было очень шумно и я ничего толком не слышал. Через 1 — 1,5 часа полёта над сплошным льдом и кучей айсбергов, наконец появился остров Виктория. Ура, вот мы и прибыли в место назначения. Нас встретил начальник станции Борис Трофимов. Быстро разгрузились. Попрощались с кем-то и вертолёт улетел обратно. Как потом оказалось, вылетели Помазкины и Слава Поддубский.

Нас осталось четверо — Борис Трофимов начальник станции, механик Жора Третьяков и мы с Леной. Нам выдали спецодежду, показали комнату в жилом доме и Борис рассказал о наших профессиональных обязанностях. Полярная станция Виктория расположена на небольшом участке земли, вся остальная поверхность покрыта льдом. Высота купола 234 метра. В состав станции входили постройки — баня, служебный дом, механка, жилой дом, склады, скотник и метеоплощадка. Баня представляла собой прихожую, где были установлены 2 форсунки АФ-65. Одна грела парную, другая нагревала большой котёл с водой. Парную нагревали 2 обрезанных баллона из-под кислорода, набитых булыжниками. Следующая комнатка — раздевалка. Тут была лавка, 1 бочка для холодной воды и котёл с горячей водой. Парилка небольшая. Вдвоём едва помещаешься. Ввиду этого дверь в парилку сделали сдвигающуюся, как в электричке. Однажды из-за этой двери чуть было заживо не сварился. Поддал на камни водички, а из баллона так жахнуло паром, что я хотел выскочить из парилки, но дверь заклинило. Зимой парилку приходилось долго протапливать, пока изморозь вся не растает. Всё равно на уровне пола было довольно прохладно. В баню ходили раз в 10 дней. Жилой дом имеет 3 комнаты. Туалет при входе слева, неотапливаемый — 200 литровая бочка. В доме имеется душ из системы отопления и 100 литровая бочка с холодной водой. Вода с системы и из бочки смешивается, получается нормальная, тёплая вода для душа. Дом отапливается котлом КОАФ-68. Котёл расположен справа от входа в дом. Механка находится ближе к леднику, между жилым и служебным домом. По размеру намного больше жилого дома. Как входишь, сразу видишь большой зал, в конце которого установлены два дизель-генератора Ч2 на 8 — 11 квт постоянного тока. За дизелями имелся щит с множеством пронумерованных рубильников. Этими рубильниками механик переключает генератор на зарядку не задействованную аккумуляторную батарею, состоящую из щелочных аккумуляторов ТЖН-350 1,2 вольт каждая. Их в батарее около 100 штук. В других комнатах располагались слесарка и склад для запчастей. Отопления в механке нет, поэтому при сильных морозах и метелях приходилось гонять дизеля для обогрева механки. Для контроля за температурой в механке я установил датчик и провёл сигнализацию в служебный дом. Датчиком служил ртутный термометр, который я захватил с привода Нагурской. В служебном доме, при входе слева, хранилище продуктов, что выдали на кухню. Справа склад с металлическими коробками кинофильмов — фильмотека. В самом доме справа установлена плита ПКК, стол, ларь для муки (пшеничная, ржаная, пшеничная высшего сорта), 200 литровая бочка с водой, мойка и полки для посуды. Слева радиорубка, гидрометео и шкаф с оружием — Барс, Лось. Все приборы работали через преобразователи ОП-120, ПО550 и радиостанция ПСД тоже. Её питал огромный преобразователь, видимо двигатель постоянного тока крутил генератор на 2-3 киловатта. Также работал ПАРКС. На приём работали два приёмника «Волна». Сначала передавали на «дрыге», а попозже я установил датчик кода Морзе. Особенностью работы на Виктории был приём информации со Шпицбергена — Баренцбурга. Мы принимали синоптическую информацию и иногда телеграммы. Радиосвязь с Барецбуром была очень неустойчивая и приходилось постоянно переспрашивать.

Программа по метеорологии обычная, только отсутствовала снегосъёмка. Гидрология тоже сокращённая — зарисовка ледовой обстановки, измерение температуры воды, солёности и толщины льда. Футштока не было. Стол гидромет стоял тут же в радиорубке для удобства работы — собрал всю информацию, записал в книжки, закодировал и передал на Кренкеля. Дальше идёт кают-компания. Здесь мы кушаем, смотрим фильмы, играем в теннис, бильярд и тут же внушительная библиотека. Бильярд довольно-таки большой, где-то, примерно, метр на полтора. Вот, пожалуй, и всё об основных постройках. Да, отопление в служебном доме шло от ПКК. Поэтому зимой всё же в доме было прохладно.

Недалеко от служебного дома, в сторону метеоплощадки, находился склад. Склад разделён на две части. Слева спецодежда, справа продовольствие. Снаружи слад вроде бы и не большой, а внутри довольно-таки вместительный. Ну, и наконец, последняя постройка — это бывший скотник. Раньше в нём держали живность – быка и 2 – 3-х поросят. В настоящее время это склад оборудования. В скотнике до сих пор лежал комбикорм и тюки с сеном. Комбикорм пригодился для кормления собак. Мы его подмешиваем к остаткам обеда и ужина. Собак у нас три и все они белого цвета. Один кобель и две сучки.

Солнце перестало заходить за горизонт. Наступил полярный день. Уже давно прилетели пуночки, вестники весны. Собаки подняли лай, за то, что птички посягнули на святое — их тазик с кормом. Теперь собаки лежали возле еды и охраняли её от птиц. Если пуночка решалась подлететь к корму, то собаки гонялись за ней до изнеможения. Борис собрал нас всех на заготовку льда. Перед служебным домом сделан настил, где хранился, заготовленный с осени лёд. К весне лёд закончился и надо было нарубить нового. Выбрали айсберг поближе к станции и начали пешнями разбивать его на куски. У меня поначалу ничего не выходило. Много сил тратилось без толку. Борис подсказал, что нужно долго и упорно бить в одну точку. Действительно, по его методу от айсберга стали отваливаться крупные куски чистого, голубого льда. Большие куски ещё раз размельчил, чтобы легче входили 200 литровую бочку, и повёз их на «пене» (санки из листового железа) к настилу. Так мы провозились почти весь день, пока не загрузили полностью настил. Потом я осмотрелся, нашёл айсберг повыше и пригласил жену покататься с горки. Немного покатались, пофоткались и погода испортилась. Пришлось бежать на станцию. Только на Виктории мы использовали лёд для заготовки воды. На других станциях пилили снег. Оказалось, очень удобно. С плотного куска льда получается намного больше воды, чем из мягкого снега.

Солнце будоражит и тянет куда-нибудь пойти, осмотреть окрестности. Собаки и те убегают по весне, и пропадают по 2 — 3 дня. Делая обзор ледовой обстановки, иногда видел остров Белый и очень хотелось туда сходить. До острова где-то 70 км и добраться туда по торосам не реально. Поэтому для начала решил обойти свой остров по периметру. Обошёл за 3 часа. Ничего примечательного, кругом один лёд. На складе обнаружил лыжи, широкие какие-то, на вид очень древние. Решил скатиться с купола, но лыжи без смазки по зернистому снегу не скользили. Вытащил супругу на горку. Придумал кататься на тазиках. Получилась потеха – разгоняешься хорошо и быстро, но и падаешь тоже. На этом я не упокоился. Нашёл крутой, обрывистый склон с застругами из снега. Взял карабин, подцепил лыжи, добрался до заструга и поехал-помчался. Всё классно получилось. Адреналин зашкаливал. Только карабин мешал, и я боялся его сломать или упасть на него и пораниться. В следующий раз решил скатиться без карабина. Получилось неудачно, упал и сломал одну лыжу. Под обрывом ледника снега было по пояс и идти на станцию без лыж тяжко. Пройдя метров сто, устал месить снег и тут увидел огромные свежие следы мишки. Как-то стало не по себе без оружия. Сил сразу прибавилось и погрёб быстрее домой. Повезло, мишка на станцию не пошёл, и я благополучно вернулся домой. Вообще медведей на Викторию проходило много. Я насчитал 44 визита год, это почти 4 раза в месяц. Некоторые задерживались у помойки, но собаки старались их отгонять. Однажды я попытался сфотографировать медведя с близкого расстояния. Вышел из дома, в карабин загнал патрон в патронник снял с предохранителя и только начал наводить фокус, а медведь неожиданно двинулся в мою сторону. Я мгновенно среагировал — бросил карабин с фотоаппаратом и забежал в дом. Нафига брал карабин? Так и не смог сделать фото с близи.

Наступил май. За баню прилетело много больших белых чаек. Образовался чаячий базар. Это сразу привлекло внимание наших собак. Они постоянно тревожили чаек, не обращая внимание на наши угрозы. Поэтому, как ни жалко было собак, но пришлось их посадить на цепь. С ледника потекли ручьи. Однажды недалеко от станции я увидел других чаек, поменьше размером. Их было штук 20 — 30. Что-то необычное привлекло моё внимание. И вдруг я понял, чайки как бы светятся едва заметным розовым цветом. Точно, это были розовые чайки. Я замер, боясь их спугнуть. Было раннее утро и я никому не мог показать чаек. Посидев 2 часа, они полетели дальше. Интересно, что цвет их оставался розовым, пока они живые, если птицу подстрелить, то розовый цвет пропадает (это я потом прочитал). Пишут, что ещё бывает розовая куропатка, но редко кто их видел. В следующем году розовые чайки не прилетали. Хотя, может быть и прилетали, только мы их не видели. Мне о них рассказывал Саша Двойных, который тоже зимовал на Виктории, и с его слов, тогда розовых чаек было много.

Помогая Лене, мне приходилось частенько ходить в ледник за мясом. Ледник располагался за механкой. Видимо, выкопать глубоко его не удалось, поэтому углубились на 1,5 метра, а сверху его обложили льдом. Ледник сделан не плохо, но вот вход в него делал, видимо, кто-то совсем худенький или со временем вход зарос льдом, поэтому мне приходилось раздеваться и только потом лезть внутрь ледника. Всё время думал, вылезу обратно или застряну внутри.

Обходя территорию станции, недалеко от жилого дома, обнаружил столбик с надписью «астропункт». Что за астропункт? Зачем он здесь нужен, так я и не узнал. Рядом был вкопан столбик потоньше, с номером военной части. Ответа тоже не получил.

Из техники у нас был трактор ДТ-75, причем даже с «лопатой». Заведовал техникой наш механик Жора Третьяков. Он старше нас раза в два, примерно лет 50 с небольшим. Отчества не точно помню, вроде Степанович. Мы редко на станции называли друг друга по отчеству. Если уж только совсем старый, бывалый полярник. Жора много читал книг и нам пересказывал. Заметили, что, рассказывая о себе, он вставлял интересные случаи и эпизоды из прочитанных книг. Мы по этому поводу подшучивали над ним. Зимовал он на многих станциях и изредка рассказывал нам всякие случаи. Например, зимовал он на Прончищевой и осенью ледокол к ним не пробился. Остались они без продовольствия и угля. Остатков продовольствия хватало до весны, а вот с топливом швах. Дров не заготовили, поэтому в ход пошла библиотека. Особенно хорошо горела и давала много тепла энциклопедия, и вообще толстые книги. Из питания осталось много ящиков с тушёнкой и немного муки, каш, макарон. Книги использовали только на минимальный подогрев помещения. Пищу не готовили. Поэтому утром тушёнка, вечером тушёнка. Разнообразие только свиная тушёнка или говяжья. Вот так продержались до весны, а там самолётом Ан-2 их эвакуировали. Все сильно испортили себе желудки и на тушёнку долгое время не смотрели. Следующий раз он рассказывал про полярную станцию Рудольфа, начиная рассказ — давно это было. «Я только начал зимовать и отправили меня механиком на Рудольфа. Забросили меня кораблем. Тогда самолётом не отправляли, а вертолётов ещё на Диксоне не было. В общем, прибыл на станцию, принял у старого механика оборудование и приступил к работе. Весной — рассказывает Третьяков — решил побродить по окрестностям. Солнце жарит круглые сутки, хорошо, светло на острове, много памятных мест и посмотреть было на что. Это конечно условная могила Георгия Седова, остатки вездеходов, самолёта АНТ-25, взлётная полоса на куполе ледника и памятник экспедиции Циглера. Так бродил, смотрел и собирал разные интересные камни. Приходил на станцию и бросал в угол механки. Потом думаю ими займусь как-нибудь. А однажды подошёл метеоролог, взял мой камень, и бросил его в печку. Неожиданно камень ярко вспыхнул и так горел, что расплавил колосники в печке. Мы удивились, а начальник станции сказал — надо запросить геологов может они растолкуют, что это за такой минерал. Сделали запрос, и меня попросили собрать камни и посылкой отправить на Диксон. Я так и сделал. С Диксона пришло сообщение, что это уникальное месторождение, и чтобы я набрал побольше этих камней. Я собирал всё лето, забил почти свою комнату. Потом прилетели 2 военных, осматривали коллекцию. Меня поздравляли с открытием. Ждите, говорят, вас наградят, потому как вы сделали ценнейшее открытие. Записали мои данные и улетели. Я продолжал собирать камни в свободное время. Коллеги поздравляли с удачей. Ну, я уже хожу гоголем. Потом я пробовал снова бросать камни в печку, а они почему-то не горели. Но подходили метеорологи выбирали другой камень, и опять в печке полыхало яркое пламя. Проходит уже год, а что-то о наградах молчок. Мне уже камни некуда девать. И, вдруг, после Нового года эти редиски раскрылись, что они меня разыграли. Оказывается, на станции оставалось много термита для сварки металла. Этот термит похож на камень, вот на этом меня и поймали. С военными договорились и с летунами тоже, чтобы посылку выбросили потом. Телеграммы, конечно, писали сами. Целый год так меня водили за нос, да так ловко, что я не заподозрил подвоха. В кучу камней подбрасывали термит и, когда надо, демонстрировали «горючий камень». Конечно я здорово на них обиделся, собрал чемодан и улетел в отпуск. Моя комната так и осталась набита собранными камнями. Вот такая была история, завершил рассказ Жора». Потом было много других, разных историй механика Жоры, но где истина, а где выдумка мы не знали. Так он рассказывал, как у себя в деревне боролся с самогоноварением — изымал самогонные аппараты. Выявить самогонщиков просто, видишь дымок из трубы долго идёт, значит гонят и ехали туда изымать аппарат. У Жоры любимое выражение — он(она) в церкви за пятак пукнет.

9-е мая, день Победы на острове Виктория. Сергей Персиков.

В мае к нам направился борт МИ-8 с почтой и заменой. 8-го мая прилетел борт и оттуда вылезло куча народу. Привезли почту. Борису Трофимову прилетела замена — Алексей Плохов. С Алексеем я учился на Курсах полярных работников и поэтому удивился, когда узнал, что он теперь Морозов. На мой вопрос Алексей ответил, что давно хотел поменять свою фамилию. Вот второй раз женился и взял фамилию жены. Вообще-то на Нагурской у него были какие-то неприятности из-за женщины, представителя аэропорта. Вроде даже со стрельбой. Но подробно Алексей об этом не стал распространяться. Кроме Алексея прилетели журналисты, писательница и начальник Диксонского УГМС Седов. Вся эта компания освещала поход экспедиции «Метелица» с острова Хейса на остров Рудольфа. Пока «Метелица» шла на лыжах к острову Рудольфа, вертолёт залетел к нам. Лена сбилась с ног готовить еду на такой большой коллектив. Мне пришлось сутками стоять на вахте, пока Борис передаёт станцию Алексею. Были журналисты с газеты «Комсомольская Правда», журнала «Вокруг света», местной газеты «Полярные зори», писательница и другие. Конечно они приставали с разными вопросами. Писательница тоже нам задавала разные вопросы. Рассказывала, что ищет таланты на кораблях и полярных станциях и вроде одного нашла — я подозреваю, что этим талантом оказался будущий певец и композитор Газманов.

Журнал «Новое Время». Лена Персикова с пельменями.

Всю ночь корреспонденты пили и закусывали. Лена приготовила побольше пельменей и поставила их в коридор охлаждаться. Возможно, когда я бегал на очередной синоптический срок, то не закрыл дверь на защёлку. Собаки воспользовались ситуацией, и всё умяли до последней пельмешки. Жалко, конечно. Меня постоянно соблазняли выпить спиртного, но я отказывался, боялся вырубиться, так как и без спиртного глаза слипались. 9-го мая гости дружно выпили за день Победы и улетели. Потом они прислали свои публикации, и мы долго смеялись над их выдумками. Например, про Жору написали, что на пенсии он хочет купить дачу на Новой Земле. Про пельмени написали, что их съел белый медведь, ну и многие другие фантазии. Боря Трофимов не терял время даром на Хейса, предложил радистке Юле Чураковой руку и сердце, и увез её в отпуск.

Нас осталось на станции 5 человек. Морозов с молодой женой, я с Леной и Жора Третьяков. Лёхе пришлось работать за двоих. Его жена, медсестра Надежда, с которой он познакомился в больнице, когда лежал с аппендицитом, не знала ни морзянки, ни гидрометеорологии.

Тем временем льдов и айсбергов стало поменьше. Появилась открытая вода. Мы с Леной гуляли вдоль побережья, наслаждаясь солнцем, морем и осматривали окрестности. Вдоль берега шёл небольшой канал чистой воды. Нас с большим любопытством рассматривали 2 нерпы. Убивать их не было смысла. Если бы нерпу можно было использовать в качестве привады на песца, но песца на острове совсем нет. За зиму встречались только отдельные следы. На плавучем льду появились моржи. К ним я ходил один с собаками. Одна молодая собачка боялась перепрыгивать со льдины на льдину и пришлось её постоянно перетаскивать на руках. Иногда плавучий лёд прибивался к берегу. Было забавно запрыгнуть на льдину и покачаться на ней. Занятие, конечно, несколько рискованное, если ветер вдруг изменит направление, был риск не успеть выскочить на берег. Да и моржи не дремали, могли неожиданно выскочить на лёд.

Я смотрел многолетние архивные таблицы по наблюдениям за температурой воздуха, и обнаружил, что за последние 10 лет максимальная температура воздуха была +5 градусов. Лето пролетело быстро и без особых происшествий. Только на мачте нашей антенны от соли лопнула одна оттяжка. Я поискал на складах монтёрские «когти». Нашёл их, но они были старыми и без крепежа. Нашли трос и монтажный пояс. Залез не спеша на самую верхотуру. Закрепил трос нормально, но вот при спуске, на полпути, один «коготь» слетел с ноги и пришлось кое-как сползать по мачте. Заноз нахватал огромное количество. Ситуацию слегка смягчила спецодежда, которая защитила тело от большого количества заноз.

Дни становились короче. Большие белые чайки на нашем птичьем базаре вывели птенцов и улетели в тёплые края. Я даже записал в вахтенном журнале количество птенцов. Сейчас уже и не вспомню сколько. Конечно на количество повлияли собаки и мы, когда собирали яйца из гнёзд. Моржи постоянно появлялись у берега. Попробовал убить одного со сломанным клыком. Выстрелил в него из карабина, девятимиллиметрового Лося. Пуля попала в моржу лоб, и он утонул. Я ждал минут 10 и вдруг этот морж выскочил и громко зафыркал. Во думаю, даже 9-ти миллиметровая пуля в лоб моржа не берет. В сентябре вдруг откуда-то прилетел ястреб-тетеревятник. Ястреб уселся на мачту, просидел таким образом 3 дня и потом улетел.

Мы с Алексеем соревновались, играя в шахматы, шашки, в бильярд и теннис. Если в шашки, шахматы и бильярд я играл с переменным успехом, то в теннис почти всегда проигрывал. Алексей — отменный теннисист. Между тем, настроение в коллективе становилось всё более напряжённым. Во всём виновата Надежда. За неё работал Алексей, и учиться гидрометеорологии она не хотела. Начались придирки к Лене — то мясо не свежее, то котлеты не такие. В скором времени пришёл корабль и началась навигация. Закачали солярку. С Рудольфа передали 10 новых фильмов по обмену. Заготовили бочки под мусор (вырубили дно топором и кувалдой) и заготовили лёд с айсберга. Неожиданно Надежда побила всё спиртное, которое пришло в навигацию. Мы конечно страшно возмутились. С почтой в октябре на замену Третьякову прилетел новый механик Карпов Валентин.

Карпов быстро вошёл в курс своего дела. Я частенько играл с ним в шахматы и когда выигрывал, то говорил, вот мол, у самого Карпова выиграл, имея ввиду гроссмейстера Анатолия Карпова. Работа шла своим чередом по программе наблюдений. Мы играли в шахматы, шашки, бильярд и в теннис. Вечером просматривали новые и старые свои фильмы. Старые фильмы труднее подготавливать к просмотру. Во-первых, плёнка уже покороблена, во-вторых, много склеек. Клеили плёнку ацетоном с уксусом. Зачищали плёнку с помощью ножа или шкурки, обрезали её, чтобы перфорация совпадала, потом наносили клей и прижимали специальным приспособлением. Таких склеек было множество, поэтому при просмотре кинофильма возникали многочисленные обрывы. Через некоторое время Надежда с почтовым вертолётом вылетела со станции. Мы с Алексеем решили освоить баян или, по крайне мере, выучить по одной песне. На станции были два баяны и два самоучителя. Я взялся разучивать песенку «Во поле берёзка стояла». Тем временем в жилом доме становилось прохладней и прохладней. КОАФ 65 перестал греть. Решили с Карповым разобрать обогреватель. Размонтировали частично котёл, дошли до дымогарных трубок. Их в котле оказалось очень много, и половина из них оказалась забита сажей. С трудом пробили их, при этом перемазались в саже и пропитались соляркой. Наконец собрали котёл. Устали, как собаки. Запустили котёл. Вода в системе стала быстро нагреваться. Мы с Карповым пошли в служебный дом отмываться и попить чая. Рассказали, как мы чистили котёл. Вдруг я вижу из окна, что из трубы в жилом доме полетели искры. Мне показалось это подозрительным, и я побежал в дом посмотреть, что же там происходит. Залетел в помещение, а там пожар полыхает. Пробовал потушить одеялом, но ничего не вышло, одеяло пропиталось соляром и ещё сильнее заполыхало. Побежал за помощью. Заорал -пожар! Все бросились тушить жилой дом.

Первым делом схватили углекислотные огнетушители, но от них оказалось мало толку. Кто-то бросил огнетушитель просто в огонь. Я сказал, чтобы хватали лопаты и бросали снег. Забежал в котельную, видимости от дыма совсем не было, схватил огнетушитель, стал выходить и тут получил лопатой со снегом прямо в лицо и опять закатился в зону огня. Снег немного притушил огонь. Пошёл дым и пар. Карпов из душевой принёс 100 литровую бочку с водой и вылил в бойлерную, огонь сразу погас. Оказалось, это ещё не победа. Стена дома прогорела и огонь ушёл внутрь сборно-щитовой конструкции. Я, помня пожар на Исаченко, вырвал шланг из системы отопления и начал заливать воду внутрь прогоревшего места. Потом ещё разрядил туда несколько углекислотных огнетушителей. Некоторое время постояли у дома, потом собрали постельные принадлежности и перебрались в служебный дом. Мы с Леной облюбовали место на бильярде. Там и расстелили постель. Каждые полчаса бегали в дом и нюхали воздух на предмет тления места возгорания. Всё мерещилось, что пожар вот-вот начнётся вновь. Успокоились только утром. В декабре на улице полярная ночь, но по часам было утро, а так темень кромешная. Только сейчас мы почувствовали, что на улице минус 25 с ветром. Когда тушили пожар, было даже жарко и холода не чувствовали.

Только к вечеру, на следующий день, зашли в дом. Там всё покрылось изморозью, почти, как в леднике. Совсем недавно мы здесь жили и очень странно было видеть в жилом доме изморозь. Настало время восстанавливать разрушенные стены и отопление. Сначала отключили электропитание, потом демонтировали котёл. Попытались вынесли его на улицу, но дверной проём капитально утеплили и котёл не проходил по своим габаритам. Пришлось выломать обшивку утеплителя дверей и с трудом вытолкнуть котёл наружу. Другая задача, найти новый котёл. Нашли, аж 2 штуки, в сарайчике, бывшем скотнике. Котёл в скотнике стоял несколько лет и его основание глубоко ушло в лёд и в грунт. Вгорячах стали долбить лёд пешнями, но выдернуть котёл не удалось. Завели трактор и со второй попытки вырвали котёл тросом изо льда. Первая попытка была не удачной, так как лопнул стальной трос. Пока мы занимались котлом, Алексей заделал прогоревшую дыру фанерой. С большими трудностями затолкали котёл в котельную. Наконец установили котел и начали монтаж автоматики. Подсоединили солярку и тут обнаружили, что котёл рассчитан на переменный ток. Вот незадача, поспешили, не посмотрели сразу. Пришлось всё опять размонтировать и выталкивать котёл наружу. Вновь запустили трактор и снова подрывали вмёрзший в лёд котёл стальным тросом. На этот раз предварительно убедились, что котёл рассчитан на постоянный ток. Всё срослось. Затащили котёл в котельную и продолжили монтаж. Одновременно в служебном доме установили дополнительную бочку с водой для заполнения системы отопления. С водой была проблема — лёд таял медленно. Пришлось на печку ПКК ставить большую кастрюлю и постоянно доливать в бочку кипяток. По-прежнему принюхивались к запахам в доме. Морозов залез на чердак и уверял, что где-то всё же происходит тление. Ну, а мы с Карповым продолжали монтаж. На третий день после пожара решили запустить систему отопления. Для начала разожгли котёл. Работал хорошо. Начали заполнять систему тёплой водой. Делать это надо было быстро, иначе вода замёрзнет и все наши усилия будут напрасными. Но нам повезло, система не сразу, но заработала. Постепенно запускали то одну, то другую комнату. Наконец изморозь растаяла и в доме стало чуток теплее. Мы перебрались в жилое помещение и очень радовались, что отстояли дом. Но, как говорится, рано радовались. В течение недели систему прорывало то в одном месте, то в другом. Так и жили в авральном режиме. Трубы во многих местах полопались, но после наложения резиновых жгутов не текли. Жить стало намного спокойней и веселей. Новый котёл работал хорошо и в доме было жарко, пришлось даже уменьшить время работы котла. Приближался Новый год. Мы с Алексеем подготовились к выступлению — игре на баяне.

Новый год прошёл в приятной, творческой остановке. Мы играли на баяне разученные мелодии. Алексей неожиданно выставил на стол, припрятанную им бутылку шампанского, и поздравил всех с Новым годом. Посмотрели фильмы. Так и встретили Новый год. Много было работы на радио, пересылали, принимали телеграммы с Баренцбурга. Новости, политика нас не интересовали. Всё узнавали из газет и журналов, полученных с почтой. Медведи регулярно заходили на помойку. Лазили по бочкам. Собаки старались отгонять их. Один раз пришла медведица и принялась гонять собак. Она была небольшая, как медвежонок, но очень шустрая. Как нарочно выпало много снега и собакам было сложно уворачиваться от медведя. Мы пытались медведицу отогнать, но она перемещалась настолько быстро, что прицелиться в неё было не реально, да и своих собак мы могли зацепить и ранить. Одну собаку медведица догнала и пыталась её загрызть, но наш кобель набросился на медведицу сверху и выручил собаку. Нам наконец удалось сделать точный выстрел, раненая медведица завертелась и рванула в торосы. Мы с Алексеем ломанулись вслед, чтобы добить медведицу. Раненая она представляла серьёзную опасность. Пробежав за ней около километра, решили вернуться. Было темно, а в торосах медведица могла легко напасть на нас с Алексеем из засады. Собаки зализали полученные раны. Молодцы, не дали себя в обиду.

К февралю на улице посветлело, но стало холоднее. Однажды я не смог зажечь печь ПКК. Да и в доме перестал работать КОАФ-65. Стали искать причину. Оказалось, замерзла солярка. Видимо, нам в навигацию пришла летняя солярка. В трубах солярка превратилась в «холодец со снегом». Первым делом пробовали отогреть солярку паяльными лампами, но это оказалось бесполезным занятием. Температура воздуха была всего минус 25-30. Пришлось поставить ёмкости с соляркой в доме. Поначалу запах солярки сильно раздражал, но потом мы привыкли. Кроме этого в нашей расходной ёмкости солярки оставалось мало и нужно было закачать свежую и желательно зимнею. Пробежались по емкостям и нашли зимнюю солярку и в бочках ещё много зимней было. Теперь мы каждый день с помощью ручного насоса БКФ-1 качали в ёмкость топливо. За один день получалось по семь 200 литровых бочек закачать. Жаль не было насоса БКФ-2. Качали бы за раз по 2 литра соляры. Примерно дней через 5 ёмкость заполнили. Погода улучшилась, и солярка вновь пошла самотёком. C 16 февраля бегали на ледовый пункт наблюдать первые лучи солнца. Как назло, небо закрыла сплошная облачность. Дальше работали без особых происшествий. С почтой прилетела Надежда — жена Морозова и вновь как-то напряженно стало. В конце апреля прилетел борт и нам пришла замена. Прилетели Писаревы Сергей и Света. Мы попрощались и полетели на Нагурскую, заправились. С Нагурской полетели на Уединения, нас встретил Брысин. Тут забрали семью Бойченко Володю и Иру. Ира была в положении и, видимо, поэтому вылетала. Потом нас отправили на Греэм-Белл. Там просидели почти сутки. Там нас с Володей пригласили лётчики составить компанию и помочь допить бутылку со спиртом. Бутылка была литров 10 и осталось на донышке литра 2. Володя ушёл, а я просидел с ними, можно сказать до конца. Закусывали из больших банок печенью трески. Утром меня долго будили. Оказывается, нужно было за кого-то голосовать. Так поспать не удалось, и полетели на мыс Желания. Жажда мучила меня весь перелёт. На Желании заправились и к нам ещё на носилках занесли больного. Подозрение на аппендицит. Этот больной каждый час курил, а нам и так не хорошо было, а от дыма сигарет совсем плохо становилось. С нетерпением ждали, когда же долетим до Диксона. Уже больше двух суток добираемся до него. Сидеть было негде. Всё забито вещами, и мы на них, под самым потолком. Вот и Диксон, наконец. Сразу в общежитие и отдел кадров. Нам начислили отпускные. Дали чековую книжку справку, что мы находимся в отпуске. Проверили, насколько хорошо работает чековая книжка. Пошли в магазин тратить деньги. Почувствовали себя олигархами. Мы быстро купили билеты в Москву. Володя Бойченко брал билеты во Владивосток и у него были сложности. Потом мы с ним сгоняли на остров в магазин — купили ковры. Над нами посмеивались, что мы на Диксоне всё скупили, в том числе и ковры.

Так закончилась очередная зимовка. Потом я встречал семью Бойченко в Хатанге. Борю Трофимова с Юлей встречал уже на Прончищевой. Механик Жора Третьяков работал на Диксоне и как-то раз на разгрузке поранил руку тросом и умер от заражения крови. Отпуск прошёл быстро и на следующую зимовку я полетел один, так как ждал прибавления в семействе.

«Вспомнить всё»

Осенью 1972-го меня призвали на службу. Радиошкола в Лиепае, после которой следование – Зеленоградск, Росток и затем на остров Рюген. Форма флотская, погоны черные, три года…

К возвращению домой у меня созрело намерение работать радистом. Варианты были – Балтийское пароходство, аэропорт Пулково. По первому я уже почти устроился, т.е. побывал на собеседовании и должен был поехать на «смотрины» непосредственно на радиоцентр. Море не влекло, берег милее. Но, накануне конкретного визита в пароходство появился ещё вариант. Узнал, что Гидрографическому предприятию Минморфлота требуется радист для работы в Арктической экспедиции. Сказал отец, его знакомый по совместным поездкам на рыбалки работал там, и именно радистом. Владимир Никифорович Морозов был одним из старейших работников Предприятия, что называется с младых ногтей. Так в феврале 1976 года я попал на Север. Тут занятно отметить факт, что в период службы мы, конечно, задумывались о дальнейшей жизни на гражданке. Кто-то планировал вернуться на производство, иные собирались учиться, выбирали стезю. В том числе обсуждался и вариант, какого-то ЛАУ – Ленинградского Арктического училища. Что за ЛАУ, с чем его едят, что за профессии, предлагаемые для обучения, представление имели весьма слабое, а вернее никакого. И вот, устроившись в Гидрографию по военным «корочкам» радиотелеграфиста 1-го класса, я стал работать по специальности, на которую приходили как раз ЛАУшники. По специфике штатного расписания в экспедициях не было должности радист, мы значились техниками. Забегая вперёд, скажу, технической грамотности мне всю жизнь не хватало, в радиотехнике я ноль. Ну, не моё это, не понимаю! Починять аппаратуру я не умею, только эксплуатировать и ломать. Ремонтом занимались другие. Но, что касалось радиосвязи – её организации, ведения, то тут у меня уже были и умение и весьма приличная практика. Которые совершенно отсутствовали у ЛАУшников.

И вот – спецрейс грузового самолёта АН-26 из Ленинграда. Всего в экспедиции работало порядка сорока человек. Мы вылетели авангардом вшестером – радиоинженер Коробков и тракторист Семёнов работали уже не один год; трое молодых примерно одного возраста – я, повар Яковлев, оператор буровой гидрографической машины Лёха Ручинский; Лена Борисова – она работала в картографическом отделе Предприятия, а в экспедицию ездила на полевые сезоны поваром. Её муж Миша тоже работал поваром и в тот момент зимовал на базе экспедиции на острове Оленьем, к нему она и летела. В Архангельске к группе присоединился седьмой, немолодой уже рабочий Ержан Тажикеев. Остальной состав должен был прилететь следующим рейсом.

Ну, о первых впечатлениях, которые получил в Гидрографическом предприятии. Ведь до службы я около двух лет уже отработал в коллективе. Но, это были, как говорится, две большие разницы. Там механосборочный цех в опытном производстве, а по сути, в заводе, работающем на нужды своего НИИ. Контингент – слесари, станочники, сварщики. Роба, молоток-ручник, напильник, руки, в общем, работяги, выпивающие, забивающие доминошного «козла» в обеденный перерыв. А тут – наука! Все в костюмчиках, при галстуках. Интеллигенция. Это позже я узнал, что на Севере они переодеваются в другие костюмы – ватные, в валенки, шапки-ушанки и подавляющее большинство оказываются трактористами, вездеходчиками, рабочими, плотниками и пр. А уж, как принялись пить в дороге! да по прилету на Диксон, это  — ха! куда там до них заводским пролетариям! Такая байка-быль ходила, Морозов любил рассказывать: «Один устроился на работу. Ну, полетели в экспедицию. Как водится – пьянка-гулянка всю дорогу, в самолете, по прилету на Диксон ночь напролет, гостиница ходуном. Наутро проснулись – водки больше нет, кончилась. Загоношились – надо в магазин. Тот спрашивает: — А зачем? — Ну, как зачем? За опохмелкой! – А зачем?»…В общем, недолго он проработал, уволили вскорости. Ну, раз товарищ такой непонятливый…

Ержан, а как чаще звали – Сережа, легендарная личность. Казах, попал в Россию в молодые годы и прижился в Архангельске. Начинал в экспедициях ещё в ту пору, когда работали на собачьих упряжках, был каюром. Что забавно, за всю жизнь так и не научился толком говорить по-русски. Слова и выражения коверкал – «я собака ухо кусал»; «как зенит-окорок», в смысле «как зеницу ока»; любимым ругательством было – «кампазитр». С юмором мужик, легко воспринимающий даже насмешки, не со злобОй. Силищи неимоверной и специалист на все руки – на физическую работу, плотничать, строчить на швейной машинке и др. Страстный выпивоха, по пьянке колобродил – не остановить. Но, души добрейшей. Да и кроме него бойцов, таких как плотник Тихомиров Николай Иваныч, тракторист Якушев Олег, механик Рыбак, и других притчей во языцех, от которых Диксон и прочие населённые пункты содрогались — хватало.

Север встретил сорокаградусным, моментально проникающим в любые дырочки одеяния морозом, скрипящим под ногами белейшим снегом, и возрождающимся после долгой полярной ночи солнцем. Звенящей тишиной арктического безмолвия, перемежающейся с пургами, когда ветер начинал задувать со страшной силой и мело так, что из гостиницы не выйти. В первую экспедицию собирали меня дома, вот уж точно – как на Крайний Север. Спецодежды не было, её получил уже только на базе, а пока пришлось экипироваться, во что случилось возможным. Меховой полушубок предоставил напрокат Паша Семёнов. Самыми великолепными предметами одеяния явились бурки! Отцовские из белого фетра с коричневыми окантовками, этакая обувная роскошь, писк моды 50-х. Но, подошвы у них были кожаные, гладкие, в перемещениях по Диксону меня пришлось поддерживать с боков, потому что через каждые пять шагов я поскальзывался и рисковал грохнуться, костей не собрав. Апофеозом был чемодан с консервами! Вот уж в чём-чём, а в этом добре на Диксоне, да вообще на Севере, дефицита не ощущалось. Впрочем, они весьма пригодились пока сидели две недели в гостинице, лётной погоды не было, и попасть на Олений нашему авангарду возможности не представилось. Хотя впечатлили простота отношений и готовность людей помочь. Лётчиков, каких-то вояк с мыса Лескина – как только вертолёт сразу попутно подкинем, нет проблем. Особенно запомнилось знакомство с какими-то ребятами – я и не знаю – экспедицией, вместе с нами коротавшими непогоду в гостинице. Мужики были постарше. Общались, курили в холле, играли в шахматы. Они много говорили о Севере, я тогда впервые услышал фамилии известных (не мне) полярников. Интересно!

В связи с этим, опять забегая вперёд, вспомнился случай имевший место в гораздо позднее время, нежели о котором рассказываю. Двое добирались до места зимовки на станции, прилетели в Норильск. Далее надо было попадать на Диксон. А что-то с рейсами проблема возникла, самолёты не летали. Им сообщили, что есть договорённость с вертолётчиками, подкинут с аэродрома Валёк. Приехали туда. А ребята были лихие, пьяные вхлам. На взлетной полосе стоял МИ-8. Сели в него. — Ну что, летим? – А вы пассажиры? Летим. Полетели. Прилетают, выходят. Немая сцена. — А вроде, в Диксоне деревья не растут… Они в Игарку прилетели!

Итак, первый полевой сезон. Район работ – Обская губа, возле Тамбея. Там тогда были только полярная станция и фактория. В составе экспедиции было три радиста. Два Александра Васильевича — один Кузьмин остался на базовой радиостанции, второй Андреев шёл в полевую партию — третий я, на данный момент оказывался невостребованным. Поэтому пошёл в поле оператором буровой гидрографической машины. Партия вышла с базы санно-тракторными поездами, состоявшими из сцепов жилых и производственных балков, грузовых саней, и гусеничных вездеходов. Последние были оснащены буровыми машинами. Видом выполняемой работы был прибрежный, до 10-15 км. удаления от берега, промер глубин моря со льда. Район разбивался на геодезические квадраты, отбивались магистрали, перпендикулярно которым параллельными галсами ходили вездеходы, просверливая дырки во льду через определённое заданным масштабом расстояние. Через них производились измерения глубины с помощью лотлиня, а попросту говоря тросика с грузом, маркированного делениями на метры и дециметры. Наш экипаж промерной группы состоял из трёх человек – прораба инженера-гидрографа Евгения Евгеньевича Скрипова, водителя вездехода архангелогородца Володи Манушкина, ну и меня оператора буровой. Материалы фиксировались в полевых журналах и подлежали последующей камеральной обработке в Ленинграде. Затем издавались морские карты «для служебного пользования». Район в порядочном удалении от базы. Проследовали по льду пролива Овцына, пересекли Явай, спустились вдоль его берега к югу. Красотища! При форсировании Явая ландшафт холмов, между ним снежные распадки, в которых садились в глубоком снегу воза, приходилось перетаскивать двойной-тройной тракторной тягой. Крутые берега, высокий мыс Штормовой, от которого пересекли Обскую губу. Вёл отряд главный инженер экспедиции Виктор Владимирович Фредерихсен. Старый полярник, давно работающий на Севере. Бытовала шутка о трёх великих — Нансене, Амундсене и Фредерихсене. У Виктора Владимировича действительно были норвежские предки. Начал работать в Гидрографии в 40-х гг. Именем Фредерихсена в Арктике названы острова — в бухте Гафнер Фьорд на северо-западном побережье Таймыра и остров в устье реки Тамбей, как раз по итогам исследований того года. Его ровесником был и начальник экспедиции Александр Максимович Березин. Максимыч воевал, уйдя добровольцем в Военно-Морской Флот, был командиром тральщика на Балтике, имел ранение. В его честь на острове Оленьем был назван навигационный знак «Березин». В тот первый полевой сезон я жил в шестиместном балке с архангелогородцами — Ержаном, вездеходчиками Жорой Зиновкиным, Манушкиным; ленинградцами – трактористом Гришей Пузанским и доктором экспедиции Никифоровым. Основой экспедиции были ленинградцы, но существовала ещё и диаспора так называемой группы обеспечения от Архангельской гидробазы.

Вообще, гидробазы – филиалы Предприятия — существовали и до сих пор существуют, правда, уже как малочисленные подразделения, на всем протяжении Северного Морского пути. Архангельская, Игарская, Диксонская, Хатангская, Тиксинская, Индигирская, Колымская, Певекская, Провиденская. Позднее, изучая историю освоения Арктики, я обратил внимание, что структура Гидрографического предприятия весьма напоминает организацию Великой Северной экспедиции XVIII века. Главное управление той – Адмиралтейств-коллегия, находилось в Санкт-Петербурге. Подчиненные ей отделения разместились в Тобольске, Туруханске, Якутске, Охотске. Строились суда, экспедиция была разделена на отряды по районам исследований. Так же и Гидрография – головное Предприятие, гидробазы, экспедиции, арктические отряды. Наша Первая Комплексная Арктическая базировалась на Оленьем; Вторая на Северной Земле, затем на Новосибирских островах; Третья – на Индигирской и Святом Носу; Четвертая – Певек, Провидения.

Первая КАГЭ — именовавшаяся до этого Двенадцатой — была старейшей, на Олений перебралась в 1964 г., до того базировалась на Харасавэе, ещё раньше работала на Земле Франца-Иосифа. Занималась строительством навигационных сооружений. А в упоминаниях старых полярников звалась «Золотой», за постоянство, стабильность, преемственность традиций. Люди работали годами, текучка была очень небольшой, случайные не задерживались. Это аксиома, что Север затягивает. Помнится, когда пришёл в экспедицию, слыша от своих коллег, что – один работает уже четыре года, этот пять, тот восемь…, дивился – да ну, как можно, столько не живут… И работая первый сезон, думал – больше не поеду, попробовал, посмотрел, хватит. Однако, это «пробование» растянулось на тридцать пять лет.

С окончанием полевых работ, к июню месяцу, отряд вернулся на базу. Основная часть экспедиции полетела домой, на Оленьем осталась группа летовщиков для сохранения инфраструктуры, подготовки к следующему сезону — ремонта техники и оборудования, балково-санного хозяйства — и приема снабжения, ожидавшегося в навигацию. Я в её составе уже радистом. Старшим летовки остался Фредерихсен. Тот год стал для Виктора Владимировича последним в Арктике. Уже тогда он почувствовал болезненные ощущения, по возвращению на материк прошёл медицинское обследование, врачи определили рак горла. И в 1978 году он умер.

Летовка проходила спокойно. В начале июня пригрело солнышко, снег начал таять, обнажилась тундра. Прилетели пернатые – гуси, утки, куропатки, кулики. Гусиная охота. Ох, азартное дело! Оружие в экспедиции было, наряду с казёнными мосинскими винтовками, хранившимися у начальника в сейфе, так же и охотничье. Последнее не регистрированное. У нас в радиорубке, например, был и 16-й калибр и 20-й и нарезная мелкашка. Происхождение сей нелегалки было туманным – ружья были, так сказать, благоприобретёнными, оставались и передавались из рук в руки, кому-то от кого-то. Патроны можно было свободно купить на факториях — торгово-закупочных точках – попадавшихся на путях наших следований в различные районы работ. Ближайшая от Оленьего, Еси-Яха, располагалась в ста километрах. Гусей на Оленьем много. Появляются в конце мая. Сначала одиночки-разведчики, следом в июне стаи – со всех направлений, туда-сюда, ищущие места для кормления и гнездования. Народ лихорадочно начинает готовить снаряжение, выпиливать из фанеры профиля гусей, раскрашивать их, устраивать в тундре скрадки. К концу июля ушёл лед, открылось море, заплавали кораблики. Началась рыбалка. Омуля ловили сетками. Рыба шла на стол и в заготовку. Прилетели работники отдела береговых радионавигационных станций (РНС) нашего Предприятия – радиоинженер Николаев Анатолий Николаевич, радиотехник Трусов, механик Мицкевич, плотник Лунев, рабочий Иванов. За год до того ими была опробована на Оленьем радионавигационная аппаратура. Балки, в которых её установили и жили сами, арендовали у нас и стояли в полукилометре от базы. В 1976 году выбрали место в 25 км к северо-западу и начали строительство стационарной станции. Первыми начальниками и конструкторами РНС БРАС Олений были Николаев и Эдуард Иосифович Ивашкевич. В августе стало поступать снабжение. Генгруз – ГСМ, оборудование, продовольствие. Отдельно судно-угольщик. И, как правило, последним, уже в сентябре, овощник.

В октябре гидрографическим судном «Лот» снялись с острова и ушли на Диксон. На смену нам этой же оказией заехала группа зимовщиков, которой предстояло продолжить работы и дождаться прилёта экспедиции в будущем году. В море я оказался второй раз в жизни. Первый случился на Балтике, когда нас после окончания радиошколы везли из Балтийска в польский порт Свиноуйсце, причём на таком же гидрографическом судне. Только называлось оно «Херсонес» и являлось кораблем радиотехнической разведки ДКБФ. Как тогда на «Херсонесе», так и в этот раз на «Лоте» чувствовал себя ужасно, что лишний раз подтвердило мою сухопутную сущность.

Далее самолеты – Диксон-Москва-Ленинград. Дома.

Известный наш полярник, радист №1 СССР Эрнст Теодорович Кренкель, так характеризовал свою судьбу. «Приобщение к Арктике, так же как и к радиоспециальности начались случайно. Случайность и необходимость, как-то складно сосуществовали в моей жизни».Так и у меня. Случайно попал в радиошколу и стал радистом, случайно приобщился к Арктике.

Следующий арктический сезон начал развиваться по тому же сценарию. Опять февраль, начало полевого периода, снова спецрейс Ленинград – Диксон, вертолёт Диксон – Олений, и база экспедиции. Но, на этот раз я шёл в полевую партию радистом. Уволился Кузьмин, на базе остался Андреев. Жить мне предстояло с Березиным, который сам тоже пошёл в поле. В отличие от предыдущего года, когда радиостанция размещалась в «инженерском» балке, в котором жили гидрографы, теперь для этой цели был выделен отдельный – начальник с радистом. Саша Андреев помог оборудовать и установить радиостанцию, т.к. для меня это было впервой, нужным опытом не обладал. А смонтировать всё надо было так, чтобы было надёжно закреплено, чтобы при следовании каравана работать в движении, оперативно разворачивать и сворачивать антенное хозяйство на стоянках. Район работ располагался ближе, нежели в предыдущем сезоне. Начали производство промера от острова Шокальского в северной оконечности Явая и перемещались на юг вдоль его западного берега. Поскольку мой режим был определён сроками связи – утренним, дневным, вечерним – занимавшими не очень много времени, остальное время я принимал участие в работе геодезической группы. Жили мы с Березиным вполне дружно, правда, не без казусов. Максимыч был своеобразным стариком. Из тверских, этакой крестьянской закваски. Рассказывал, что поступить в Арктическое училище его побудила, прочитанная в детстве книжка «Дневник штурмана Альбанова», что пацаном играл в деревенских сугробах в полярника. Любил сам что-нибудь мастерить, плотничать, при этом очень дорожил инвентарем. «Мой топор», «моя лопата», «моя ножовка»,… у него даже на рукоятках инструментов и на всём прочем были вырезаны метки – «березин». И вот, заготовка дров. Обогревались буржуйками, плавник собирали на берегах. Трактористы притаскивали брёвна в лагерь, механики пилили бензопилами. Пользователям оставалось их расколоть и сложить в специальные «обносы» — дощатые лари, которыми по периметру были оснащены балки. Максимыч колет, я подбираю, укладываю. Кстати сказать, колка дров при минус сорока градусах увлекательное занятие. Чурки насквозь промороженные, даже самые толстые после нескольких удачных ударов с треском разлетаются на плахи. Но, тем не менее, не легкий труд. Вижу, дед подустал: — Александр Максимыч, давайте я поколю. – Нет! Ты МОЙ КОЛУН сломаешь. Ну, раза с которого-то уговорил таки. Взялся поухватистей, эх! раззудись плечо, и с первого замаха – мимо…! топорищем об чурбан! Хрясь! Колун напополам – железяка в снег, деревяшка в руках…  ЕГО КОЛУН !!! Любимый! Ой, что было!!! – он потом со мной неделю не разговаривал! Вечерняя связь. Рабочий день давно закончился, отужинали. А у меня срок с базой в 20 часов. Сидим в балке, занимаемся чем-то, каждый своим. Половина восьмого — поглядываю на часы — без четверти, без десяти, помню. И вдруг, глядь – а времени-то… уже четверть девятого!.. Забылся! Срок-то прозевал!.. Молчу. И тут Березин: — Ох! про связь-то мы забыли! МЫ забыли. Это ж совсем другой коленкор! Если б я подхватился – я забыл… А так – МЫ ! Вина напополам!

В тот сезон я выехал в Арктику только на полевой период, на четыре месяца. Такие были циклы – февраль-май поле; июнь-сентябрь летовка; октябрь-январь зимовка. В предыдущий год я летовал на Оленьем, теперь должен был лето отдыхать дома, а в сентябре заезжать зимовать. Так мы, три штатных радиста и чередовались. Но, как я сказал уже, Кузьмин уволился, нас осталось двое. Андреев после зимовки, тоже готовился на вылет в отпуск. Снова оказался востребован третий. Им стал Лопухов. Александр Леонидович, Саша. Он прилетел в апреле. Так мы познакомились. Вот, интересно у нас радистов бывает. Мы связываемся в эфире порой даже на больших расстояниях. Передаем информацию, общаемся морзянкой или в телефонном режиме. Узнаём друг друга по почерку — стилю работы ключом или по голосу, переходим на ты. Но, в подавляющем большинстве случаев не встречаемся очно. Сашка начал работать в нашей экспедиции задолго до меня, а потом перевёлся в радионавигационный отряд снабженцем. Собственно, когда в штате образовалась брешь, я и пришёл на освобожденное им место. Его фамилия упоминалась и звучала постоянно. Больше того, во время первой моей летовки он находился на гидрографическом судне – кажется, это был старенький «Зенит» — обеспечивал доставку грузов на станции. Мы связывались, разговаривали. А ещё в специфике работы присутствовал такой нюанс: объекты Предприятия рассредоточены по всему Северному Ледовитому океану от Архангельска до Берингова пролива, фамилии работников зачастую на слуху. Раньше или позднее, каждый после «отсидки» прибывает в Ленинград, и в стенах Предприятия мелькают, или часто видишь разные лица. Но, наоборот – без фамилий. И очень удивительной случается, вдруг, стыковка этих составляющих, когда узнаёшь фамилию того или иного лица. Так и с Лопуховым у меня получилось, когда он сошёл с вертолёта – так вот этот и есть Лопухов? Да я ж это лицо сколько раз видел в конторе! фамилии не знал. И совсем другим его себе представлял. Теперь он возвращался в родные, так сказать, экспедиционные пенаты.

Впоследствии мы проработали с Сашкой тандемом десять лет и оставались эти годы основными радистами экспедиции, третьи менялись, приходили и уходили по разным причинам. И помимо что коллеги, стали друзьями в жизни, даже родственниками – Зина, Сашкина жена, крёстная моей дочери.

В обычный срок – в конце мая пришли на базу. И домой, в лето, в тепло. Момент июньского возвращения на материк бесподобен. В Арктике ещё зима, сугробы выше головы. В самолёт, и через несколько часов в Архангельске. А здесь – лето! Тепло, зелень, упоительные ароматы, голова начинает кружиться и дух захватывает! Кажется, тогда я схватил тепловой удар. Дело было по прилёту в Ленинград, на следующий день. Утром надо было явиться на работу, написать рапорт о прибытии, оформить отпуск. А жара стояла под тридцать градусов. Договорились с Верой, что она подъедет во второй половине дня к конторе, я уже должен был освободиться, встретимся и отправимся по своим делам. Так и сделали. И вот, возвращаясь уже домой, в метро я почувствовал себя плохо. Без болезненных ощущений, но головокружение, в ногах слабость и кончиков пальцев рук онемение. А главное – язык перестал повиноваться. То есть, соображаю нормально, хочу что-то сказать, в голове четко складываю задуманную фразу, а вымолвить не могу, не слушается язык…. Я пыжусь – ааа.., эээ.., трр-прр…, а ничего не выходит! Раз попытался, два… — ни фига. И тут жена начинает ржать! Да мне и самому смешно, но ей показываю, кручу пальцем у виска, в смысле – что ты ржешь, дура?! Смешно ей, видите ли! Я, может, теперь никогда в жизни не заговорю…. И захлопнул коробочку. До дома уже недалеко оставалось. Приехали, температуру померил – под сорок. Пришла соседка — она медичка — вкатила какой-то укол, дала снотворное, вырубился. Через несколько часов проснулся, всё прошло, отпустило. Да вообще, недомогание, заболевание по возвращению из Арктики, это, как закон. Простуда – святое дело, хоть в самую жару. Там микробов нет, а на материке они все на тебя тут же толпой и набрасываются, да вдобавок на потерявший иммунитет организм. Зато, когда наоборот туда с материка – чувствуешь себя, как огурчик. Так что, нашему экспедиционному врачу работы по профессии было не много, только своевременно раздавать витаминки. По большей части Николаю Александровичу приходилось заниматься хозяйственными работами, кроме того он неплохо плотничал, умело жестянил. Но, редко, да метко, его знания и умения иной раз пригождались в критические моменты. Такие случались.

Лето прошло в отпуске. В походах с друзьями, за грибами. А в сентябре, к октябрю на зимовку. Рейсовыми самолётами до Диксона, дальше на Олений гидрографическим судном. Старшим Скрипов. Очень многое зависит от того, кто является начальником группы, тем более зимовочной, в беспроглядную темень, в трескучие морозы. Когда долго тянущиеся месяцы приходится проводить в ограниченном пространстве, в малочисленном коллективе. Ну и конечно зависит от состава самого коллектива. С Евгением Евгеньевичем мы сработались ещё в первый мой полевой сезон, в одном промерном экипаже. Выдержанный, спокойный. Его все в экспедиции уважали. Зимовать с ним было одно удовольствие. Уже позже я где-то вычитал замечательное наставление руководителю – «главное в руководстве не слишком руководить». Но, сам для себя его вывел гораздо раньше, на примере Скрипова. Евгеньич не слишком руководил. Не нажимал, не заставлял, просто под влиянием его авторитета каждый исполнял свои обязанности без погоняла. Но, когда было нужно, его мнение являлось последним, а решение беспрекословным. Умница, эрудит. И настоящий лидер, хоть в работе, хоть за праздничным столом. Если в летний период побочными кроме работы занятиями являлись гусиная охота и лов рыбы, зимой практиковали песцовый промысел. Но, решением начальника зимовки он разрешался только коллективным, в общак. Никаких разделений типа – я ловлю сам. Чётко распределялись обязанности: один обеспечил привадой, настрелял осенью нерпы. Эта охота велась при ледоставе, на нашей зимовке таким охотником был стармех Михайлов. Тем самым свой вклад в общее дело внёс, больше от него ничего не требовалось, уже в доле. Приготовили капканы, в ноябре развезли по точкам. Были растянуты две цепочки — по берегу в одну сторону от базы на 10 км, и в противоположную на 8. Выделялся вездеход, через каждые несколько дней ездили проверять, перезаряжать, снимать добычу. Этим занимались водитель вездехода Володя Белеутов, Миша Борисов и я. Следующий член бригады – обдирщик, сиречь съёмщик шкур, таковым являлся доктор Никифоров, у него это шибко хорошо получалось. Участие начальника в общем деле заключалось в молчаливом надувании щёк и закрывании глаз на происходящее. Промысел-то наш был незаконным. В конце зимовки устраивали дуван – всё добытое на равные кучки и распределение по жребию. Кроме дополнительного занятия в долгую полярную ночь, промысел песца приносил и нехудое материальное подспорье, которое в случае удачной охоты могло составить сумму равную доброй половине зарплаты. Правда, это была определённая морока – во-первых, контрабандный товар надо было вывезти на материк, впрочем, учитывая что летали мы спецрейсами, сие было не слишком сложным; во-вторых, шкурки выделать; а главное – нужно было продать. Но, в результате вся эта «игра свеч стоила». Ближе к окончанию зимовки пришла радиограмма – Евгеньичу предложили зарубежную командировку для работы в Мозамбике. Он, конечно, согласился. Ему на смену прилетел Анатолий Аркадьевич Старостин. А мы готовились к очередному полевому сезону. Но, командировка Скрипова не сложилась. «Дорогу» перешёл другой – Артур Теслин. И несостоявшемуся «африканцу» через месяц пришлось вернуться в Арктику.

В поле я опять пошёл в другом балке. Для гидрографов построили новый, более просторный «инженерский», а прежний определили под радиостанцию. Жили вчетвером – Березин, гидролог Анопольский Владимир Наумович, доктор, и я.

1978 год.

С июня дома. Отпуск. Ездили в Пярну. Поехали наобум, знакомая порекомендовала Прибалтику. Собственно, ничего особенного. Ну, загорали, болтались по городу. Я не любитель курортных отдыхов. Запомнилось разве что, как приняли нас хозяева, у которых поселились. С жильём определились случайно, сошли с автобуса, поинтересовались у первой же подвернувшейся прохожей квартирным бюро.   — А вам что, нужно где-то остановиться? Можно у нас, мы сдаем. Правда, на окраине, но море то же самое. И дешевле, чем в центре. Договорились. Эстонцы, молодая семья и родители. Двухэтажный дом, старики живут в первом, молодые наверху. Летом уходят во времянку, второй этаж сдают. Причём, как сами жили, так всё и оставили. Гостиная, спальня и небольшой кабинет. За три недели хозяйка поднималась к нам всего лишь дважды – один раз ей, что-то понадобилось взять в СВОЁМ шкафу, спросила – можно?(!); другой в наше отсутствие – поменяла постельное бельё. Утром они все на работу, мы одни. Ключ – сказали – когда уходите, оставляйте на крыльце под ковриком. Настал день отъезда, будний, они как обычно на работе. Спрашиваем – а как же? мы уезжаем. – Так, как обычно – закроете дом, ключ под коврик положите…

Затем опять милые сердцу летние походы с друзьями, на рыбалки, за грибами. Отпуск у меня выходил длинный. Во-первых, он сам по себе был, что-то больше 40 рабочих дней, кроме того в Арктике мы работали без выходных, за эти дни набирались отгулы. Ну, а когда вся эта «гулянка» заканчивалась, оставшееся до следующего отъезда время брал за свой счет. Это называлось – межэкспедиционный отпуск. Тем более в нём, как правило, не отказывали. В стенах Предприятия в этот период оставались востребованными только гидрографы, которые занимались обработкой полевых материалов. Прочим – механикам, трактористам, радистам, поварам и т.п. применения не находилось. Правда, иной раз приходилось отбывать трудовые повинности в колхозе или на овощебазах, но эти мероприятия я всегда старался «закосить».

1979 год.

Четвертое уже поле. Снова Обская губа. Работаем ещё южнее, район мыса Ханара-Саля. На базе Лопухов. Третий радист Саша Андреев — Александр Васильевич — вот уже второй год идёт работать в строительную партию, которая занимается сооружением навигационных знаков на острове Сибирякова. Впереди мне предстоит летовка. Пожалуй, что самое удачное поле из всех состоявшихся доселе. И с погодой везло, пург было мало, поэтому всё ладилось с выполнением плана по промеру, и у меня со связью был полный ажур. Березин на этот раз в поле не пошёл, отрядом руководил Скрипов. Максимыч хоть и неплохой мужик, но излишне нагнетал. Нервничал, когда из-за непогоды начинал «гореть» план, когда случалось непрохождение радиоволн, из-за чего пропадала связь. Это отражалось на общей обстановке. В балке жили втроём – Анопольский, доктор и я. Владимир Наумыч компанейский мужик, вокруг него собственно ядро экспедиции и кучковалось. И чаще всего именно наш балок был центром каких-либо празднований или просто сабантуев. А так же, камбуз Борисовых, Лена перевелась из камералки в экспедицию на постоянную работу поваром.

Летовка же наоборот не задалась, даже несмотря на то, что старшим группы остался Евгений Евгеньич. Нет, всё в целом было как обычно — работа, охота, рыбалка. Сейчас уже не смогу сказать, что именно было негативным, помню только, что коллектив подобрался не самый лучший. В навигацию начала поступать новая аппаратура. Лопухов по возвращению в экспедицию затеял обновление технического парка и истинную революцию в радиочасти. В начале этого рассказа я сказал, что радиотехника не мой конёк. Двигателем прогресса явился именно Сашка, в чём я его целиком и полностью поддерживал. Третий наш радист Андреев оставался индифферентен. Александр был хорошим человеком, но как-то у него душа за происходящее в экспедиции не болела, довольствовался своими интересами. А ещё через год перешёл от нас в другое подразделение.

В октябре ушли с Оленьего гидрографическим судном «Яков Смирницкий», которое заканчивало свою навигацию. На этот раз прямо в Архангельск. Судно из новой серии гидрографов, постройки в Финляндии, несравненно комфортабельнее стареньких деревяшек типа «Лота». Но, в Баренцевом море таки поболтало, сутки провёл в горизонтальном положении.

80-й год. Олимпийский.

Как обычно прибыли на Олений в феврале. В том году по каким-то причинам никак не мог утрястись вопрос района работ. Срочно востребовался промер в проливе Малыгина между Ямалом и островом Белым, так же нужно было продолжать обрабатывать восточный берег Обской губы, к югу от прошлогодних участков. Решилось в последний момент – одна партия под руководством Скрипова ушла в Малыгина, другая осталась работать вблизи Оленьего, всего в каких-то 30-40 км от базы. Так сказать, по облегчённому варианту. Мне хотелось пойти со Скриповым, интересно было посмотреть другие, новые места, но, туда пошёл Андреев. Впрочем, я не сильно сокрушался, поскольку была достойная альтернатива. Лопухов остался на базе, предстояла большая работа по введению в строй новой аппаратуры, и я надеялся принять в этом участие, пользуясь близостью нахождения, а так же учитывая, что необходимости постоянного присутствия радиста в партии, возглавляемой Старостиным, не было. Конечно, для надёжности я разворачивал внешнее мачтовое хозяйство с подвесной антенной, но в принципе реально было обойтись и штыревой постоянно закреплённой на балке, ей я пользовался во время переходов при движении каравана. То есть, Старостин вполне мог бы осуществлять связь самостоятельно. Но, Аркадьич меня упрямо не отпускал. Не столько из-за нужды в радисте, сколько из-за большого объёма гидрологических работ в коих я участвовал. На базу я всё-таки приехал раньше, чем вернулся отряд. Ознакомился со всем, что Лопухову удалось сделать. Здорово! Сашка молодец. Телефонизировал всю базу, ввёл в работу коммутатор, теперь у нас во всех строениях – в мастерских, в складах и т.п., а также в комнатах жилого дома — появились телефоны. Запустил мощный радиопередатчик для связи на коротких волнах. В перспективе ожидалось поступление такого же для средних волн. Установил УКВ радиостанцию для связи с судами. Задействовал фототелеграфный аппарат, тогдашний прообраз современных факсов, принимали фотогазету (весил тот «факсик» 80 кг!, сейчас такой можно увидеть среди экспонатов музея-ледокола «Красин»). И оставался на летовку, чтобы продолжить начатые работы. А я полетел домой. По расстановке, после отпуска мне предстояла зимовка.

Лето. Оно было прекрасно. Мы сняли дачу. Собственно, не для двоих, а на всю родню. В деревне Кучерово на Мичуринском озере. И жили всё лето, приезжали друзья и родственники. А в середине лета три недели отдыхали на Острове на Лисицинском озере. Хорошая погода, рыбалка, грибы. Это был самый продолжительный из всех наших походов, и самый распрекрасный. Полученного морального и физического заряда должно было хватить на весь срок грядущего заезда в Арктику.

А он состоялся в сентябре. Старшим зимовки снова Скрипов.

1981 год.

Прошла зимовка, в феврале прилетела экспедиция.

И в тот год поменялся образ моей работы. Сбылась мечта идиота! – я остался на базе. Получилось спонтанно, Лопухов накануне выхода в поле поругался с Березиным и решил с ним не оставаться. Мы быстренько всё переиграли, пошли к Скрипову, к Березину, согласовали и поменялись местами. Сашка пошёл в промерную партию.

Что касается мечты идиота. Мне давно хотелось остаться работать на базовской радиостанции. И вот почему. Я же прежде всего радиотелеграфист, морзянщик. А в телеграфном режиме мы работали только с базы – с Диксонским радиоцентром, с авиацией, с другими полярными станциями, с судами в периоды навигации. Из полевой же партии связывались в телефонном режиме голосом. Таким образом, работать на базе приходилось только по четыре месяца — на летовках или зимовках — а большую часть времени оставаться от этой работы отлученным. В моём профессиональном уровне, не то что не наблюдалось прогресса, а наоборот происходила деквалификация. Ну – четыре месяца практики, потом восемь перерыв. О каком прогрессе может идти речь? Он не успевал нарабатываться. К приёму морзянки на слух каждый раз приходилось привыкать заново; иной раз тестировал скорость своей передачи простым двусторонним ключом (электронный я не любил, работал иногда, но научился делать это другой рукой – левой), она оставалась неизменной – 140 знаков в минуту буквы, 95 цифры. И это уже в конце четырёхмесячных периодов. Опять забегая вперед — поработав пару-тройку лет по восемь месяцев с меньшими перерывами, я снова протестировал себя. Мне казалось, что работаю так же, как и раньше; однако показатели случились разительно выше – 165 буквы и 105 цифры. Так, незаметненько. Так же и приём стал несказанно лучше. Остались мы впятером. Березин, завхоз Боря Серебряный, механиком Юра Воробейков, я, и прикомандированный от отдела РНС повар Юра Ширяев.

Я всерьёз стал задумываться о перемене места работы. Это было вызвано личными мотивами. Жена начала жаловаться, что ей скучно оставаться одной, тяжело дожидаться моих возвращений. Поэтому я нацелился на переход в систему Гидрометеослужбы, на какую-нибудь стационарную полярную станцию, чтобы ездить на Север вместе. Даже поставил в известность о своих планах начальника, чтобы моё возможное увольнение не стало неожиданностью, с уходом Андреева в экспедиции осталось два радиста – Лопухов и я. Березин воспринял правильно, дал в отдел кадров радиограмму с просьбой ускорить подбор нового, тем более что он и так был нужен. Лопухов работал в предшествующее лето, я после зимовки, оставаться на грядущую летовку было некому. Здесь уместно сказать об определённой уникальности нашей специальности. Я написал о том, что специалистов среднего звена для Арктики готовило Ленинградское Арктическое училище, и они приходили к нам в Гидрографию, но были радиотехниками, а никак не радиооператорами. ЛВИМУ или в просторечии Макаровка выпускало специалистов с высшим образованием, они были радиоинженерами. Гидромет готовил радистов-метеорологов для себя на курсах полярных работников. Так что, найти радиста-оператора было не так просто.

Полевой период подходил к концу, Ленинград с ответом не спешил и «воз» оставался на прежнем месте до самого последнего момента. Пока, наконец, согласия не дал Лопухов.

Сашке пришлось остаться вынуждено, это в его планы не входило. По прибытию в Ленинград, июнь месяц я ещё поработал в Предприятии — завхоз Серебряный задержался на Оленьем и я вёл его дела. Нужно было распределить груз, привезённый спецрейсом на материк, сдать кинофильмы, взятые напрокат в пароходстве, развезти посылки, и пр. Но, архиважной задачей было — выручить Лопухова. Помог случай – подвернулся некий Платонов. Задачей номер два было отправить оного на Олений. Но, ему нужен был месяц для увольнения с прежнего места работы и прохождения медкомиссии. Всё это он сделал, а потом…, потерялся. Березин, Скрипов были в отпуске, никто за ситуацией не следил. Очевидно тот, воспользовавшись бесконтрольностью, куда-то уехал, может быть домой, он жил в Бокситогорском районе области. И в начале августа мы уехали в деревню, я в полной неопределенности, уже склоняясь к тому, что если Платонов не появится, то ехать зимовать придётся мне. Но, Платонов всё-таки объявился, о чём я узнал, позвонив позже Березину. Правда, наших надежд новый радист не оправдал. Саша был неплохой парень, но профессионально оказался совершенно несостоятельным. Например, как рассказывал мне потом Лопухов: у нас некоторые радиоприёмники питались от специальных анодных сухих батарей, которые являли из себя достаточный дефицит. Поэтому, отработав сеанс связи, эти приёмники нужно было выключать, дабы экономить энергию. Но, вот незадача, на их панели рядышком располагались два тумблера — одним отключалось питание, а другим динамик. И Платоша упорно отключал второй – становилось тихо, вот и хорошо. Хотя Сашка сто раз объяснял ему, что выключать надо – ВОТ ЭТОТ !   — Я забыл… А мы всё-таки дорожили радиоаппаратурой и всем прочим, нажитым таким непосильным трудом. Не говоря об остальном. Месяц Лопухов его стажировал, и вынужден был прийти к выводу, что оставлять Платошу – или иначе «Керенского», потому что звали его Александром Фёдоровичем – в этой роли на зимовку, равнозначно оставлению зимовки без радиста и без связи. И как не прискорбно, пришлось Лопухову остаться самому. Тем самым он, как это у нас называлось, «отсидел круг» — поле, летовка, зимовка, ещё поле — 16 месяцев.

А мои перемены продолжились. В экспедиции освободилось штатное место повара и я, переговорив со Скриповым, который стал начальником экспедиции вместо подавшего в отставку Березина, устроил на работу жену. И мы тоже собрались на «круг». Тем самым пока отпадала необходимость в третьем радисте, Платоша остался в экспедиции рабочим.

Нелегко было прийти к такому решению. Ведь экспедиция сугубо мужская, мобильная. Условия для женщин не приспособлены. Была, правда, Лена Борисова, но здесь несколько другая ситуация. Они с Мишей оба повара, старые полевики, у них был отдельный балок-камбуз, в котором и жили. А другие, так сказать, расквартировывались по 3-5 человек, по роду занятий – инженеры, механики, трактористы и т.д. Значит что – только база. Поэтому, в поле опять пошёл Лопухов, а на Оленьем остались: Березин, перешедший на должность начальника партии; мы; новый завхоз Володя Голко, сменивший на этой должности Борю Серебряного; а вот, кто ж механиком? – не помню. Воробейков? Или Ронгонен? До этого, оставаясь на базе, мы радисты, жили в своей радиорубке. Между прочим, очень удобно – утром проснулся, глаза открыл, и ты уже на работе. Теперь мы с Верой обосновались в одной из комнат жилого дома.

Полевой период прошёл своим чередом, спокойно. Впереди были летовка, зимовка, и следующее поле.

Да! Ещё следует отметить, что в тот год у нас появилось телевидение! Пошло телевещание программы «Орбита», с запущенного искусственного спутника Земли. На зимовке Лопуховым была введена в действие телевизионная станция «Экран», которая принимала одну центральную программу. Раньше полярные вечера, как на базе, так и в поле, скрашивались просмотром кинофильмов. Это как «Отче наш», как каждовечерняя молитва Господня. Ох, как оно было надоевши! Дело в том, что заниматься этим приходилось радистам, на которых традиционно возлагались обязанности внештатных киномехаников. – Ну, что сегодня посмотрим, «Ивана Васильевича» или «Девчат»? А давно «Оптимистическую трагедию» не смотрели… Не, давайте «Пятеро с неба»…Фильмы, которых было порядка двух сотен, хранились уже, может быть даже не один десяток лет и почти не обновлялись. И вот, хочешь — не хочешь, а народ поужинал и требует зрелищ, заводи старенькую, трескучую  «Украину», и крути им кино. В сто двадцать восьмой раз одно и то же. Только в последние годы изрядно пробивной наш завхоз Боря Серебряный, каким-то образом, по знакомству, сумел присоседиться к кинопрокату Пароходства, где мы проходили под кодовым названием «Пароход Олений» и брали два-три десятка новых фильмов на время «рейса», т.е. полевого сезона. А обновление штатного ассортимента происходило, но это была умора – производили обмен в навигацию со случающимися у нас пароходами.  — Ченч фильмами делать будем? – Будем. – Только интересными. – Ну, конечно. Собираем пару десятков самых худых, которые отдать не жалко, согласуем список: — Называется так-то. – А он про что? – О! да это такой крутой боевик! … В общем – реклама движитель торговли. И от них получаем не лучшую дребедень. При следующей оказии они уходят на другой пароход, и такой вот «круговорот кино в природе», иной раз и свои фильмы получали обратно, с другого уже парохода – о, «это ж мой гардеропчик!»

А к телевидению, как ко всему хорошему, привыкли быстро. Дня за три, как будто бы оно всю жизнь и было. Кроме как на базе, телевидение впоследствии наладили и в полевом отряде. А как мы с Лопуховым мечтали о телефонной связи с Большой Землей! Были такие специальные радиостанции — Москва РАДИО, Ленинград РАДИО, Мурманск РАДИО и другие в портовых городах, через которые моряки с судов по радиосвязи могли соединяться с обычными телефонами и разговаривать со своими домашними. Мы их частенько подслушивали и жутко завидовали. Технические возможности для этого у нас были, а соответствующего разрешения не было… У Антарктиды было! – мы слышали переговоры с антарктических станций – а у Арктики не было…Сейчас, когда весь земной шарик обвешен спутниками, работают ДЖиПиэСы и ГЛОНАССы, ГЛОБАЛСТАРЫ и ИРИДИУМЫ, ТРИКОЛОРЫ и пр., когда есть ИНТЕРНЕТ, происходящее тогда кажется жутким архаизмом. А ведь оно было совсем ещё недавно. В прошлом веке.

Итак, прошло поле, началась летовка. Народу в тот раз осталось много, человек что-то около 15. И далеко не самый лучший коллектив подобрался. Во главе с балбесом начальником Наумовым Борисом Петровичем. К представлению этой фигуры я ещё вернусь позже. Он вообще-то давно уже работал в ГП, но в других экспедициях, в нашу приехал первый раз. По шапошному знакомству казался вроде ничего мужиком, а на деле, когда поближе познакомились, оказался болтуном, бездарем и алкашом. Вдобавок ещё и подлецом изрядным. С нетерпением ждали, когда же, наконец, этот период пройдет и пьяная банда умотает. А отработали, как обычно. Ремонтные работы произвели, снабжение приняли, рыбу поймали, на гусей поохотились.

Про гусей отдельный рассказ. Каждую летовку мы практиковали заведение домашнего стада. В июле отлавливали в тундре свежевылупившихся двух-трёхдневных гусят, привозили «домой». Они маленькие вполне самостоятельные. Только из гнезда, а уже бегут плавать, кормиться. Касаемо второго, настригали травы, замешивали понемногу хлебную или крупяную каши. Первое время держали в доме в большом ящике. А вот, касаемо купания, тут приходилось наоборот воздерживаться и быть предельно осторожными. Дело в том, что мамаша-гусыня непрестанно смазывает птенцов, выделяемым ей жиром, отчего они становятся «непромокаемыми» и болтаются в воде, как поплавки. А без этого моментально простужаются и гибнут. Поэтому главное было тщательно следить, чтобы они не мокли, делать поилки с узкой щелью, дабы только клювы могли просунуть. Ставить обогреватели, чтобы им было тепло, и держать наготове грелки и рефлекторы – сушить в случае необходимости. Обязательно надо было иметь сено на подстилку и почаще менять. А оно было. В качестве продовольственного снабжения нам каждый год привозили мясо в виде живого скота – по паре бычков и свиней. Их держали в специально построенном для этого скотнике, до наступления холодов, потом забивали. Ну а как иначе? Рефрижераторами станции не комплектовали, да и круглосуточной электроэнергии, чтобы держать морозильные камеры не было. А вместе со скотом поставляли пакетированное сено и комбикорма. Недели через две гусят уже можно было выносить на улицу — в хорошую погоду, конечно — выпускать в дощатую, переносную с одной травки на другую, загородку. Над ней натягивали сетку, защиту от хищников – поморников. Когда подрастали, устраивали им пристанище в том же скотнике. Гусята замечательно приручаются, человека, который за ними ухаживает и кормит, почитают за мамку и ходят следом. Когда вставали на крыло, начали улетать в тундру, кормиться на озёра, но каждый вечер возвращались домой и дружно шли в скотник, зная, что там приготовлен ужин – лоханка распаренного комбикорма. Вообще, конечно забава, но — эти «гусиные эксперименты» были своего рода жестокостью. Ведь, отбирая дикарей у природы, мы тем самым обрекали их на гибель. Летать они начинали недели на две позже своих тундровых собратьев, были перекормлены. И хоть поглядывали уже к осени на тянущиеся в южном направлении гусиные косяки, сами перелёта никоим образом не перенесли бы, неминуемо погибли. А вероятнее всего, на первой же встретившейся по пути жилой точке, подсели к людям. И были бы перебиты. Поэтому, не дожидаясь того — наступал такой печальный момент – приходилось подвергать их участи, ожидающих своего времени бычков и хрюшек. Селяви. С содержанием этих животных тоже порой случались забавные истории. Как-то, при перегрузке с судна на понтон моряки поранили свинью. Привозят на берег, а у неё бок порван. Мы не принимаем – забирайте обратно, давайте другую. А у них других нет, наша точка последняя. Договариваемся – присылают на берег судового врача. Тот с инструментарием – иголки, нитки — шить. Но, хрюшка почему-то не желает оперироваться, надо усыплять. – Давай, коли. – А сколько? не знаю. Я ж человечий доктор, а не свинячий, вколю, а она сдохнет…, отвечай потом. В общем, это надо было видеть – поставили несколько бочек с горючим, распяли между ними бедную свинку. Кто верхом на ней, кто пасть веревкой завязывает, прочие ноги держат… Перенесла она, надо сказать, операцию стоически, хоть и визжала на всю тундру. Выжила.

Осенью наконец-то свалила вся пьянь с поганцем Наумовым. Прибыли зимовщики во главе с Кочуковым. Сначала известие о заезде старшим зимовки нового человека – а он был не наш, из Третьей экспедиции – вызвало определённую настороженность. Мы его не знали, кот в мешке. Да и что-то уж слишком его Наумов нахваливал – вот приедет Толя… — представлял, прям как своего лучшего кореша. А не дай бог – «скажи мне кто твой друг…»  гласит пословица. Но Иваныч на поверку оказался отличным мужиком, зимовка получилась неплохая. Народу поменьше, чем летом, поспокойней. Да и состав сложился из старых, проверенных кадров. Несколько подпортило её назначение старшим механиком Михайлова Анатолия Михайловича, что произошло по обстоятельству непредвиденному. Изначально на эту роль ехал Юрий Алексеевич Дорофеев, но он сразу по прибытию заболел, пришлось отправлять обратно, заказывали санрейс вертолета. А Михайлов был человек тяжёлый, неуживчивый, свалившиеся на него обязанности воспринимал нервно. Так что, попил некоторое количество кровушки. Да ладно, пережили.

В ту зимовку случилось одно, истинно историческое событие. Далеко мы от Большой Земли находились, но телевидение уже работало. Наступил ноябрь, начали песцовый промысел. В один из дней, сложившейся ещё с предыдущей зимовки группой – Белеутов за рычагами вездехода, я и Миша Борисов в качестве проверщиков капканов — отправились в объезд ловчих участков. Проездили весь день. Охота оказалась удачной. Возвращаемся на базу довольные – там все оставшиеся, какие-то растерянные…

  — Ой, ребята, тут пока вас не было, такое случилось, такое случилось…

  — Что случилось?

 — По телевизору передали – Брежнев умер!

Ну и, конечно, как водится – «Лебединое озеро», фильмы про революцию, вместо трансляции традиционного праздничного концерта по случаю Дня милиции.

1983 — 84 – 85  гг.

Продолжаем работать в экспедиции. Север – дом; дом – Север… Когда находились дома на материке жильё снимали, комнату на Васильевском острове. Встали в очередь на кооперативную квартиру. Зимовки, летовки, в полевые периоды мы из года в год на базе.

Всякого понаслучалось за это время, хорошего и плохого. Летом 83 года на Оленьем утонул Вовка Белеутов… В начале поля-84 произошло ЧП с гидрографом Геной Куденко – его группа заблудилась на Явае. Куденко обморозился, ампутировали руки и нос. Пришло печальное известие о смерти в Тикси Анопольского, который за год или два до этого ушёл от нас и стал работать в отделе Маца.

Мне несколько неудобно перед Лопуховым. Я с 84 кажется года, являюсь старшим базовой группы, в то время как Сашка тянет лямку в поле. И всё чаще мной снова овладевает мысль о перемене места работы, переходе в систему Гидромета на стационарную полярную станцию. Закидываю удочки в Диксонское и в Амдерминское управления. После череды упомянутых трагических событий снимают с должности начальника экспедиции Скрипова. Назначают, вернувшегося из Мозамбика после трёхгодичной командировки, Теслина.

Развязка сложившейся ситуации случается неожиданно. Район работ с каждым годом всё больше отдалялся от Оленьего. Экспедиция выполняет промер глубин в Обской губе на подходе к Тазовской. Это четырёхсоткилометровый переход полевой партии в одну сторону, по окончанию полевого сезона возвращение обратно. Теслин и руководство принимают решение создать ещё одну базу, вспомогательную. То есть, оставлять в районе работ часть жилых и производственных балков, не нуждающуюся в стационарном ремонте технику. Совершать переходы полевого отряда в уплотнённом и облегченном варианте. Прямо туда в навигацию завозить судном-снабженцем ГСМ. С собой возить горючее в количестве необходимом только на дорогу. Возглавить эту автономную базу предлагают мне. Мы с Верой соглашаемся.

Специально для этого строится новый жилой балок-радиостанция. Двухместный, по проекту созданному нами – мной, Лопуховым, Верой. В нём же должен располагаться и маленький камбуз, пригодный для организации питания небольшой партии людей. Скажу наперёд, что проект удался – балок получился отличный. Лёгкий, светлый — с окнами на три стороны света, с четвёртой дверь. Внутри была удобно расположена аппаратура – связная и телевизионная. Камбузик с газовой плитой, раковиной, кухонным и обеденным столами. Два спальных места. Туалет.

НАПАЛКОВО.

Итак, 1986 год. Ему предшествовал долгий период — целых восемь месяцев — нахождения дома. Хорошо отдохнули – всё лето, осень.  В феврале настало время отправляться в Арктику. После пятилетнего пребывания на базе экспедиции, в этот раз я снова шёл в полевую партию. Для Веры было первое поле.

Поле – это несколько другое. Нет, на базе, конечно, не сказать что «спишь-отдыхаешь», но жить спокойней, стационар. Тут же, четырёхсоткилометровый переход с остановками только на ночевки. Ежевечернее развёртывание, а наутро свертывание антенного хозяйства – установка и наоборот демонтаж. По прибытию в район работ стоянки увеличиваются, но, тем не менее, перемещение лагеря на другое место, где-то раз в неделю. И почти каждый день участие в работе геодезической группы. Которая идёт авангардом, разбивает, провешивает, обозначает участки, на которых следом работают экипажи, осуществляющие промер морских глубин со льда. Таким образом, пёхом, по морозу, к концу поля нашагиваешь 200-250 км. Вообще, если брать с 76-го года, когда первый раз работал в поле, к 87-му, могу сказать, я прошёл пешком вдоль западного берега Явая от острова Шокальского до мыса Трехбугорного. Но, главное было впереди.

А впереди было Напалково.

Тут я возвращаюсь к воспоминаниям товарища Кренкеля нашего незабвенного, полярника-радиста №1, который вынашивал мечту об автономной одиночной зимовке в Арктике. Которая, правда, так и не осуществилась, одиночная. Но, автономная на льдине, в составе папанинской четверки, случилась. Я тоже мечтал об автономной. Не знаю почему — может Кренкель вдохновлял.., а вообще-то, хотелось так вот, ну, не знаю… как сказать, испытать себя что ли. А так же, поэкспериментировать со связью, с антеннами, опытным путём определить перспективу на дальнейшее. Это ж интересно!

Напалково — это такая точка на карте, если можно сказать населённая, возле которой планировалось устроить вспомогательную базу экспедиции. Тогда она представляла из себя факторию – торгово-закупочный пункт, население которого состояло из начальника (факторщика) с женой (она была ненка), и двух батраков-ненцев, тоже семейной пары. Место для базы мы выбрали в 2-х км от неё. Постарались расположить, как можно удачнее. В устье речки, а вернее старицы – промоины, фиорда, образовавшегося за сто.., а может и тысячелетия, в обширной долине, окружённой гористыми обрывами. Глубина старицы достигала 10 метров, берега сразу приглубые. Это сослужило хорошую службу – во-первых, рыбалка прямо под окнами; во-вторых, при приёмке привезённого судном снабжения очень удобная выгрузка, катер буксировал понтон с грузом к самому берегу. Фактория, в 15 км располагался аэродром геологов, сама геологическая экспедиция — в посёлке Тадибеяха — находилась в 50 км.

Об этом периоде у меня написана отдельная дневниковая тема – «Ну, жизнь». Здесь расскажу вкратце. Автономно, втроём, без малого год. Началась наша эпопея в мае, закончилась в марте следующего года. Летом повеселей, а зимой? – полярная ночь, морозы достигали 50 градусов. В фанерных домиках. Это всё ладно бы. Моральная составляющая случилась хуже. Третьим в группе был Михайлов Анатолий Михайлович, которого тут ранее упоминал. Знал же я, что человек тяжёлый… . На его кандидатуре настоял Теслин. Вернее, не настоял, а состав был утверждён начальником экспедиции. Конечно, как старший на вспомогательной базе, я мог иметь, и имел своё мнение, но промахнулся, допустил ошибку. Задним уже числом могу сказать, прочувствовал на шкуре, в чём она заключалась. Исходил я из чего. Автономная зимовка, долгосрочная, в экстремальных условиях – что нужно для её благополучия? Надёжность. То есть – электричество, тепло, свет, транспорт, связь. Это должен обеспечить квалифицированный механик в составе группы. Михайлов один из старейших работников в экспедиции, опыта не занимать. Вдобавок, смущала близость фактории, торговой точки – практически магазина. На факториях никогда не случалось недостатка спиртного – оно там во все времена было необходимо, для спаивания и одурманивания аборигенского населения. Михайлов же, в этом смысле, в отличие от других, надёжен, пьющий в меру.   Короче, ошибся я во всём. Что касается пьянки – это ж был «горбачевский» 86-й год. Во всём районе оказался сухой закон. Спиртное напрочь отсутствовало! В связи с этим – интересное: местное население, издавна привыкшее сбывать продукцию, пушнину в обмен на спирт, водку, вдруг офигело. Этой «валюты» не стало… Они протрезвели. И по трезвости стали покупать товар, залежи которого хранились на факториях десятилетиями. Факторщик Петр тоже офигел, у него смели со склада всё – бинокли, радиоприёмники, мануфактуру, посуду и т.п. … Раньше это востребовалось только до первой бутылки.., затем становилось не нужным. А первосортная шкурка песца, которая потом в «Союзпушнине» уходила на экспорт за 500 долларов, принималась у ненцев – первая за 35 рублей, следующая за 15, последующие за одну бутылку водки… Гуляй, рванина!

Это отступление, вернёмся к нашим баранам. Полярники, экспедиционники ли.., в общем, усвойте что – «… способность человека жить и работать в микроколлективе имеет большее значение, чем его профессиональная подготовка». Это не моя догма, сие взято из 356 тома трудов ААНИИ «Адаптация человека в особых условиях». К сожалению, прочёл я его значительно позже. А тогда, с Михайловым, нам пришлось очень трудно, человек неуживчивый, нервный, мнительный… Тяжёлый одним словом. Но, тогдашняя  Напалковская зимовка сослужила и свою хорошую службу. Её опыт пригодился, когда через 13 лет после описанного, случилось зимовать ещё куда в более сложной ситуации – год вдвоём, на затерянном в море Лаптевых островке Св.Андрея, в 250 км от ближайшего обиталища людей.

ПЕРЕЛОМ.

1987 год. Мы отлетовали и отзимовали в Напалково. Пошёл мой дюжинный – двенадцатый сезон в Арктике, у Веры шестой. Однако, весьма недюжинный по своей исключительности.

Произведена большая работа, форменная революция в радиотехнической части экспедиции. Обновлён весь парк аппаратуры. Встали три тридцатиметровые антенные мачты из леса-плавника. На фундаменте из бочек, утяжелённых засыпанным в них песком, П-образно расположился отдельный радиокомплекс комфортабельных кунгов, сведённых под общую крышу. Надо отдать должное и новому начальнику экспедиции, которым стал, отработавший три года в Мозамбике, Артур Сергеевич Теслин. Березин в своё время был совершенно архаичен, период Скрипова можно обозвать застойным. Артура в экспедиции в бытность его инженером, потом начальником партии, прямо сказать недолюбливали. Но, именно он случился прогрессивным, при нём экспедиция стала набирать ход. Капитально отремонтировали жилой дом на базе, построили новые складские помещения, улучшили условия в полевой партии – были построены новые балки удобные для проживания и работы, обновили транспорт. Планировали продолжение работ по промеру глубин в Тазовской губе. Но…

В 1985 году неким политическим деятелем была провозглашена, так названная, Перестройка. Встретили её, надо сказать, с энтузиазмом. Ну, наконец-то! Теперь заживём! Перестроимся. Сократим лодырей и пьяниц, найдём новые формы работы, начнём зарабатывать больше. Вдруг… Тут надлежит поместить выдержку из дневниковых записей.

 Получена РДО, текст которой привожу:»…работы вашей экспедиции на 1988 год не планируются сообщите свои соображения по ликвидации базы передаче имущества ценностей». Вот это номер!!! Гадали, кого могут сократить, а решилось разом – сокращают целиком всю экспедицию! Вот это да!!! И все наши старания, труды, планы — всё насмарку! Это же стихийному бедствию равнозначно. Всю летовку-84 я делал фундамент для радиокомплекса, построил, подняли три деревянные радиомачты по 30 метров. Заказали кунги — вместо ожидаемых двух, заимели четыре. Как радовались этому обстоятельству! Поставили их на фундамент, Сашка продолжил строительство здания, сделал электропроводку. Заказали, дождались, получили много новой радиоаппаратуры. Работа шла полным ходом и вдруг… .  Вот так, на полном, так сказать, скаку — такой облом! В прошлом году капитально отремонтировали жилой дом на базе. Голко построил новый склад. И все это теперь… бросать. Обидно. Ох, как обидно! До слёз обидно! А что касается будущего, то тут вообще полный туман. Куда людей? Что делать?

Во время поступления радиограммы присутствовали – естественно я, её принимающий; начальник экспедиции; стармех Воробейков, пришедший на связь, дабы пообщаться с базой по своим рабочим вопросам; и Вера, поскольку балок-радиостанция одновременно являлся и нашим жильём. Отпечатанный мной на машинке бланк с текстом, Артур Сергеевич крутил как тот Семен Семеныч Горбунков записку Анны Сергеевны в фильме «Бриллиантовая рука» — вертел так и сяк и вверх ногами, готов был и понюхать и попробовать уголок на вкус… Уяснив смысл принятого, все остолбенели. Это был шок! Об известии было строжайше запрещено рассказывать. Тридцать человек, люди работают, у каждого свои виды, свои планы… . И вдруг – вот так! Конечно, о таком крутом повороте нельзя было резко объявить. Но, кино про Штирлица тогда уже было, и как там сказал Мюллер – «что знают двое, то знает и свинья»? А то, что узнали четверо, конечно было не утаить. Из названных тайну сохранял, похоже, один Теслин. «Тайну», которая для всех скоро стала «секретом Полишинеля».

В чем же была трагичность? Попробую объяснить. Как рассказывал, экспедиция существовала уже не одно десятилетие. Большая часть состава работала многие годы. Была страна, в которой ритмом жизни, производствами, планированиями управляла организация, которая так и называлась – ГОСПЛАН. Всё планировалось на два года вперёд и успешно в срок осуществлялось. Позже, очень «умные» деятели нашли для того периода название – ЗАСТОЙ. Да, всё стояло. На ногах, и очень крепко! (к сожалению, ноги у колосса оказались глиняными). Всю, состоявшуюся на тот момент жизнь, люди верили в то, что они нужны, что занимаются необходимым делом, без которого нельзя обойтись. Перейду на личность – свою. Я занимался работой, которая в целом приносила удовлетворение. Получал соответствующее материальное вознаграждение, которое мог сам, без всякой бухгалтерии, рассчитать до копеечки. Моральное – в виде благодарностей, значков Ударника и т.п. Был уверен, что всё запланированное своевременно осуществится – череда периодов работы на зимовках-летовках, отпуска, задуманные отдыхи. И так, в таком ключе, жили все. И вдруг – «дальнейшее не планируется»… Тогда – что?

Закончили полевой сезон, ставший последним в этой экспедиции. Определенный план работ по промеру благополучно выполнили, как обычно. Но…, дальнейшего-то не планировалось…, была полная неопределёнка. В связи со случившимся мне не удалось, как сначала рассчитывал, вылететь домой прямо из района работ. Пришлось возвращаться с полевой партией на базу, там на Оленьем демонтировать и упаковывать, непонятно для кого и куда, радиохозяйство экспедиции.

Выписка из дневника: 7 июня 1987г.17:35МСК. Закрыли радиостанцию с позывным сигналом РФСИ базы Гидрографической экспедиции на острове Оленьем. Поблагодарили коллег Диксонского радиоцентра за доброе, многолетнее сотрудничество.

Ещё через несколько дней вылетели с Оленьего и благополучно прибыли в Ленинград. Родное Предприятие приняло неласково. Нас встретил, чуть ли не на пороге – во всяком случае, внутрь пройти даже не пригласили – вышел начальник отдела кадров Ермаченко. Беседа происходила в вестибюле проходной. Объявил, уже очно, то, что мы и так знали, находясь на расстоянии. Что экспедиция ликвидирована, штат подлежит расформированию. Конечно, по Закону они должны проявить участие, касающееся трудоустройства уволенных по сокращению. Но, это проблематично, потому что сокращения происходят повсеместно и вакансий не будет. Поэтому, в качестве доброго совета, порекомендовал каждому самому позаботиться о себе, уволившись по собственному желанию. На что большинство уже и были настроены. Вот так – такая скромная  «благодарность» за годы труда, за всё хорошее.

В тот же или на следующий день встречали в Пулково, привезенное грузовым спецрейсом экспедиционное имущество. Очень ярко запомнился этот момент. Стоял июнь месяц, было жарко, светило солнце. Вокруг сновали люди, проходили девушки в красивых летних платьях, чему-то радовались, смялись. Мы же, курили на пандусе аэропорта, и нам было так грустно! Было ощущение щенка или котёнка, которого, пока был нужен, гладили, холили, лелеяли. А потом выбросили на улицу в промозглую осеннюю грязь и слякоть.

Так началась для нас Перестройка.

Немногочисленная часть людей нашей Первой Золотой осталась работать в Предприятии. Кто-то, в числе которых и я, перевелись в штат, остающейся ещё пока, аналогичной нашей Второй экспедиции. Некоторые, как например и Лопухов, только что прибывший после четырнадцатимесячной зимовки, согласились перейти в отдел РНС Маца – работники с ярлыком Первой экспедиции котировались высоко — правда, с жесточайшим условием немедленно вернуться в Арктику, потому как у них как раз начинался период навигации. Сколько не уговаривал я Сашку пойти вместе к Григорьеву, он сделал свой выбор. А я получил желанный тайм-аут для отдыха и устройства личных дел, хотя Виктор Иванович не столь жёстко, но упорно настаивал на моём скорейшем вылете на Новосибирские острова, так как у них на тот момент не осталось в экспедиции радистов, делать связь было некому. Честно скажу – пошёл я тогда во Вторую ради лишь чтобы, как говорится, удержаться на плаву и не остаться «на улице». На самом деле, ничего меня туда не влекло.

Прибыв на Новосибирские острова, я ужаснулся! Сказать, что дело со связью там обстояло плохо, значит, ничего не сказать. Там её не было никакой. За несколько лет до этого экспедиция перебазировалась сюда на остров Котельный в местечко Киенг-Ураса с Северной Земли. И устроилась в старой, оставленной жителями избе якутского поселения. В которой и прожили некоторое время – гамузом, на нарах, с печным отоплением. Последними нормальными радистами у них раньше были Морозов Владимир Никифорович и Виктор Алексеевич Брянцев. Ушедшие уже на пенсию и давно в экспедиции не работающие. После них были проходящие, надолго не задерживающиеся. По рассказам, так называемая «радиорубка» раньше размещалась в этом же жилом бараке, где-то за печкой, где и сидел за столиком радист, как истинно «сверчок запечный». А в километре от Старой Деревни — Киенг-Ураса с якутского и переводится, как Старое Становище — строили новый дом с котельной, подключенный к временной пока дизельной, в который въехали первый раз зимовать, как раз незадолго до моего прилёта. Радиосвязь осуществлял начальник зимовки – «человек три Э» — Энвер Эминович Эсадов. В двадцати метрах от дома стоял кунг, в котором и находилась «радиорубка». Тоже в кавычках, потому что… — он отапливался круглосуточно соляровой буржуйкой-капельницей, всё внутри было покрыто слоем маслянистой сажи. А на столе стояла коротковолновая радиостанция «Ангара», посредством которой Эминыч в голосовом режиме связывался с находящимся в 30 км аэропортом «Темп», и через него с находящимися в 60 км радионавигационной станцией нашего Предприятия и полярной станцией Гидромета. Причем, как ему это удавалось – большой вопрос. Потому что — антенны не оказалось…. То есть, с виду она вроде бы как была, протянутая к какой-то палке на коньке дома, но была отвалившейся от проходника сквозь стену. Таким образам «Ангара» работала лишь на небольшой проводок, идущий к этому штырю внутри помещения.

Передо мной встала непростая задача – наладить связь. Под радиорубку Эсадов предложил выбрать любую, на мой взгляд, удобную комнату в новом доме. И я решил, что таковой будет самая крайняя, с учётом, что за её стенкой, в тамбуре можно оборудовать дополнительное помещение под передающую, аккумуляторную и радиомастерскую. Всё дальше происходящее, без ложной скромности считаю, может даже самым главным своим жизненным подвигом. Для начала пришлось взяться за пилу и рубанок. Большой рабочий стол, стеллажи и стойки под аппаратуру; одновременно с этим — рубка стала и жилым помещением радиста – спальное место, шкаф, полочки, тумбочки. В холодном тамбуре отгородил часть помещения, туда провели отопление, утеплил стены. Поставил передатчики, аккумуляторы, устройство для их зарядки и прочее оборудование, требующее выноса из непосредственно рубки, в которую вывел блоки управления ими. Надо сказать, что средства связи в арсенале экспедиции имелись. В своё время Владимир Никифорович Морозов во многом дублировал наши с Лопуховым заявки на радиотехническое оборудование и всё заказанное они получили. Только у нас на Оленьем оно уже было введено в эксплуатацию, а здесь так и валялось на складе. Да, к сожалению именно – валялось, а не хранилось. Отчего  некоторое даже успело прийти в негодность, как например коротковолновый передатчик «Корвет», для которого пришлось изыскивать и заказывать, какой-то не помню уже точно блок. Это же аппаратура! – хранить её в сырых летом, а зимой в насквозь промороженных помещениях, ну никак нельзя. В общем, пришлось повозиться. Подвигом же я назвал свою тогдашнюю деятельность, потому что делал всё сам. Дело в том, что в Первой экспедиции у нас радистов было определенное разделение функций. Я занимался в большей степени непосредственно радиосвязью. А технической частью – ремонтом, обслуживанием аппаратуры — Лопухов. Ну, не моё это, тупой я в радиотехнике, что скрывать. Но, выручил опыт. Кстати, и тут мне помог Сашка! – консультировал, подсказывал – он в ту пору зимовал на станции острова Андрея и радиосвязь мы поддерживали. В результате, весной я уже жил и работал в новой радиорубке. Просторной, светлой, оснащенной всем необходимым для работы. Арсенал приёмников и радиостанций; передатчики в отдельном помещении; вспомогательное аккумуляторное электропитание; метеостанция, датчики которой разместил на специально построенной площадке на крыше дома. Единственной прорехой оставалось антенное хозяйство. То есть, сами антенны я сделал, но не было достойных мачт, приходилось довольствоваться временными. Тем не менее, даже в таком виде, у меня была уверенная связь со всей Арктикой — с Тиксинским радиоцентром, с полярными станциями, авиацией, с судами на морских каналах, и с объектами Гидрографического предприятия — на пространстве от Диксона до Певека. Самому легко и приятно было работать в таких условиях, а начальник экспедиции приходил на связь в домашних тапочках, белой рубашке и в галстуке. Но, вот беда. Я оставался единственным радистом в экспедиции, хотя по штатному расписанию их полагалось трое. Таким образом, мне пришлось из 28 проработанных месяцев, провести на Киенг-Урасе 23. Простите, но такая ситуация – жизнь в Арктике, совсем не улыбалась. Хотелось бы в равной степени и дома. Григорьев же, начальник экспедиции, в этом плане не суетился и не сильно старался заполнить штат недостающими единицами. Когда нарисовалась перспектива очередной летовки – сменщика, вопреки обещаниям, так и не было – я пришёл к решению кардинально изменить образ жизни.

Вылетел домой, отгулял положенные отпуска, по окончанию которых, осенью 1990 года уволился, отдав Гидрографическому предприятию свой первый срок — 15 лет.

P.S. к периоду работы во Второй экспедиции: Весной 89 года случилось несчастье с Вовкой Голко. Вот когда пришлась особенно кстати, налаженная мной радиосвязь! Экспедиция работала в поле, на базе Киенг-Ураса нас осталось четверо. Я старшим, Голко завхоз, механик Нелаев и за повара некий Дубинин. Дизельная работала круглосуточно, обеспечивая электричеством и теплом от автоматической котельной. В связи с чем, поочередно несли ночные дежурства. Как раз после такого я спал, время приближалось к полудню, когда ко мне вдруг влетел Дубинин: — Вставай, с Володей беда. Они занимались какими-то хозработами, надо было что-то подвезти трактором на волокуше — у нас был ДТ-75 с бульдозерной лопатой впереди — может горючее, не то ещё что, не суть. У него была не в полном порядке гидравлика управления, то есть в поднятом положении не держался нож бульдозера, приходилось фиксировать специальными цепями. И вот, в тот момент – Нелаев сидел в кабине за рычагами – когда Вовка впереди закреплял нож, трактор вдруг покатился. То ли горка там была, тракторист ли дернул не тот рычаг, Голко упал. Гусеницей наехало на ногу. Дубинин с Нелаевым затащили его в дом, благо рядом, уложили на кровать. Травма была очень серьёзная. Быстро включив передатчики, приёмники на все каналы, на авиачастоте я услышал работу радиостанции вертолёта. Судя по громкости сигнала, он находился, где-то рядом. Вызвал, сразу ответили. Передал: – Ребята, у нас ЧП, пострадал человек. Через пять минут пошло радио с борта в радиобюро аэропорта Тикси – командир докладывал, что меняет полётное задание и идёт выполнять санитарный рейс. Минут через двадцать они сели у нас. Ещё через 3,5 часа Володя уже лежал в операционной тиксинской больницы, до которой было 400 км.

В числе других во Вторую экспедицию перешёл и Борис Петрович Наумов. К фигуре которого я обещал вернуться. Паскуда. Это произошло осенью 91-го. Я в экспедиции уже не работал, подробности о случившемся позднее узнал от Голко. Он залетел зимовать в составе группы возглавляемой Анатолием Аркадьевичем Старостиным. Старшим летовки перед ними оставался Наумов. Конечно же, были безжалостно уничтожены все выделенные им запасы спиртного. Но, на складе ещё оставалась бутыль технического спирта, предназначенная зимовочной группе. Зимовщики, отпраздновав начало зимовки тем, что было привезено с собой, добрались и до неё. В гостях у них в это время находился, приехавший с военной части, располагавшейся возле аэропорта «Темп», прапорщик, приятель экспедиции. Он и сказал Вовке, принёсшему по настоянию жаждущих добавки поллитровку: — Володя, не пей. Другие тоже воздержались, кроме Старостина и механика Иванова. Через какое-то время им стало плохо. Да настолько, что положение становилось критическим. Пришлось связываться с Тикси и вызывать санрейс, которым отравившихся увезли уже в бессознательном состоянии. Иванова откачали, а Аркадьич умер. Позже Копейкин — этот прапорщик – рассказал, что оказывается, в конце лета Наумов брал у него, какую-то бесцветную техническую жидкость. Которой, по-видимому, и долил тайком распечатанную и ополовиненную бутыль со спиртом переданную зимовщикам. На Голко, как на материально-ответственного, было заведено дело. А Бориса Петровича, сукиного сына, след простыл. Вовке, правда, удалось смыться. Улетел на материк, подвернувшимся военным спецрейсом, презрев подписку. И тоже уволился. Должно быть, то дело давно минувших дней так и хранится, где-нибудь в архивах якутской прокуратуры.

В 98 году умер мой первый начальник экспедиции Березин. Я был на его похоронах. И у меня созрело намерение вернуться в Гидрографию. Осуществить сей шаг было технически не трудно, безработица, влачившего жалкое существование государственного предприятия, не коснулась. Запомнились слова друга и бывшего коллеги Лопухова, который мой выбор не одобрил: — Ты избрал самое простое решение. Тому, что простое, возразить нечего – брали на работу меня с удовольствием. Но с тем, что неправильное – не согласен. Да, принятие его можно охарактеризовать выражением «от безысходности». А так же – от нищеты и от семейных дрязг. И это был способ отбатрачить долги.

Так, после восьми лет перерыва, состоялось моё второе пришествие в Гидрографическое предприятие.

ОСТРОВ СВЯТОГО АНДРЕЯ.

Итак, что представляло из себя на тот момент ГП? Никому и ни для чего не нужную контору. Экспедиции давно были прикрыты, гидрографические суда по профилю не работали, потому что не было её таковой, работы. Большинство станций были брошены. Немногочисленные оставшиеся просто существовали, никакой спецдеятельности не вели. На них оставалось по 2-4 человека работников, фактически сторожами, буквально на выживании. Никакого обеспечения, снабжения не было. Денег у Предприятия не было. Зарплаты просто смешные – это с районным коэффициентом и северными надбавками. Единственное, что выплачиваемые регулярно. Страна вся торговала – покупала, перепродавала, спекулировала, распродавала, воровала, воевала, ей было не до Севера.

Пункт назначения – радионавигационная станция на острове Андрея. Должность – начальник станции. Громкая должность! Особенно учитывая, что станция не работает — просто существует, сохранение обеспечивается силами двух зимовщиков. Мне надлежало сменить предыдущего начальника, который сказался заболевшим и настойчиво попросился на вылет.

Санкт-Петербург – Норильск – Хатанга.

Впечатления:

1) как будто и не было этих восьми лет перерыва – те же морозы под 50, занесённая снегом Хатанга, полярная ночь;

2) разительное отличие от жизни на материке. Там круговерть, бурление, здесь же в глубоком тылу – сидят тихохонько по норам, как мышки. Довольствуются, чем есть. А ничего нет! Хотелось разжиться необходимым для станции, но – запчастей для техники нет, материалов нет, радиосвязь не работает. Денег в кассе ни копейки, на закупку продовольствия начальник гидробазы дал свои личные, с тем, чтобы их ему потом компенсировали. И ни малейшего желания, что-либо делать. И спокойствие олимпийское. Главный инженер два дня не мог состряпать письмо в милицию с просьбой выдать временно хранящиеся там станционные карабины, в кое-то время не помню уж по какой причине изъятые. Наверное, из-за просрочки разрешения, новое у меня было оформлено. Далее – вертолёт, по дороге подсаживались на мысе Косистом для заправки, на о. Бол.Бегичев дабы попытаться осмотреть законсервированную несколько лет назад  станцию – было такое в полётном задании. Но, что там можно увидеть в полярную ночь, да под многометровым слоем снега? Вышли с карабинами – мало ли медведь – постояли, покрутили головами и полетели дальше.

15 декабря. Прибыл на остров Андрея. Вертолет улетел. От Хатанги 600 км, до Диксона 1000, до Тикси 800. До ближайшей населенной точки Мыс Челюскин 250. Нас двое, я и механик Виктор Бузырев. Правда, через пролив на материковом берегу ещё оставалась полярная станция Гидромета, на ней зимовали метеорологи – муж с женой Евдокимовы. Напрямки по карте расстояние между нами составляло 11 км. Забегая вперед, скажу, что через несколько месяцев станцию закрыли, их вывезли, и тогда уже мы с Бузырем остались натурально вдвоём на необозримом пространстве Крайнего Севера (если даже не сказать – закрайнего). Через две недели после моего прилета встретили Новый 1999-й год.

Из дневника: 31.12.

Вчера вечером пришёл медведь. Ну, красавец! Удивительно, но за 15 лет Арктики я первый раз увидел медведя. Приходили они и на Оленьем и в Обской губе и на Котельном, но всё как-то мимо меня — понаслышке или только следы. А вот так, в натуре — впервые. Идёт, ничего не боится. Хозяин. Собаки круги нарезают, он и ухом не ведёт, чешет прямо к дому. Здоровый такой, беленький. Идёт, как плывёт — грациозно, уверенно. Уже метрах в пятнадцати был от крыльца, когда Витя по нему из ракетницы вдарил, попал в лапу. Испугался, ломанул в море. Собаки за ним, вскоре вернулись. В который раз скажу — без них на станции нельзя. Спасибо, собачки. Под впечатлением мишкиного посещения, я часов до четырёх ночи не мог заснуть. И сейчас в глазах стоит — выплыл из-за бугра, как на картинке. Кругом темнота, а он в свете лампы, на сугробе. Хотя, если честно — ну её в баню, такую красоту! Лучше бы их не было. Достаточно в зоопарке посмотреть. А выходить из дома с заряженной ракетницей и по сторонам озираться, удовольствие невеликое.

С Новым, 1999-м годом!!!

1, Январь. Медведь опять приходил. Я не видел, спал. А Витька отгонял два раза.

Это уже куда как более поздняя фотография. После того как в 2011 году станция была реанимирована. Тут уже стоит новый, завезённый и собранный жилой модуль (в центре) и введена в действие конторольно-корректирующая аппаратура ГЛОНАСС.

А тогда были — саморазваливающийся давно не ремонтированный жилой комплекс, в таком же состоянии дизельная, баня, пустые склады. А главное – на ладан дышащие энергоагрегаты, при полном отсутствии запчастей.

Звоночек прозвучал уже в январе.

22.01.

Всё по-прежнему. В рабочем дневнике каждый день делаю одну и ту же запись – «дежурство по графику, повседневные работы. Погода…»

Ночью случилась «маленькая» неприятность — отказал блок возбуждения одного из дизелей. Хорошо, что Бузыреву удалось исправить.

24.01.

«За бортом» пурга. А беда не ходит одна. Пошла череда неприятностей. Исправленный дизель на следующий день погнал масло. Фильтров нет, прокладок нет, ничего нет. Стоит, не работает. В действующем забренчал клапан, тоже «задница» приближается. Отказал телевизор, нет звука. Всё на последнем издыхании.

25.01.

Включил другой телевизор, заработал. Стало веселее. А с неделю назад мы его пробовали, не работал. Значит, что-то не так делали. И с полярной станции пообещали дать черно-белый, но и то – хоть такой.

Февраль. 21.02.

Живем помаленьку. Последние дни пуржило, температура была градусов -10/-15, тепло. Сегодня опять подморозило. Дизеля разваливаются, оба «шестнадцатых» стоят. Бузырев ковыряется, пытается их оживить. Работает «двадцатка», тоже на ладан дышащая. Вчера дал РДО: «состояние критическое, вероятно возникновение чрезвычайной ситуации».

А что поделаешь? Жить надо.

Март. 26.03.

У нас всё по-прежнему. Март подходит к концу. Морозы всё держатся. Продолжается волынка с дизелями. У «двадцатки» сорвало шестерню привода генератора, у перебранного «шестнадцатого» течет радиатор, у другого на днях пробило помпу. И так одно за другим, «не понос, так золотуха». А запчастей нет, ищем на помойке.

И так вот изо дня в день, одно по одному. А что поделаешь, жить надо. Но, положение на грани, висим на ниточке. Не дай бог встанут дизеля — обстучался по дереву – это катастрофа, останемся без тепла и света. Когда я собирался лететь, меня предупреждали – напарник по зимовке человек сложный. Механик «божией милостью», но характером тяжёлый. Да, оно действительно так и случилось. Но, я тем самым был, что называется «кто предупрежден, тот вооружен»; во-вторых, тут-то и пригодился опыт, полученный тринадцать лет назад во время автономной зимовки в Напалково. После того Михайлова мне, как говорится, «сам чёрт был не страшен». За обеспечение же станции электроэнергией, конечно, надо отдать должное и спасибо Бузыреву. А вообще, объект жил на старых запасах времён Советского Союза. В частности на горючем. С тех пор ещё оставалось, выгруженное когда-то на материковый берег топливо, другая его партия хранилась на противоположной оконечности нашего острова. А островок-то 3 на 4 километра. За весну мы выкачали из бочек весь этот соляр и перевезли на станцию. Таким образом, объект был обеспечен топливом, как минимум на год. Но, это единственное, чем располагали. В остальном же, руководство призывало – держитесь, проблемы с дизелями, запчастями, продовольствием будут решаться в навигацию. Мы держались. Собственно, так обстояло дело на всех станциях, но наше положение усугублялось удаленностью.

Да. Держались. Летом было проще в плане жизнесохранения, в том смысле, что не замёрзнешь. Но – закончилось продовольствие. Осталось немного муки второго сорта, прогорклое топлёное масло, сахар, чай. Всё. Рыбалки на острове Андрея нет, гусей мало, к тому же они вырастили птенцов и улетели. Нерпу не взять – она плавает в море. А начальство про нас как будто бы и забыло, снабжать не собираются, нет такой возможности. Было натурально голодно. Причем – вялотекуще-голодно. То есть, аппетита не было, я мог обходиться без пищи два-три дня, есть не хотелось. Только чай, к нему кусок хлеба. А хотелось назойливо – мяса! Чисто психологически. Из дома мы без карабина не выходили, чтобы – вдруг медведь, будем валить! Медведь не шёл. В конечном итоге я взял охотничье ружье, из двух стволов кряду влёт грохнул двух чаек. Смёл с полки склада остатки специй, стушили. Одну съели, я убеждал себя психологически – «это гусь, это гусь!» Но, в глазах стоял шнобель этого «гуся» — желтый, противный, когда ощипывал… Фу!

В сентябре замёрзло море. Всякая надежда на обеспечение станции пропала. Мы похудели каждый на 10-12 кг. Началась цинга. Сначала зашатались и закровоточили зубы. Потом появилась боль в суставах, вставать с места и двигаться стало проблематично. Состояние прогрессировало. Послал руководству очередную, но крайне решительную радиограмму – «зимовка невозможна, требую эвакуации». В октябре нас снял с острова атомный ледокол «Арктика».

2000-й год.

Отгулял отпуска и отгулы. Очень не хотелось снова отправляться в Арктику. Посылали на Чукотку. Опять на выживание? Тем более что на дворе стояло лето, было тепло и хорошо. Как мог, правдами и неправдами оттягивал отъезд.

В Питер с Колымы в отпуск приехал одноклассник Андрей Литвинов. Андрюха убыл туда ещё в середине 80-х, так и прикипел. Занимался семейным бизнесом, держали с женой магазин. Планировали «завязывать» и перебираться на материк, купили в Питере квартиру. Но, коммерцию в Магаданской области бросать пока не собирались, для чего им требовался управляющий делом в их отсутствие. На месте такого не нашли, Андрей предложил мне – какая тебе разница, Чукотка или Колыма? Одно направление. Разница была – под Певеком станция, снова автономка (а накушался я её вволю на острове Святого Андрея); у него цивилизованный райцентр. К тому же, был наслышан от него и от других колымчан рассказов о красотах Колымского края –»нашей Аляски», интересно стало взглянуть самому. В общем, я не колебался. Вторично уволился из Гидрографического предприятия. Третье тысячелетие, XXI-й век встречал уже в поселке Ягодное.

Вернулся я домой в начале лета 2002. Очень понравилось лететь на самолете из Магадана – сел там в 15 часов и в 15 же часов сошёл с трапа в Москве, восемь часов жизни упали как с куста. Москва неприятно поразила негативом. Площадь Трёх Вокзалов представляла из себя большой базар– сплошные торговые киоски, палатки, павильоны, среди которых еле нашёл Ленинградский. Грязища, толкотня, на каждом углу валяются или бродят бомжи. Мрак! Каким же контрастом предстал Петербург, в который поездом приехал наутро.

Лето отдыхал. Осенью озаботился новым трудоустройством. Впрочем, размышлял не долго – позвонил в ГП. Ещё во время зимовки на Андрея мне стало понятно, что амплуа, в котором я работал предыдущую, как говорится, сознательную жизнь в Арктике, себя изжило. Век радиосвязи, азбуки Морзе прошёл, закончился. Радисты больше не нужны. Тогда же, бывший в то время начальником Западного отряда радионавигационных станций Максимов, интересовался, владею ли я компьютером. Нет, не владел. Хуже того, был полным профаном. Так что, вояж на Колыму, кроме прочего, был и определённо осмыслен. Когда Литвинов приглашал меня, в числе оговоренных условий были два – я должен был научиться работать на компьютере и восстановить утраченные водительские права, которых у меня не было за неимением на тот момент машины. Что касается второго, то транспорт в Ягодном предоставлял Андрей, автомобиль был нужен для мобильности и обеспечения магазина товаром. Компьютер тоже был его, учёт и финансовая отчетность велись в электронном виде. EXCELи WORD, прикладные программы, Интернет я освоил. И при устройстве в третий раз на работу в Гидрографическое предприятие, вернулся уже не «сторожем», каким был на момент второго захода, а с претензией на большее.

Признаюсь, что зимуя на острове Андрея, я не явно, но предполагал – закрадывалась в голову мысль — что смогу претендовать на это большее, если в определённом смысле образуюсь, т.е. овладею компьютером. И вот, соответствующее резюме прозвучало из уст руководства – поедешь менять Максимова. То есть, начальником главной станции на остров Медвежий (в просторечии – Медвежка) близь Диксона, а практически руководителем Карского сектора радионавигационных станций. Не скрою, было лестно слышать.

Мой предшественник Максимов в скором времени уволился и в вышеупомянутой роли я пребывал до 2007-го. Медвежий, Диксон, домой в отпуск, опять в Арктику….  Этим временем подошёл северный стаж и возраст выхода на пенсию, 50 лет. Данный рубеж отмечал на Медвежке. Но, продолжал работать.

2007-08-09  гг.

Зиму и весну дома. А дальше подоспело даже и где-то неожиданное для меня самого предложение. Ситуация сложилась так, что оказалось вакантным место начальника группы на нашей, функционирующей только летом в навигацию, станции на Енисее – Липатниковский перекат. До сего мне приходилось работать только в тундре, на островах да побережьях морей – Карского, Лаптевых. А тут – великая сибирская река и тайга. Конечно, я с удовольствием поехал на лето[1]. К тому же вместе со старинным моим другом Вовкой Голко, который вернулся в ГП (не без моего содействия) после ещё большего, чем у меня перерыва. А по окончанию сезонных работ отправились зимовать на Медвежку.

То же самое произошло и в 2008-м году. Только теперь, после летних работ меня направляли начальником станции Мыс Стерлегова на побережье Таймыра. Должен сказать, что энтузиазма сама зимовка не вызывала. Станция долгое время находилась в положении сохраняемой и только теперь была расконсервирована, условия существования там нельзя было назвать благоприятными. Однако я согласился, поскольку существовала другая подоплёка. Завоз работников и продовольствия на станции осуществлялся научно-экспедиционным судном Гидромета «Михаил Сомов». Которому прежде чем достигнет Стерлегова, предстояло совершить большой круиз с посещением Новой Земли, Земли Франца-Иосифа, Северной Земли, станций располагавшихся на островах в Карском море, Мыса Челюскин. Увидеть всё это, впервые и скорее всего в единственный и последний раз («увидеть Париж и умереть») – особенно неповторимую красоту ЗФИ — было бы апофеозом всей арктической карьеры. Ради чего я и шёл на компромисс, согласившись зимовать. И не пожалел.

ЭПИЛОГ.

Последний мой заезд в Арктику состоялся осенью 2009 года. На Медвежку, из Архангельска гидрографическим судном. Вернувшись после зимовки в апреле 2010, я в третий – и надо полагать в последний раз – уволился из Гидрографического предприятия.

Санкт-Петербург. 2019 – 2020 гг.

---

Дилетант в советской Арктике.

«Никогда не поздно стать тем, кем вы могли бы быть» – Джордж Элиот (английская писательница, настоящее имя Мэри Энн Эванс).

Москва-Норильск-Диксон. 1978 год.

Турбины ближнемагистрального, реактивного самолётика ЯК-40 заунывно подвывают и невольно нагоняют лёгкую, дремотную тоску. Многоопытные пассажиры рейса Норильск-Диксон, как и положено «аборигенам», безмятежно почивают, беззаботно развалившись в узеньких, неудобных креслицах. Только коллега-сокурсник, Толя Зимин, время от времени разворачивает в мою сторону бесконечно довольную физиономию и строит, как ему представляется, юморные рожи, показывая кривоватым указательным пальцем на мирно посапывающую, впечатляющих габаритных размеров женщину-толстуху. Вот, нехороший человек, издевается ещё! А если бы тебя сейчас, гнусная, ничтожная личность, выдернуть из тёпленького, самолётного кресла и водрузить на мой жёсткий деревянный картофельный ящик, веселья бы у тебя явно поубавилось!

Новое здание аэропорта «Норильск» на месте старой «Алыкели«

В 1978 году, по окончании Курсов полярных работников, мы с Толиком Зиминым перелетели на комфортабельном самолёте ТУ-154 из летней, душной Москвы в холодный, заполярный Норильск. Точнее даже не в Норильск, а в аэропорт Алыкель. Да и Алыкель, если честно, назвать аэропортом язык не поворачивается. Здание, в виде большого неблагоустроенного «сарая», насквозь продувается не по-летнему студёным ветром, и до самого потолка заполнено, радостно гудящими, голодными, кровожадными москитами. Обычный, захолустный, провинциальный аэровокзал. На улице тяжёлые, серые облака жадно лижут мокрую, скользкую землю. Все местные авиарейсы отменены из-за непогоды. Народу в сумеречно-мрачное, крохотное помещение зала ожидания набилось, как бестолковой, дальневосточной сельди-иваси в деревянную бочку. В буфет с моими скромными физическими данными ни в жизнь не протолкнуться. Спать негде. Да что там спать, размечтался, даже присесть где-либо невозможно. Нет свободных мест. В двух предбанниках постоянно толкутся «мутные», покрытые застарелыми татуировками, подозрительные личности. Пару раз перекурили с ними. Оказалось, за откровенно бандитской внешностью скрываются обыкновенные, можно даже сказать, милые, душевные люди. Именно они посоветовали перебраться в Норильск и ждать возобновления полётов в центральной городской гостинице. Нужно лишь заблаговременно предупредить администрацию о своём предстоящем рейсе.

Нас поселили на пятом этаже, в огромном, но на удивление недорогом, четырёхместном номере. Подумалось — дешёвый сыр бывает только в мышеловке. Поэтому с тревогой ожидали скорого появления на соседних, свободных койках тундровых оленеводов, но, как ни странно, наши опасения не оправдались. Под вечер в номер элегантно продефилировал интеллигентный, породистый красавчик, с лёгкой, благородной сединой в пышных, зачесанных назад волосах. «Шахматов» — представился мужчина. Ну, конечно же, подобный яркий, колоритный экземпляр не может носить пресную и скучную фамилию Иванов, Петров или Сидоров. Шахматов приехал в Норильск на профессиональную конференцию, но оказался заядлым картёжником, поэтому, позабыв обо всём на свете, азартно резался круглые сутки с Толиком в загадочный для меня, гусарский преферанс. Спал Шахматов мало, во время игры элегантно потягивал из горлышка дорогой армянский коньяк, но много. Изредка отпрашивался у Анатолия сбегать на «работу». Тщательно прихорашивался у зеркала, как актёр перед финальной сценой. Завершающим, ритуальным аккордом было приведение кожаной обуви в абсолютный, девственный порядок. «Прирождённый аристократ» Шахматов вальяжно подплывал к плюшевой ночной гардине и с её помощью неспешно придавал своим запылённым ботинкам совершенный, идеальный глянец.

Актёры кабачка 13 стульев

Пока Толик коротал время за интеллектуальной, карточной игрой с неутомимым Шахматовым, я пытался приобщиться к высокому театральному искусству. Наш этаж заселили артистами московского театра «Сатиры». Популярный, телевизионный сериал «Кабачок 13 стульев» в полном составе – пан Профессор, пан Зюзя, пан Вотруба, пани Зося и все остальные. Но меня интересовали «главные изюминки» этого творческого коллектива, глубоко обожаемые мной актёры, Андрей Миронов и Анатолий Папанов. Я провёл в сумерках длиннющего тоннеля-коридора несколько томительных часов ожидания. Назубок заучил вежливый, приветственный монолог, но при появлении знаменитостей колени противно задрожали, а мозг судорожно переклинило. Совершенно трезвый Папанов бережно поддерживал за локоток серьёзно подвыпившего Миронова, при этом они плотно и громко общались между собой, «в упор» не замечая робкого почитателя их выдающегося, актёрского таланта. Что делать? Ещё десяток другой шажков, и они бесследно исчезнут в узкой горловине дверного проёма. И тут из меня попёрла бурным потоком импровизация… Опешивший Папанов, вытаращил удивлённые, «фирменные» глаза, поперхнулся воздухом и возмущённо запричитал: «Какой корреспондент, какая газета Полярная звезда, час ночи, какое интервью, час ночи, все с ума сошли…». И ему вторило и поддакивало раскатистое, коридорное эхо: «С ума сошли, с ума сошли…».

Папанов и Миронов — красавцы!

В дверь номера настойчиво постучали. Не по-советски приветливая, молоденькая горничная порадовала возобновлением полётов в Алыкеле. Мы сгорбились под тяжестью баулов-рюкзаков, а до отчаянья расстроенный и огорчённый Шахматов переместился в дальний угол, драить «до блеска» запылившиеся ботинки. Народ в аэропорту основательно рассосался. Зарегистрировали авиабилеты, и расположились на свободной скамеечке поджидать приглашение на рейс. Из громкоговорителя послышалось что-то очень громкое, но, как обычно, бубнящее и неразборчивое. Толпа бывалых диксонцев ломанулась на лётное поле. Мы с Толяном мгновенно сориентировались и рванули вслед за ними. Багаж в руках, на горбу и в зубах. Длинной гусеницей-вереницей безмолвно поволоклись на шум прогреваемых двигателей. Вот и наша «букашка», самолёт ЯК-40. Лётчики называют его менее ласково, «окурок». Вместо привычного «высотного» трапа с улыбчивой принцессой-стюардессой, нас поджидала сиротская, алюминиевая лесенка, вывалившаяся жалким «аппендиксом» из-под низко свисающего хвоста и суровый мужчина-контролёр при ней. В салоне самолёта счастливому Толику досталось уютное местечко в одиночном ряду, к тому же рядом с иллюминатором. Моё же место оказалось в сдвоенном, к тому же с неожиданным, «милым» сюрпризом. Моя соседка по полёту, приподняла разделительный подлокотник между креслами и оккупировала своей выдающейся, широченной «кормой» оба посадочных места. Толстуха глядела на меня виноватыми, но очень добрыми, искренними глазами. «Джентльмен не может быть скрягой!» – промелькнула решительная мысль. Так я оказался на картофельном ящике, в хвостовой части летательного аппарата, где на меня беззлобно ворчали пассажиры рейса Норильск-Диксон, с трудом протискиваясь «по нужде» к вожделенной кабинке.

Вот и наша «букашка», самолёт ЯК-40

В настоящее время на сто процентов уверен, именно ЯК-40 вдохновил сатирика Жванецкого написать коротенький рассказ. «Летал я лет пять назад на этом самолёте. Так хорошо сидел. Смотрю, бегает какой-то юноша по салону. – (Спрашивает) «Как вам, удобно, неудобно?» – «Удобно, – говорю, – очень». Он взял и укоротил промежутки между сиденьями. Теперь не удобно. Вывод – каждый свой ответ надо обдумывать».

Расстояние между Норильском и Диксоном по прямой составляет чуть более пятисот километров. Совсем рядышком, по здешним, заполярным меркам. Через час спокойного, безмятежного полёта командир корабля ЯК-40 объявляет о предстоящей посадке на острове Диксон. Загорается табло с традиционной надписью – «пристегнуть ремни». Мой друг, Толя Зимин, добросовестно выполняет приказ, у меня же ремень по известной причине отсутствует. Остальные пассажиры самолёта реагируют на требование «пристегнуться» весьма странным образом, дружно, как по команде, спорхнули со своих насиженных мест и принялись торопливо одеваться-утепляться. Хотя, может быть они в чём-то и правы, ведь неумолимая и непреклонная статистика утверждает — пристёгивать ремни в самолёте надо лишь для того, «чтобы после авиакатастрофы тела не валялись, где попало, а сидели, как живые».

Напрасно наивная публика неистово спешила, возбуждённо колготилась и билась друг об друга в тесном проёме салона-западни, меня с картошкой обойти и опередить физически невозможно. Из подрагивающего самолётного чрева я первый выпрыгиваю на стабильно неподвижную «бетонку» взлётно-посадочной полосы и жадно вдыхаю сырой, студёный «кислород». Оглядываюсь по сторонам, осматриваюсь, как филин на охоте. Так вот ты какая, долгожданная, вожделенная Арктика! В глубокой бездне путаного подсознания я всегда выделял твой тихий, ненавязчивый зов и всю свою сознательную жизнь мечтал о тебе, бредил тобой в беспокойных снах и упрямо, настойчиво тянулся к тебе. А тропа-дорожка выдалась непростой и тернистой…

Алла Пугачева поёт: «Если долго мучиться, то что-нибудь получится». И это правильно, согласен, но мне по душе другое, близкое по смыслу, но более помпезное, возвышенное выражение — «Любую мечту можно превратить в реальность, если правильно расставить паруса».

Привет из прошлого. Рязань. 1977 год.

Чтобы сочинить достойные рифмы, а впоследствии грамотно уложить их в русло подходящей мелодии, необходимо, присутствие, как минимум, покладистой, терпеливой музы и конструктивного, созидательного настроения. Сегодняшним поздним вечером, «оттрубив» трудовую, заводскую вахту, я не стал дожидаться их незапланированного прихода, а спонтанно ухватился за «изгиб гитары жёлтой» и, без каких-либо серьёзных усилий и творческих мук, разродился давно зревшей и мучавшей меня в последнее время бесхитростной песенкой.

«Манит к себе Север, край снегов и льдов. Едут к нему люди, с разных городов. Едут за деньгами и от суеты, обрести покой души средь вечной мерзлоты.

Те, что на заводах заживо гниют, нас, рабочих Севера, сразу не поймут. Приезжай на Диксон, беги от суеты, обретёшь покой души средь вечной мерзлоты.

Кто пропился в доску в южных городах. Кто с любимой девушкой не совсем в ладах. Всех вас примет Север, спасёт от суеты, обретёшь покой души средь вечной мерзлоты».

В знаменитой «Гренаде» Виктора Берковского автор стихотворения Михаил Светлов удивляется странному поведению им же самим придуманного героя: «Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть?» По завершении своего «скорострельного», творческого процесса в мозгу пульсировали схожие, недоумённые мысли: «Почему простого, рязанского паренька, Вячеслава Мелина, равноудалённого от южных и северных высоких широт, крепко-накрепко скрутила в болезненный, гордиев узел нестерпимо-жгучая, тревожная полярная грусть? Зачем двадцатитрёхлетний, едва оперившийся, желторотый юнец, взывает к старческому, душевному покою? Какая неведомая сила мешает юноше наслаждаться сочными, трепетными радостями молодой, бурлящей жизни?»

Согласно теории американского математика-метеоролога Эдварда Лоренца, самая обыкновенная бабочка-крохотулька, взмахнув слабенькими, невесомыми крылышками, способна вызвать непредсказуемую лавину последовательных, разнонаправленных событий на всей огромной территории нашего необъятного земного шара. И вот не далее, как вчера, суровая, реальная жизнь убедила меня в незыблемой правоте стройной, гармоничной теории американского метеоролога. Хрупкая, миниатюрная девушка Лена, с соответствующей фамилией Воробьёва, произвела ошеломляющий «эффект бабочки», передав мне привет из недавнего прошлого от старинного армейского товарища, Васи Ушакова. Настойчивый и упрямый Василий, забытый мной в хаосе будничной суеты, на практике осуществил нашу заветную, романтическую мечту — успешно окончил Курсы полярных работников и уехал трудиться радистом-метеорологом на труднодоступный, легендарный остров Диксон. Леночка Воробьёва в мгновение ока разрушила состояние «неустойчивого равновесия» моей вяло текущей, унылой заводской жизни, и невольно подтолкнула к судьбоносным вратам коренного перелома, взбудоражив и подняв на поверхность глубинную, потаённую мысль — «Вся наша жизнь, это качели – взлёт, падение, и снова взлёт…».

Всемирно известный писатель-философ Лев Николаевич Толстой давным-давно поведал миру гениальную мудрость: «В судьбе нет случайностей; человек скорее создаёт, нежели встречает свою судьбу». По окончании техникума электронных приборов меня «распределили» на рязанский оборонный завод «Красное Знамя». Впереди светили три года «бесправного рабства» без малейшей возможности по собственному желанию поменять место работы даже внутри родного предприятия. А мятежная, беспокойная душа кричала, призывала, настаивала и требовала необычных приключений и романтического полёта за дальний горизонт! В то же самое время, профессия регулировщика радиоаппаратуры гарантировала «молодому специалисту» неторопливо-постепенный, стабильный карьерный рост, а в долгосрочной перспективе шикарный подарок от государства, в виде бесплатной квартиры со всеми удобствами и прочих, вытекающих из этих удобств, милых, приятных радостей-последствий. С другой стороны, меня реально напугал недавний пример упрощённо-прямолинейного жизненного пути коллеги-заводчанина из соседнего цеха. Юбиляра труда, в торжественной обстановке, бурно чествовали и сердечно поздравляли с «круглой датой», пятидесятилетием безаварийного «обслуживания» токарно-винторезного станка, ровесника Великой Октябрьской социалистической революции. Я с чувством лёгкого содрогания примерил на себя ровный и гладкий, как застывшее море, жизненный путь счастливого юбиляра, и в голове возник нешуточный, философский вопрос: «А нужна ли тебе, дорогой товарищ, такая тягуче спокойная, но «мёртвая» жизнь?». Поспешно, без малейшей паузы и сомнений, ответил сам себе: – «Да!… Не нужна!».

Бразильскому писателю Паоло Коэльо приписывают авторство простой и, одновременно, крайне банальной мысли: «Сами собой мечты явью не станут». Я с этим утверждением целиком и полностью согласен, только позволю себе с лёгкой иронией подметить, насколько оно весело перекликается с высказываниями чеховского учителя словесности: «Лето не то, что зима…Волга впадает в Каспийское море… а лошади кушают овёс и сено». Правильно говорят – мечтать не вредно, а я бы даже слегка перефразировал летучее выражение — мечтать полезно, но только конструктивно, и временами вопреки здравому смыслу. По окончании учебного заведения я обязан, как молодой специалист, отработать на предприятии по распределению не менее трёх лет. За моими плечами скромные десять месяцев. Я осознавал незыблемость советского, трудового законодательства, но предварительно продумав до скрупулёзных мелочей слёзную просьбу, отпустить меня в Москву на Курсы полярных работников, с робкой надеждой на эфемерное чудо записался на приём к директору завода «Красное Знамя», Андронику Ивановичу Турпитко. Директор прогнозируемо, в вежливой форме, отказал: «Молодых специалистов законодательно запрещено увольнять в течение срока отработки. Допускается единственное исключение в случае перехода специалиста на выборную комсомольскую, партийную или советскую работу. Если желаете, могу уволить Вас по статье за нарушение трудовой дисциплины. Но предупреждаю, с таким пятном в биографии Вас в дальнейшем не в каждое приличное заведение примут дворником или кочегаром». Через неделю решился ещё раз «побеседовать» с генеральным. Не успел толком просочиться в кабинет и сказать «здравствуйте», как руководитель завода отчаянно замахал руками и жестом показал «на выход», а словами добавил: «Разговор на тему увольнения закрыт раз и навсегда». Как думаете, нормальный человек запишется на приём в третий раз? Нормальному индивиду подобная мысль в голову не придёт, а конструктивному мечтателю запросто. На что я тогда надеялся? Естественно, на какое-то чудо расчудесное. Составитель русского толкового словаря Владимир Иванович Даль доходчиво объясняет: «Чудо – всякое явление, кое мы не умеем объяснить, по известным нам законам природы. …явление едва сбыточное». Таким образом, возможность наступления чуда, согласно теории вероятности, ничтожно мала и естественным путём стремится к нулю. Но пути господни неисповедимы, и секретарша генерального директора, ввиду его физического отсутствия на рабочем месте, направляет меня к его Заму. Заместитель, не утруждая себя тщательным изучением ситуации, бегло «сканирует» мою «челобитную» и со словами «непонятно, зачем гоняют людей по директорам с подобной мелочью!», лихо «подмахивает» заявление. Как думаете, свершилось чудо, или произошла случайность? Вполне вероятно, оба события одновременно. Чудо, чтобы наставить меня в будущем на «путь истинный». А Господин Великий Случай великодушно «сдался» под напором моих бесконечно-настойчивых, молитвенных просьб.

Курсы полярных работников. Подмосковное Кучино. 1977 – 1978 год.

«Ну, товарищ, рассказывай, как ты докатился до такой жизни?» «Как, как! Да очень просто, ведь я – Колобок!» Это анекдот. А я докатился до Курсов полярных работников, благодаря службе в Советской армии с незнакомым мне прежде Василием Ушаковым, внезапного отсутствия на рабочем месте всегда пунктуального директора завода «Красное Знамя» Турпитко Андроника Ивановича, незапланированного визита в Рязань студентки Московского гидрометеорологического техникума Лены Воробьевой, неожиданно оказавшейся моей землячкой и, по счастливой случайности, подругой курсанта Васи Ушакова, который, так уж совпало, обучался на Курсах полярных работников, расположенных на территории Московского гидрометеорологического техникума. Цепочка «совершенно случайных» событий замкнулась. И в один прекрасный день, полностью доверившись иллюзорному «шестому чувству», я приобрёл железнодорожный билет до подмосковной станции Кучино, интуитивно осознавая, «…что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила».

Мне очень нравится каламбур Альберта Энштейна на данную тему: «Я верю в интуицию и вдохновение. Иногда я чувствую, что я прав. Я не знаю, прав ли я.»

На входной двери неказистого, одноэтажного, деревянного домика, выкрашенного в армейский, зеленый цвет, читаю объявление: «Сообщаем, что Курсы полярных работников (КПР) готовят гидрометеорологов и радистов для работы на полярных станциях Советской Арктики. Курсанты обеспечиваются стипендией в размере 60 рублей. Срок обучения для обеих специальностей 8 месяцев.

На Курсы принимаются мужчины и женщины в возрасте от 20 до 30 лет, обладающие навыками в приёме на слух азбуки Морзе со скоростью 60 знаков в минуту для поступающих на радиотехническое отделение и 100 букв – на гидрометеорологическое отделение. Передача должна быть качественная в пределах 90 — 110 букв в минуту.

Поступающие на Курсы должны иметь среднее образование и быть годными по состоянию здоровья для работы на Крайнем Севере. Экзамены проводятся только по приёму на слух и передаче на ключе. Сдавшие экзамены направляются на медицинскую комиссию.

Заявления принимаются ежедневно с 16 до 20 часов (за исключением выходных дней) по адресу: станция Кучино, Горьковская железная дорога. Помещение Гидрометтехникума.»

Объективно оцениваю свой профессиональный уровень и «не отходя от кассы» самоуверенно рассуждаю — экзамен по азбуке Морзе для первоклассного радиста советской армии и спортсмена-коротковолновика, это «легкотня и детский сад». Но, как выяснится несколько позже, я был не совсем прав, вернее совсем не прав. Пять человек претендовали на одно вакантное место, как в престижных Высших учебных заведениях нашей страны. А что вы хотите? Курсы полярных работников — единственная «кузница кадров» для полярных станций Советского Союза, которая находится под патронажем Совета министров СССР. Согласитесь, звучит весьма солидно!

Курсанты выпуска 1978 года. У входа в «зелёный» домик КПР

Когда нашёл свою фамилию в коротеньком списочке зачисленных на желанные Курсы, то радовался и подпрыгивал от счастья, будто бы выиграл дефицитный автомобиль «Москвич» в вещевую лотерею. Ещё больше радости принесла весна 1978-го года, когда директор Сычёв вручил курсанту Мелину тёмно-зелёные «корочки» свидетельства об окончании Курсов полярных работников с отличными оценками по всем специальным дисциплинам. Но главное даже не это. Мы искренне благодарили милостивую судьбу за знакомство с настоящими Полярниками, добрыми и терпеливыми преподавателями Курсов, несравненными профессионалами своего дела, которые крепко, надёжно и на века «вдолбили» в наши молодые, слегка ветреные головы знания по гидрологии и метеорологии, а также помогли отшлифовать до абсолютного совершенства искусство полярного радиооператора. Вечная память директору Курсов полярных работников Сычёву. Никогда не забудем скромнейшего человека, наставника по радиоделу, радиста полярной авиации, Героя Социалистического труда и орденоносца, Куксина Олега Архиповича. Навсегда останется в памяти самый любимый преподаватель всех, без исключения, выпусков КПР, кандидат географических наук, мой земляк рязанец Юрий Никифорович Синюрин.

Краткая историческая справка. Предположительно в 1934-1935 году появились Курсы полярных работников при Главном управлении Северного морского пути, которые готовили специалистов для работы на труднодоступных и полярных станциях Советского Союза.

До Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года на месте Московского Гидрометеорологического техникума (МГМТ) и Курсов полярных работников находилась усадьба Рябушинского, известного русского учёного, промышленника и мецената, который основал в Кучино Аэродинамический институт. Гидрометеорологический техникум открыли в 1930 году на базе Салтыковской трудовой школы, а в 1937 году перевели в Кучино. Московский гидрометеорологический техникум стал первым специальным учебным заведением, положившим начало подготовки в Советском Союзе квалифицированных кадров в области метеорологии и гидрологии. Таким образом, Курсы полярных работников в Кучино начали свою работу только после переноса МГМТ из Салтыковки, то есть не ранее 1937 года.

Во время Великой Отечественной войны Курсы полярных работников готовили военных радистов для работы во вражеском, немецком тылу.

В 1989-м году Курсы полярных работников перевели на территорию Метеообсерватории, в посёлок Верхне-Дуброво, Свердловской области. Последним директором Курсов в Кучино стал бывший начальник Певекского управления гидрометслужбы Власов Евгений Георгиевич.

До 2008 года «зелёный домик» Курсов полярных работников использовался Московским гидрометеорологическим техникумом, как учебная метеостанция. По неизвестной причине в этом же году исторический «зелёный домик» в Кучино был полностью уничтожен огнём беспощадного пожара.

Остров Диксон, 1978 год. «Манит к себе Север, край снегов и льдов…»

Вдоль широко вытянутого деревянного фасада двухэтажного здания диксонского аэропорта равномерно распределились разрозненные группы встречающих и старенькие автотранспортные средства — УАЗики, автобус ПАЗ и один грузовичок. Над входом в зал ожидания возвышалась эдаким небоскрёбом «высотная башня» пункта управления полётами. Диксонцы одеты не по-летнему тепло, и не по-детски основательно. Куртки, штаны, шапки, кирзовые сапоги, шарфики, перчатки. Небо ясное, голубое, солнце сочное, яркое, больно бьёт по «шарам», но совсем не греет. После шумных, радостных, но скоротечных «обнимашек-целовашек» «привокзальная» площадь вмиг опустела. Всех вновь прибывших подобрали, разобрали и расхватали, кроме нас с Толиком, оказавшихся чуждыми элементами на этом радостном празднике жизни. Как в известной юмореске – «такое впечатление… возникло, что нас не ждали. Но у нас с собой было… чего расстраиваться. Нормально, Григорий!.. Отлично, Константин!» Внизу, вдоль морской, береговой черты, примерно в километре, разбросаны двух, трёхэтажные дома и мелкие, приземистые, деревянные домишки островного посёлка Диксон. К нему из аэропорта ведёт одна единственная грунтовая дорога. Заплутать в хорошую погоду, как теоретически, так и практически невозможно. Жизнерадостно скатываемся под горку. Так и хочется затянуть бодрую, строевую пионерскую песню: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам. И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором». Тяжёлый, вместительный рюкзак с радиолюбительской, приёмо-передающей техникой за спиной заставляет перейти на лёгкую трусцу, но кисти рук быстро «отваливаются» от неподъёмных сумок с харчами и алкогольной продукцией, вынуждая стопориться время от времени, чтобы чуток передохнуть. К величайшей досаде лишь возле посёлка нас догоняет тот самый невзрачный грузовичок-бортовичок. Ну, вот если бы знать всё наперёд… Молодой, разговорчивый, искроглазый шофёр приветливо, гостеприимно, и безобидно настойчиво, заталкивает нас в душную, запотевшую изнутри кабину. Свои надоевшие баулы небрежно забросили в полупустой кузов. Едем, пытаясь наслаждаться серыми, унылыми пейзажами, подпрыгивая на бесчисленных кочках и проваливаясь в многочисленные канавы. «Витя – представляется парень, и тут же добавляет – Павлов». Спрашивает: «На практику или на работу приехали?» — «Мы окончили Курсы полярных работников». — «А-а-а, ну, тогда вам в «Музыкальную шкатулку». – «Да, нет, мы, знаешь, пока по танцам не соскучились». — «Это общежитие гидрометслужбы на Папанина три… Ну, вот и приехали. Выгружайтесь. Я к вам вечерком загляну, если не возражаете». А мы совсем не против, мы даже за…

«Музыкальная шкатулка».

Папанина, 3 «Музыкальная шкатулка»

Все транзитные работники Диксонского Управления гидрометслужбы, радисты, гидрологи, метеорологи, механики, повара, геофизики, начальники полярных станций и обсерваторий, обязательно проходят через знакомство с общежитием на улице Папанина номер 3. Это своего рода зал ожидания, импровизированный вокзал, где полярники «сидят на чемоданах» и готовы в любую минуту выехать, вылететь или отплыть в назначенный всемогущим отделом Кадров труднодоступный, арктический уголок. Но мы с Толиком, новички и дилетанты в Арктике, пока ничего об этом не знаем и даже не догадываемся.

Через двойные, скрипучие двери затаскиваем в сумеречный «холл» общежития пожитки-вещички и аккуратно складываем их под художественно выполненный плакат-растяжку «Похмелье – второе пьянство!». У меня в этом направлении опыт полностью отсутствует, поэтому охотно верю на слово искушённым, бывалым коллегам-полярникам. Комендант общежития, Афиногенова Валентина Григорьевна, заводит нас в комнату «на четверых», где две кровати уже кем-то заняты, она по-быстрому объявляет, о запрете распивать в помещениях общежития спиртные напитки, курить табачные изделия и громко, беспричинно, шуметь. Спрашивает: «Вы в Кадрах отметились?» – «Где???» — «Понятно. Тогда дойдите до отдела Кадров и доложитесь о приезде». Ключ от комнаты нам не выдала. Оказывается, двери в общежитии запирать не принято, тут считается, что «совесть – лучший контролёр».

Начальник отдела Кадров Серебровская Дагмара Яковлевна, милая, добрая, «бальзаковского» возраста женщина, разговаривает с нами, как с детьми малыми. Хорошо ли добрались, где остановились, всё ли в порядке с деньгами, не нужно ли чем помочь? Может тёплая одежда требуется? И неожиданный вопрос: «На какую полярную станцию хотели бы поехать?»  Оказывается, можно выбирать! Толик растерялся, стушевался весь, замялся и без сопротивления согласился на остров Андрея. Я же озвучил твёрдое желание работать на Земле Франца Иосифа. Дагмара Яковлевна заметно оживилась, можно сказать, обрадовалась: «Вам здорово повезло, на станции Нагурская имеется свободная вакансия старшего гидрометеоролога-радиста». – «Так ведь я не смогу работать старшим, мне бы для начала что-нибудь попроще». – «Уверяю Вас, справитесь! Ребята помогут».

Вечером Витя Павлов в «пух и прах» разнёс наше «неправильное» поведение в Кадрах. «Эх, вы, салаги непутёвые! Надо было проситься на материковую полярку (полярную станцию)!» – «Так ведь там платят меньше». – «Платят не намного меньше, зато всё лето рыбка свежая, оленина, зайчатина, «борты» (вертолёты МИ-8 и самолёты АН-2) постоянно летают с почтой и спиртным. Гуси настоящие, гуменники и белолобые, а не казарка тощая, островная. Лето длинное и тёплое, а полярная ночь короткая, пролетит, не заметишь. Зимой на песца охота знатная, а это и развлечение, и деньги дополнительные. Толик едет на Андрея, полярка рядом с «материком», из островных станций, можно сказать самая лучшая, а вот твоя Нагурская, это «ссылка», непонятно за что тебя туда упекли». – «Не упекли вовсе, я сам в Нагурскую напросился, вернее на ЗФИ (Землю Франца Иосифа)». – «А зачем просился-то, кто тебя за язык тянул???» – «Я радиолюбитель-коротковолновик, хочу оттуда в эфире поработать. Первым буду из Нагурской». – «Точно, будешь! Успокойся, нормальный туда добровольно не поедет. Завтра познакомлю тебя с местными радиолюбителями, Сашей Малыгиным, Петей Костровым и Васей Мосиным. А пока предлагаю тост «за ненормальных». В принципе, мы все здесь такие».

Надо признаться, приближалась к логическому завершению пятая по счёту бутылка водки. Со слов Вити, если распивать «напиток» чинно и благородно, то Афиногенова ругаться не будет. Главное, вести себя «не громко» и «не пи́сать мимо унитаза» (пошутил, скорее всего). Угощали каждого, кто хоть на секунду просовывал голову в комнату. Витя знал абсолютно всех, как, впрочем, и его тоже. Такое ощущение, будто бы в этом доме проживает одна большая, дружная, хлебосольная родня. Что удивляло, никто не надоедал своим долгим присутствием, не наглел, быстренько, но с достоинством, принимал внутрь «сто грамм», бросал в рот щепотку закуси, и незаметно, практически по-английски, исчезал. За один вечер перезнакомились со всей общагой.

На вопрос «почему у вас тут два Диксона, один на материке, другой на острове?» Витя без предупреждения исчезает за дверью и возвращается в обнимку с лохматым, бородатым, сильно утомлённым мужичком, который явно минуту назад крепко спал безмятежным сном праведника. «Знакомьтесь, Григорий, наш краевед, бывший преподаватель истории и географии». Гриша поправил на носу перекосившиеся очки, взбодрил себя незначительной дозой алкоголя и очень складно, последовательно и доходчиво соткал историческое полотно Диксона от времён его «сотворения» до наших дней.

Остров Диксон и посёлок Диксон

«Остров Диксон, на котором мы находимся в настоящий момент, до 1738 года оставался безымянным. Впервые нанёс его на карту и назвал Большим Северо-Восточным островом, штурман Федор Минин, начальник Обь-Енисейского отряда Великой Северной экспедиции. Однако официальное название так и не прижилось, и мореходы-промышленники именовали остров в одно время «Долгий», а несколько позже «Кузькин». В честь помора, которого, согласно старинной легенде, звали Кузьма-Кузька. В 1875 году в бухту острова Кузькина вошло шведское парусное судно «Прёвен» под командованием барона Адольфа Эрика Норденшельда. Удобная, глубоководная бухта настолько понравилась мореплавателю, что он дал ей имя финансиста экспедиции Оскара Диксона и без веских на то оснований объявил: «Эта гавань – лучшая на всём северном берегу Азии, и со временем будет очень важна для сибирской торговли». Почему я сказал «без веских на то оснований»? Да, очень просто, ни Норденшельд, никто либо другой до него, не проводил разведку всего северного побережья Сибири на предмет поиска хорошо защищённой гавани! Ввиду этого, смелое заявление Норденшельда считаю голословным и необоснованным. А в 1878 году, во время триумфального, сквозного плаванья по Северному морскому пути на пароходе «Вега», Норденшельд вновь остановился в любимой бухте и назвал в честь благотворителя Оскара Диксона, теперь уже весь остров. Вполне вероятно и это, очередное название острова могло бы кануть в Лету, если бы начальник Российской гидрографической экспедиции Андрей Ипполитович Вилькицкий в 1894 году на официальном уровне не увековечил имя шведского купца, присвоив острову его нынешнее название — Диксон.

В 1901-м году, во время Русской полярной экспедиции Эдуарда Толля, на северном берегу диксонской бухты построили деревянный амбар для хранения угля и различного экспедиционного инвентаря. Этот сараюшка и положил начало будущему островному посёлку Диксон! Почти через пятнадцать лет, в 1915-м году, на острове возвели два первых жилых, деревянных дома и баню. Создали запасы угля. 7 сентября 1915-го года принято считать днём основания Диксона. Именно в этот день диксонская радиостанция провела первую радиосвязь с Исакогорской радиостанцией под Архангельском. В следующем, 1916-м году, по постановлению Совета министров Российской империи, на остров завезли приборы и оборудование для оснащения постоянно действующей гидрометеорологической станции. В советское время, в 1930-х годах, на базе гидрометеорологической станции построили геофизическую обсерваторию и радиогидрометеорологический центр, который совсем недавно преобразовали в Диксонское управление гидрометслужбы, где мы с вами, с огромным удовольствием и неподдельным энтузиазмом, в настоящее время трудимся.

В конце 1950-х годов на острове Диксон построили аэропорт, а самый северный в Советском Союзе морской порт решено было возводить на материке, практически «напротив» островного поселения. Вскоре морской порт начал «обрастать» жилыми и служебными постройками, появились производственные помещения, склады, магазин, школа. Постепенно образовался материковый посёлок Диксон. Такая, вот, получилась короткая история, на самом деле довольно-таки масштабной эпопеи возникновения «двух Диксонов».

Спрашиваю Григория: «А про Нагурскую расскажешь?» – «Для чего тебе?» – «Еду туда работать!» – «Еду – это очень «громко» сказано. Летом, над «чистой» водой, вертолёты в одиночку не летают — запрещено, а в паре их только на ЧП выпускают. Дожидайся теперь, пока море замёрзнет. Крепко повезёт, если к Новому году до станции доберёшься. Я тоже жду оказию на ЗФИ. Времени у нас с тобой на Диксоне — «вагон и маленькая тележка». Как-нибудь и до Нагурской очередь дойдёт, расскажу, потерпи пока».

Глубоко за полночь выхожу в длинный, гулкий коридор первого этажа глотнуть относительно свежего, не до конца прокуренного воздуха. Ощущение, будто бы очутился внутри лесного муравейника, растревоженного внезапным, ливневым дождём. Бесконечное, броуновское движение. Всё ходит ходуном, и кружит каруселью. Двери комнат беспрестанно хлопают, не успевая до конца закрыться. Деревянная лестница на второй этаж постоянно скрипит под ногами «бестелесных теней», едва различимых в полумраке тусклой, электрической лампочки. Где-то тренькает простенькими аккордами плохо настроенная гитара, и доносятся обрывки до боли знакомой, бардовской песни. В раскатистой глубине второго этажа раздаётся короткий, всепроникающий, женский хохот, а на первом этаже отовсюду гудят осиным роем, слегка приглушённые тонюсенькими фанерными стеночками, возбуждённые, мужские голоса. В голове внезапно вспыхивает яркой искоркой спонтанная догадка – в ночное время, без строгого контроля «железной леди» Афиногеновой, классическое общежитие Диксонсого гидромета на Папанина три превращается в развесёлую и разудалую «Музыкальную шкатулку».

Валериан Альбанов – человек и пароход.

Гидрографическое судно «Валериан Альбанов»

Писателю и актёру Вуди Аллену приписывают чрезвычайно мудрое высказывание: «Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах». Сегодня на собственной шкуре убеждаюсь в истинной правоте его слов! Ещё вчера я плотно сидел «на чемоданах» в «Музыкальной шкатулке» в нервном, нетерпеливом ожидании непредсказуемой оказии на Землю Франца Иосифа, а сегодня безмятежным взором провожаю из корабельного иллюминатора, так и оставшийся для меня не познанным, загадочный остров Диксон. Не далее как вчера я обсуждал на полном серьёзе с радиолюбителем Сашей Малыгиным время и частоты «трафиков» связи между полярной станцией Нагурская и островом Диксон. А бортрадист Петя Костров помог мне приобрести шикарную лётную «кожанку» и унты на натуральном, собачьем меху. Сердобольный Вася Мосин «через завсклада, через директора магазина, через товароведа достал дефицит», две утеплённые тельняшки с длинным рукавом. Будет в чём покрасоваться и показать себя на вечно холодной, ледяной Земле Франца Иосифа! И вдруг неожиданно, а вдруг, это всегда неожиданно, меня экстренно вызывают в отдел Кадров. «Надо срочно заменить радиста-метеоролога на полярной станции «острова Гейберга». – «А где это?» – «Рядом с Северной Землёй» – «Хорошо. А когда выезжать?» – «Прямо сейчас!» – «А как же Земля Франца Иосифа?» – «Обещаем и даём честное, «диксонское» слово, после отпуска отправить Вас на ЗФИ!» Эх, ты жизнь жестянка! Крутит, вертит людишками… И осталась на долгую память в трудовой книжке казённая запись – «направлен старшим радистом-гидрометеорологом на полярную станцию Нагурская». А побывать там в реальной жизни посчастливилось лишь один разок, да и то транзитом, во время невообразимо длительного перелёта на вертолёте МИ-8 по маршруту: остров Диксон, остров Средний, остров Хейса, остров Виктория, полярная станция Нагурская, остров Грем-Бэлл, мыс Желания.

Для бесконечного вселенского бытия «люди-человеки» являются сподручным, подножным, строительным материалом, из которого жизнь-создатель неустанно вяжет, ткёт, плетёт и лепит мудрёные кружева-кренделя. Простому смертному не дано понять суть их дивных хитросплетений. А очень хочется. Я лежу на верхней койке в тесной каюте гидрографического судна «Валериан Альбанов» и вспоминаю полудетективную, запутанную историю из дневниковых записей Валериана Альбанова, штурмана экспедиции Георгия Львовича Брусилова на судне «Святая Анна».

У людей-непрофессионалов, поверхностно интересующихся историей освоения Арктики, в голове наверняка перемешаны похожие друг на друга три морские, полярные экспедиции, которые вышли в Северный Ледовитый океан практически одновременно. В июле 1912 года из Санкт-Петербурга направилась на покорение Северо-Восточного морского пути шхуна «Святая Анна» под руководством морского офицера Георгия Львовича Брусилова. В августе 1912 года из Архангельска к Северному полюсу отправилась шхуна «Святой Фока», под командованием старшего лейтенанта Георгия Яковлевича Седова. И наконец, в августе 1912 года на парусном боте «Геркулес» на трассу Северного морского пути «самовольно» вышел геолог и полярный исследователь Владимир Александрович Русанов. В экспедиции Брусилова принимала участие в качестве врача Ерминия Александровна Жданко, племянница начальника Главного гидрографического управления. А врачом экспедиции Русанова была его невеста, француженка Жюльетта Жан. До 1914 года все три экспедиции считались пропавшими без вести. Невольно поверишь в, так называемый, морской предрассудок — «Женщина на корабле – к беде». Однако, несмотря на то, что в состав экспедиции Седова входили только мужчины, это обстоятельство не спасло экспедицию от неудачи — основная цель путешествия не была достигнута, а командор и несколько его подчинённых трагически погибли. Современники характеризовали Седова коротко, но ясно: «Смел до безумия». Именно это качество, на мой взгляд, и погубило Георгия Яковлевича. В Арктике не место жалким трусам, однако, и смелость не должна граничить с неприкрытым безумием, которое он неоднократно проявлял. Правда, это уже совсем другая история. Судьба Брусилова, Русанова, членов их экипажей, кораблей «Геркулеса» и «Святой Анны» до сих пор неизвестна и наполнена тайнами-загадками. Скорее всего, нам никогда не удастся до конца узнать полную правду этого фантастического хитросплетения. Как тут не вспомнить стихи Юрия Визбора: «Абстрактная картина, судеб переплетенье, и так несправедливо, что жизнь у нас одна».

Ещё большей сумятицы и неразберихи в умы читателей и кинозрителей внёс приключенческий роман Вениамина Каверина «Два капитана». Образ главного героя, капитана Татаринова, «срисован» один в один с бесстрашного, упрямо-настойчивого, бескомпромиссного и в высшей степени амбициозного Георгия Яковлевича Седова. Помните? «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» В то же самое время вымышленная шхуна «Святая Мария» повторяет маршрут и время путешествия экспедиции Георгия Львовича Брусилова на «Святой Анне». А поиски пропавшей экспедиции книжного капитана Татаринова перекликаются с реальными поисками и находками артефактов экспедиции Владимира Александровича Русанова. И всё же, основная завязка сюжета романа начинается с таинственного письма со строками об удивительной полярной экспедиции, подписанного штурманом дальнего плаванья Климовым. В открытом письме к читателям Каверин «чистосердечно» признаётся: «Дневник штурмана Климова, приведённый в моём романе, полностью основан на дневнике штурмана «Святой Анны», Альбанова – одного из двух, оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции».

Штурман Валериан Альбанов

Вот сейчас, как мне кажется, все детали встали на свои законные, исторические места и настало время вернуться в тесную каюту гидрографического судна. Так кто же такой на самом деле загадочный штурман Валериан Иванович Альбанов, непорочно честный герой-полярник или коварный, подковёрный фальсификатор? Приведу несколько общеизвестных, упрямых фактов, а уж вам решать и судить. Если сможете, конечно же.

Лейтенант Брусилов в оригинальном документе, «Выписке из судового журнала», доставленном, кстати, самим Альбановым на Большую землю, пишет: «Отставленный мной от исполнения своих обязанностей штурман Альбанов просил дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти с судна; понимая его тяжёлое положение на судне, я разрешил…». Вот видите, несмотря на жёсткие ссоры, переходящие в простонародный мордобой, и взаимные обвинения друг друга во всех грехах и неудачах экспедиции, штурман мирно попросил, а капитан милостиво разрешил. Ввиду этого абсолютно беспочвенны страшные обвинения в адрес Альбанова, что трагедия произошла по причине неразделённой любви к единственной женщине, Ерминии Жданко, из-за которой безнадёжно влюблённый штурман безжалостно перестрелял весь экипаж, а деревянное судно поджёг и, чтобы до конца скрыть следы своего преступления, утопил. При этом матрос Конрад являлся его кровавым ассистентом и единомышленником.

Рассмотрим другой исторический факт, подтверждённый документально. Сохранилась записка Альбанова, датированная 1917-м годом, заведующему гидрометеорологической службы: «Господин Брейтфус. Сообщаю Вам, что Георгий Львович (Брусилов) вручил мне на шхуне жестяную банку с почтой. В Архангельске я вскрыл банку и пакет отправил М.Е.Жданко (дяде Ерминии Жданко). С уважением, В.Альбанов». Сразу же возникает вопрос. На мысе Флора штурмана Альбанова заметили на берегу и первыми приняли на борт судна «Святой Фока» полярники с кристально чистой, незапятнанной репутацией – Владимир Юльевич Визе и Николай Васильевич Пинегин. Они оба утверждают — на груди штурмана находился пакет с выпиской из судового журнала, но никакой жестяной банки при нём не было! Тогда где, когда и кем была вскрыта эта банка, и куда подевался пакет с письмами? При этом Пинегин обратил внимание, что перед отплытием с острова Альбанов торопливо «что-то делал из камней». Гурий? Обычно в груду камней закладывают что-то ценное для последователей и потомков. А может быть штурман, наоборот, скрывал и припрятывал в камнях компрометирующие его бумаги? Например, почту членов экспедиции, ведь письма так и не дошли до адресатов.

В музее Арктики и Антарктики находится дневник Александра Эдуардовича Конрада. Но он не походный, а переписан кем-то уже после возвращения матроса на Большую землю. В дневнике-новоделе нет ни одного слова о человеческих взаимоотношениях, как на «Святой Анне», так и во время похода группы Альбанова по дрейфующему льду. Когда и по какой причине исчез оригинал? Может быть, новый дневник почистили от компромата? Полярный штурман Аккуратов вспоминает единственную встречу с матросом-кочегаром: «Суровый и замкнутый, он неохотно, с внутренней болью, вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говоря об Альбанове, Конрад наотрез отказывался сообщить что-либо о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал: — «Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта…» И, сжав руками, словно инеем подёрнутые виски, резко добавил: — «Прошу Вас, ничего больше не спрашивайте!» В тридцатые годы брат Брусилова, Сергей, имел с Конрадом короткую, непродуктивную встречу, после которой пришёл к твёрдому убеждению — Конрад и Альбанов скрывают что-то трагически страшное.

В автобиографической книге «На юг, к Земле Франца Иосифа!» Альбанов пишет: «Прошло уже три года с тех пор как я покинул шхуну «Святая Анна» экспедиции лейтенанта Брусилова… Если бы у меня уцелели все мои записи и весь дневник, который я аккуратно вёл во время моего пребывания на «Святой Анне» и в пути по льду, то дело, конечно, облегчилось бы значительно. Но записки мои погибли… Сохранились же у меня записки только… за время спустя уже месяц после ухода моего со «Святой Анны». Получается, что Валериан Альбанов в своей «документальной» книге описал, как мелкие эпизоды, так и крупные события по памяти! Таким образом, в настоящее время подтвердить или опровергнуть его версию экспедиции Брусилова на шхуне «Святая Анна» невозможно, ввиду полного отсутствия исходного, документального материала.

Штурман Альбанов погиб осенью 1919 года. Конрад пережил своего штурмана на двадцать один год. До конца своих дней преданный матрос хранил необъяснимое, глухое, «могильное» молчание. И что же теперь? «Нет человека – нет проблем?»

Ледяная Арктика надёжно хранит секреты и крайне неохотно расстаётся с сокровенными тайнами. Нам остаётся лишь ждать, надеяться и верить, «ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным».

Полярная станция «острова Гейберга» (хутор Диканьки)

За непрестанными думами и долгоиграющими размышлениями «Валериан Альбанов – человек и пароход» незаметно доставил меня к островам Гейберга. Тихая, ясная, тёплая, летняя погода. На море мертвецки полный штиль. На узком, пологом, каменистом мысу уютной, подковообразной бухты, аккуратно разбросаны свежеокрашенные, беленькие дома и деревянные сарайчики. Если бы не отдельные глыбы голубого, дрейфующего льда на обширной, морской акватории, я бы не отличил суровую полярную станцию «острова Гейберга» от милого, гоголевского, украинского хутора Диканьки.

На берегу оживлённо, радостно размахивают руками двое полярников. Приветствуют нас. Мы запрыгиваем в алюминиевую, моторную лодку и на бешеной скорости несёмся навстречу моей грядущей полярной судьбе! Судовой гидролог Сергей успевает «шепнуть» на прощанье: — «Утром на завтрак ни в коем случае не выходи в кают-компанию в тельняшке. Тельник у моряков считается нижним бельём, а не парадно-выходной формой». Господи, какой позор, так долго меня терпели, стыдно-то как! Но и наука тоже! Прав римский философ Сенека – «Век живи – век учись тому, как следует жить».

Полярная станция «острова Гейберга» (1978 – 1980 год).

Я с давних пор горю страстным желанием создать «большое полотно» своей первой полярной зимовки. Первая зимовка, это как первая, юношеская любовь. И пусть первая любовь всегда по-мальчишески робкая и неловкая, но она невольно врезается в память на всю последующую жизнь. Задуманный проект масштабный и захватывающе интересный — вид с моря, вид сверху, крупный план, географические карты, история, коллектив, климат, флора-фауна, охота-рыбалка, навигация… «Никто не обнимет необъятного!» – разочаровывает созидателей-строителей знаменитый афоризм Козьмы Пруткова. Но моё мнение таково, пробовать объять необъятное всё ж таки надо, и священная библия явное тому подтверждение: «Да, осилит дорогу идущий!» – подбадривает она. Творческий процесс пишущего человека невидимый, таинственный, замысловато сложный и непредсказуемый. Творец-писатель в одиночку разгребает и анализирует горы разнохарактерной информации. Он остаётся один на один со своими наболевшими мыслями, и никто не в состоянии помочь ему выстроить их в логически правильной последовательности, а потом захватывающе увлекательно выплеснуть свои «сгруппированные» раздумья на зыбкий и хрупкий, бумажный фундамент. В энциклопедических справочниках и словарях документальные факты протоколируют сухим, казённым языком. А в рассказах полярной, романтической направленности, кроме голой правды, должны присутствовать чувства, эмоции, динамика, которые желательно дополнять и усиливать звуками, красками и ароматами высоких широт. Совсем непростая задача, и есть от чего впасть в отчаянье. При этом на первое место, в полный рост, встаёт извечный, классический вопрос — с чего же начать? А, пожалуй, вот так: «Моторная лодка мягко ткнулась алюминиевым носом во влажную гальку арктического острова. Полярники обменялись с новичком крепким, дружеским рукопожатием». А дальше еду по кривому, разухабистому бездорожью: «Яркое солнце лихо отбрасывает контрастные тени… местные собаки ожесточённо облаивают чужака-пришельца… деревянный настил громко поскрипывает под бодрыми, неутомимыми ногами… хрустальный перезвон наполненных бокалов… короткий, беспокойный сон… будильник будит и трещит, безжалостно, надрывно и тревожно».

Первый рабочий день в Арктике.

Злодей-будильник, действительно, поднимал меня с постели настойчиво долго, как упёртый, безжалостный осёл. С трудом приподнимаю тяжёлое, сонное веко и вяло осматриваюсь по сторонам. Справа в углу, на стареньком письменном столе, тускло тлеет «древняя» настольная лампа. По всей поверхности «грустного», коричневого линолеума комнатки-коморки беспорядочно разбросаны пожитки, впопыхах вытряхнутые из моего распахнутого «настежь» туристического рюкзака. Я лежу на широкой, деревянной кровати-тахте. Изделие сколочено из «подручного» материала, но выглядит добротно и внушительно. Римский циферблат будильника показывает пять часов тридцать минут. Раннее утро. Вид из окошка приятно радует лёгкими сумерками стремительно уходящего арктического лета, а не пугает чернотой надвигающейся полярной ночи. Разлёживаться и наслаждаться арктической природой нету времени. Более того, пора бежать, и даже «лететь», на синоптический срок. На рабочем столе радиорубки, удачно совмещённой с метеорологическим кабинетом, не обнаруживаю ни подробной инструкции моих дальнейших действий, ни коротенькой пояснительной записочки. Наше вчерашнее праздничное застолье, посвящённое моему прибытию на полярную станцию «острова Гейберга», завершилось глубоко за полночь. В коротеньких паузах между бесконечными речами-тостами гидролог Михаил Аркадьевич Драпкин успел слегка «поднатаскать» новичка, мастерски демонстрируя на практике реальную работу полярного метеоролога. Два раза на метеоплощадке снял показания термометров и приборов, один раз «зашифровал» синсрок, записал в журнал актуальную погоду и самостоятельно передал «информацию» по радиостанции на мыс Челюскин. А сейчас, как говорится, «смотрю в книгу и вижу фигу», ощущение такое, будто бы всё позабыл и «туплю» по полной программе. На цыпочках «подкрадываюсь» к комнате Аркадьевича, с робкой надеждой пригласить его на подмогу, однако слышу через дверь местами тишину, местами мощное, уверенное похрапывание. А времечко неумолимо бежит вперёд, летит и поджимает. Синоптический срок обязан быть на Челюскине максимум десять минут седьмого. Незначительная задержка или опоздание на несколько минут считается «серьёзным» нарушением и чревато «суровым» наказанием, а невыход на радиосвязь более получаса, плавно перетекает в чрезвычайное происшествие.

Второпях набрасываю на плечи, замызганный «до нельзя», общественный климатический костюм, и проворно выскальзываю из холодного тамбура на свежий, морской воздух. Две чёрные, лохматые собаки лениво приподнимают равнодушные морды и, не считая нужным удостоить меня своим высоким вниманием, снова погружаются в глубокий, безмятежный сон. Достаю из кармана «записную книжку» полярного метеоролога. Это небольшой кусочек белой пластмассы, с «простым» карандашиком, привязанным крепкой, «суровой» ниткой. На пластик я запишу метеорологические данные с метеоплощадки, которая расположена буквально в ста метрах от полярной станции. Быстренько определяю на глаз форму облаков и их количество, при этом стараюсь не соскользнуть с узенькой досчатой дорожки в жидкую, вязкую «тундру». Неожиданно цепляюсь боковым зрением за контрастное белое пятно, которое выглядит до безобразия противоестественно на общем сером, успокаивающем фоне. Мама мия, да это же огромный белый медведь! Настоящий! Стоит о четырёх лапах возле механки и посматривает на меня вроде бы и беззлобно, но с явной заинтересованностью. Ноги осознали опасность ситуации быстрее мысли. Мгновенно оказываюсь внутри помещения. В голове пульсируют советы «бывалого дрессировщика»: — «Не поворачивайся к зверю задом. Тем более, не вздумай бежать. Накроет в прыжке. Умри, но стой к нему передом. Не бойся… страх образует адреналин, от которого звери тигреют… Боже упаси наложить в штаны. Учует, не простит!» Что же мне делать сейчас и как поступить правильно? Произвести всеобщую побудку по тревоге? Но за всей этой ненужной колготой потеряю драгоценное время и «профукаю» синсрок! Принимаю, как мне кажется, единственно верное решение. Торопливо записываю в журнал «Ухода-прихода»: — «Сегодня в 5 часов 45 минут около механки обнаружен белый медведь. Будьте осторожны и внимательны при выходе на улицу». Заряжаю старый, мосинский карабин пятью патронами, последний загоняю в ствол и боязливо осторожно выглядываю из тамбура в сторону механки. Станционные собаки, охранники хреновы, тихо-смирно почивают, а белый медведь, заразившись от них «нехорошим» примером, тоже залёг на голую землю и широко раскинулся под окнами дизельной электростанции. «Залёг и раскинулся», это чистая правда, но ведь не спит, собака, вернее, медведь. Крутит хищной мордой, вынюхивает чего-то (или кого-то?) пятачком чёрного носа, и, поди, узнай и догадайся, какой сюрприз от него ждать. Вдруг он резко кинется и набросится на меня? А между нами всего каких-то 25 – 30 метров. Выхожу на деревянный настил с оружием «наперевес», наклон ствола вперёд и строго в сторону «противника». Потихоньку бочком-бочком добираюсь до метеоплощадки. Один глаз бегло скользит по метеорологическим приборам, а другим неотрывно держу медведя на постоянном, жёстком «прицеле». Обратный путь преодолеваю не самоуверенно, но уже без нервов, то есть относительно спокойно. Самодовольно наслаждаюсь собой взглядом со стороны: «По узенькой тропинке смело марширует, дерзкий, молодой полярник, а хищный зверюга, почувствовав его недюжинную «силу воли и силу духа», вынужденно капитулирует и прячет между ног свой трусливо дрожащий хвост».

Синоптический срок передаю на Челюскин вовремя. Можно было бы и быстрее управиться, но на станции отсутствует привычный для меня электронный ключ. Передавал на простом, вертикальном, который радисты кличут с некоторой долей презрения «Лягушка» или «Клоподав». Выглянул на улицу, медведь преспокойно дрыхнул на прежнем месте. После бурного, развесёлого застолья, кают-компания погрузилась в сонное, благоговейное безмолвие. Осторожно брожу по предательски скрипучему полу и внимательно рассматриваю разноцветные корешки сотен воистину дефицитных книг на многочисленных полках станционной библиотеки. Середину зала украшает средних размеров, зелёного сукна, бильярдный стол. Мне, потомственному «крестьянину от сохи», не доводилось прежде пересекаться с этой благородной, элитарной игрой. Прямоугольный обеденный стол заставлен грязными тарелками, недопитыми стаканами и завален недоеденной закуской. Разошлись по спальням поздно ночью, было некогда, да и лениво прибираться. Оставили «разруху» до утра. Из мебели в кают-компании присутствуют несколько «разношёрстных» стульев вокруг обеденного стола, неказистый шкаф-посудник возле кухни, да изрядно потрёпанный, просиженный «предыдущими поколениями» диван напротив библиотеки. Вдоль одной из стен расположены в рядок четыре спальни-невелички, в том числе и моя, а на противоположной стене, на фоне «глазастого» решетчатого окна, зияет открытый дверной проём в небольшую, уютную кухоньку. По соседству с кухней дверь в спальню повара.

Коллектив полярной станции немногочисленный и состоит из четырёх человек. А руководит коллективом женщина (вот уж чего не ожидал, не думал, не гадал)! Людмила Николаевна Кондратьева, возраст немного за сорок, опытный «зимовщик» с многолетним полярным стажем, совмещает руководство станцией с работой радиста-метеоролога. Её муж, Михаил Аркадьевич Драпкин, гидролог, тоже полярный «аксакал». На вид лет сорок. Зимует в Арктике с 50-х годов. Механик, Витя Павлов (прошу не путать с его двойным тёзкой, шофёром на острове Диксон), молодой, симпатичный парень, которому слегка за тридцать. И, наконец, повар, Лариса Сарыгина. Пухленькая, низенькая, улыбчивая и очень активная дамочка «неопределённого» возраста. Сорок, плюс-минус? Короче, в таком «возрастном» окружении я чувствую себя натуральным «сыном полка».

Не могу сдержаться-удержаться, извлекаю с книжной полки книгу Валентина Пикуля «Реквием каравану PQ-17» и с удовольствием смакую любимые страницы вплоть до начала девятичасового синоптического срока. На метеоплощадку бреду по-прежнему вооружённый огнестрельным оружием, но карабин на этот раз преспокойно висит на расслабленном плече. Белый мишка спит, как убитый. А может действительно убитый? Смертельно раненный зверюга приковылял на полярную станцию, чтобы умереть публично! Подойти к нему что ли, пошевелить? Не-а, не буду рисковать. Лучше сдам вовремя синсрок и покемарю до одиннадцати тридцати.

«Пенсионер» на островах Гейберга — кожа, да кости…

Будильник резко трезвонит и будит точно в заказанное время. Из кают-компании доносятся искусственно приглушённые голоса зимовщиков. Как ошпаренный подскакиваю на кровати: «Я тут сладко сплю «без задних ноженек», а мои друзья-коллеги в любой момент рискуют угодить в лапы кровожадного медведя!» Медленно, чтобы не напугать народ, выплываю из комнаты в общий зал. Изо всех сил сдерживаю внутреннее нервное возбуждение и нарочито спокойным голосом обращаюсь к коллективу: «Вы прочитали в журнале мою запись о белом медведе?» – «Нет, не читали. А что случилось с мишкой? Околел что ли?» – «Нет, что вы. Живой. Здоровущий такой, зверюга!» Полярники недоумённо переглядываются, негромко переговариваются друг с другом, рассуждают между собой: «Неужели ещё один косолапый пришёл? А собаки с ним воевали?» – «В том то и дело, что нет! Даже не лаяли. Пришлось самому с медведем разбираться!» – «А-а, ну, тогда поздравляем. Ты познакомился с нашим «пенсионером». Два месяца назад прикормился «старичок» у помойки. Его от старости и бессилия лёгким ветерком шатает, одна кожа да кости остались. Безобидный совсем и беспомощный, доходяга. Наши собаки-медвежатники ему сочувствуют и не трогают. Жалко «старикашку». До зимы, похоже, не доживёт. Околеет, скорее всего, бедолага…».

А однажды белый медведь, действительно, пропал. И больше никто его на острове не видел. Никогда…

«Идёт охота на песцов, идёт охота…»

На полярной станции «острова Гейберга» незнакомую мне прежде работу радиста-метеоролога я освоил до полного автоматизма в течение двух-трёх недель. Помогли личностные факторы и благоприятные стечения обстоятельств. Во-первых, моими учителями были опытные и терпеливые наставники Кондратьева и Драпкин. Например, Михаил Аркадьевич научил меня снимать показания приборов и термометров без промежуточной фиксации данных в «записную книжку», а прямым занесением их в «оперативную память» черепной коробки. Подобный метод позволял экономить значительное количество времени, нервов и, соответственно, здоровья. В летний период «запоминание» кое-кому может показаться ненужным извращением, но зимой, при крепких минусах на улице и особенно при штормовых, метельных погодах, я всегда мысленно благодарил Михаила Аркадьевича за вовремя преподанный «урок-науку». Ветер безобразно свирепствует, на метеоплощадку идёшь не торжественным маршем, а едва ползёшь на полусогнутых, как алкаш-выпивоха под хмельком. Метеобудка дрожит и вибрирует. Маленькую и лёгонькую дверцу-жалюзи открываешь, как тяжеленную, стокилограммовую дверь несгораемого сейфа. Термометры с самописцами шевелятся, подпрыгивают и норовят выскочить наружу, как рыбки из аквариума, чтобы навсегда исчезнуть в хаосе снежного вихря. Метеорологу в подобной ситуации необходимо иметь, как минимум, пять рук. Одна открывает дверцу, вторая удерживает оборудование от «полёта», третья подсвечивает фонариком шкалу термометра, а четвёртая с пятой записывают показания. Ну, а во-вторых, мне здорово пригодился опыт эксплуатации домашней коротковолновой радиостанции, который позволил мгновенно освоить немудрёное приёмо-передающее хозяйство полярной станции. И, наконец, в-третьих. Буквально за пару дней я спаял из подручных деталей транзисторный, телеграфный ключ и начал общаться с «ершистыми» операторами мыса Челюскин практически на равных скоростях.

Также моей быстрой профессиональной адаптации на станции способствовала «обработка». Это, когда ты работаешь на полярке за себя и «за того парня» (не безвозмездно). На Гейберга согласно штатному расписанию должны присутствовать три радиста-метеоролога. Но «на прорыв» прислали меня одного. Кондратьева и Драпкин, как более опытные и «старшие» товарищи, могли безболезненно поделить между собой две свободные ставки. Я бы против и полслова не сказал. Но они, не скупясь, «пожаловали» мне полную ставку метеоролога, и я, неискушённый салажонок, благодаря их щедрости и доброте тренировался по «профилю» 16 часов в сутки – проснулся, тут же мчусь на вахту, закончил вахту, сразу же в кровать. При таком бешенном рабочем ритме, хочешь, не хочешь, а поневоле начнёшь обгонять время. Я развёл безобразно длинную «бодягу» с подробным описанием своего стремительного «прогресса» не для того, чтобы похвалиться сверхспособностями и интеллектом, а потому, что именно «прогресс» в работе даровал мне единственный шанс присоединиться к зимней, песцовой охоте.

Как-то раз Аркадьевич отловил меня в радиорубке: «Ты, я смотрю, с работой полностью справляешься. В ноябре начнётся охота на песца. Хочешь к нам с Виктором присоединиться?» – «Так у меня ж никакого понятия» – «В этом деле высшего образования не требуется. Главное – желание. Остальному научим!» – «Тогда, конечно-же, согласен. Обучайте, готов внимать!»

Свои школьные каникулы я проводил в деревенском домике у дедушки с бабушкой. Жили мы тогда на окраине самого настоящего, бескрайнего, как мне казалось, леса. Дедушка, Тимофей Сидорович, увлекался как зимней, так и летней охотой. Всегда брал с собой внука и втихорца давал ему пострелять по мишеням из двуствольного, двенадцати калиберного ружья. На всю жизнь запомнились его наставления: «Ноги держи на ширине плеч. Плотно прижимай приклад к плечу. Щека упирается в ложе. Правая рука на рукоятке приклада. Указательный палец на спусковой скобе. Левая рука придерживает ружье за цевьё (до него я толком не дотягивался по причине малолетства).» Летом охотились на уток, а зимой на зайца и куропатку. Зимняя охота была мне особенно по душе. Дедушка умело «читал» следы на снегу, и мне, пацану, было увлекательно интересно вдвоём с ним «тропить» зайца и отыскивать места гнездования куропаток. Уроки Тимофея Сидоровича не прошли даром, и на полярных станциях я всегда слыл метким и удачливым охотником. После хвалебного дифирамба в честь охоты, трудно поверить и представить, что на «материке» я являюсь её ярым и непримиримым противником. Считаю диким варварством убивать безобидных птиц и невинных животных, ради удовлетворения собственных, низменных инстинктов и амбиций.

Владимир Семёнович Высоцкий поёт резко, рычит, как будто забивает гвозди в гроб: «Идёт охота на волков, идёт охота. На серых хищников, матёрых и щенков! Кричат загонщики и лают псы до рвоты. Кровь на снегу — и пятна красные флажков.» Песцы, также, как и волки, являются хищными млекопитающими и относятся к семейству псовых. Но они так и остались бы никому не нужными полярными «собаками», если бы внимание человека не привлекла их мягкая, шелковисто-пушистая и, что самое важное, дорогостоящая шкурка. На полярных станциях люди охотятся на песца без шума, лая и крови, наоборот, стараются вести себя как можно тише, используя заводские капканы и самодельные ловушки. Хотя степень жестокости умерщвления животного в капкане сравнима, а может быть даже и превосходит по своей бесчеловечности омерзительную кровавую расправу, реалистично описанную поэтом Высоцким. Чтобы в зимний период успешно и результативно охотиться на песца, перед открытием охотничьего сезона необходима серьёзная и длительная предварительная подготовка. Это основа основ!

Мы начали подготовку с ремонта следовых капканов, так как мясо-сало нерпы и морского зайца для «приманки-привады» мои компаньоны заготовили предостаточно. Самое уязвимое место капканов, это плоские пружины, которые при эксплуатации в суровых арктических условиях слабеют и ломаются. Наши действия примитивно простые, из двух-трёх неисправных собираем один, пригодный для охоты. Вышедшие из строя заменяем новыми капканами, которые перед установкой «вывариваем» в кипящем нерпичьем жиру. Песцы обладают обострённым природным нюхом-чутьём. Не снятая заводская смазка отпугнёт зверьков до конца охотничьего сезона. Пробежались вдоль южного, обрывистого берега острова и установили капканы на старые, «прикормленные» места. Капканы оставили в ненастороженном (не в боевом) состоянии, рядом раскидали «приваду», чтобы песцы подкармливались и постепенно привыкали к «железу». Охота начнётся с середины ноября и продолжится до конца февраля. Чуть позже расскажу пару историй, связанных с песцовой охотой, однако для лучшего понимания и усвоения материала необходимо предварительно осмотреть острова Гейберга с высоты «птичьего полёта».

Я рано потерял отца, надёжную опору нашей семьи и достойный пример для личного подражания. Моим воспитанием в детстве и юношестве, если отбросить формальную помощь школы и исключить «пагубное» влияние улицы, занимались в основном мама с бабушкой. В моей последующей, уже взрослой жизни отсутствовала ежедневная, дружеская поддержка в виде «крепкого, мужского плеча». Как слепой, несмышлёный щенок, я тыркался доверчивой мордой в пустоту и пытался из ничего «сотворить себе кумира». Не удалось.

Михаил Аркадьевич Драпкин

На полярной станции «острова Гейберга» жизнь познакомила меня с удивительнейшим Человеком с большой буквы – Михаилом Аркадьевичем Драпкиным. Его можно характеризовать бесчисленным количеством хвалебных эпитетов – ходячая энциклопедия, профессионал высочайшего класса, истинный интеллигент, блестящий эрудит, надёжный товарищ… В общем, не знаю за какие такие заслуги, но судьба наконец-то одарила меня настоящим Кумиром! Несколько советов от Аркадьевича: «Учись всему, всегда и у всех. Завершил работу, помоги товарищу. Шлифуй ремесло до полного совершенства. Работающему, да подставь плечо своё…» Для тренировки памяти я перенял у Михаила Аркадьевича метод чтения нескольких разножанровых книг одновременно-поочерёдно. Учился у него быть спокойным, уравновешенным, не перебивать собеседника и выслушивать до конца «любой бред», спорить аргументированно, доказывать правоту убедительно, не гневаться и не обижаться. Полностью и навсегда исключил из своего лексикона матерные слова и нецензурные выражения. Хохмы ради сообщу, что одна вредная привычка у моего кумира всё ж таки имелась – Аркадьевич был заядлым курильщиком. Из-за непреодолимого желания подражать ему даже в подобной мелочи, я перешёл с легких, безобидных сигарет на ядрёные и вонючие папиросы «Беломорканал». Но об этом, как-нибудь в другой раз.

В современном мире мы черпаем интересующую нас информацию из «бездонных глубин» всезнайки-интернета. Когда супруга пристаёт ко мне с каверзными или, наоборот, с пустяковыми вопросами, я «вежливо» советую ей: «Иди-ка ты лучше… в интернет». Но когда проблемы возникали на полярной станции в далёком 1978 году, с ума сойти, теперь уже в прошлом веке, то палочкой-выручалочкой и истиной в последней инстанции являлся, неизменно, Михаил Аркадьевич Драпкин. Я ничего не знал об островах Гейберга и никогда не слышал об их существовании. Аркадьевич не только увлекательно осветил историю освоения архипелага Гейберга, но и показал его на подробнейшей «секретной» карте западного сектора советской Арктики. Подобную «весчь» невозможно купить в магазине. Этот бесценный подарок Михаил Аркадьевич получил от очень, ну очень знакомых полярных лётчиков.

Архипелаг Гейберга состоит из четырех островов: Северный, Западный, Средний и Восточный.

Ликбез от Аркадьевича: «Из школьных уроков географии мы знаем, что мыс Челюскин – самый северный пункт на евроазиатском континенте. Примерно в ста километрах севернее Челюскина расположен остров Большевик, который входит в состав архипелага Северная Земля. Водное пространство между мысом Челюскин и островом Большевик называется проливом Вилькицкого. Вход в пролив с запада «охраняют» четыре маленьких островка – Северный, Западный, Средний и Восточный. В 1893 году, во время норвежской экспедиции на парусно-моторной шхуне «Фрам», эти острова открыл известный полярный исследователь Фритьоф Нансен. Мини архипелаг из четырёх островков он назвал в честь финансиста экспедиции Акселя Гейберга. Острова Гейберга буквально «затыкают» с запада вход в пролив Вилькицкого. Расстояние до материка пятьдесят километров, а до острова Большевик сто. Однако, в 1878 году, на 15 лет раньше Нансена, во время покорения трассы Северо-восточного морского пути, барон Адольф Эрик Норденшельд умудрился их не заметить. Полярная станция в архипелаге Гейберга, а конкретно на острове Восточном, официально вступила в строй в 1940-м году. До 1952-го года станция обслуживала водный и воздушный транспорт только в летний навигационный период, а на зиму закрывалась. В 1952 году на юго-западном побережье острова Восточный была построена нынешняя полярная станция, которая стала вести не сезонные, а круглогодичные гидрометеорологические наблюдения. Остров Восточный вытянут с запада на восток и похож на подошву ботинка с загнутым внутрь острым носом. Его длина составляет менее пяти километров, а ширина около двух. Нетрудно подсчитать, что площадь острова примерно десять квадратных километров. Дома и сооружения полярной станции разбросаны вдоль низменного, каменистого берега небольшой бухты. Южное побережье острова скалистое, обрывистое и возвышается на 10 – 20 метров над уровнем моря. К востоку высота скал постепенно уменьшается и переходит в равнинный мыс, который неофициально называется Аппендикс. Северная часть острова также скалистая, но имеет относительно плавный спуск к морю».

На острове Восточный вдоль всего южного побережья, от полярной станции до Аппендикса, расставлены капканы на песца. Общая длина маршрута или, как выражаются местные «аборигены» «путика», примерно пять километров в одну сторону. Еще два десятка капканов установлены на соседнем острове Средний. Чтобы до него добраться, необходимо прогуляться по льду 3 – 5 километров. В этом году море замерзло достаточно ровно. Со слов Аркадьевича, случаются годы, когда лёд в проливе между островами Восточный и Средний вспучивается непроходимыми торосами. Тогда охота на песца ограничивается территорией острова Восточный.

В летнюю пору песцы живут большими семьями и селятся в норах на открытых, всхолмленных тундровых пространствах. Жрёт песец всё подряд — и «движимое, и недвижимое». Предпочтение отдаёт мелким грызунам, но не брезгует и падалью, а в голодный период переходит на растительную пищу: ягоды, траву и водоросли. С наступлением зимы у песца начинается миграционный процесс. Основная масса, разумных, по моему мнению, зверьков устремляется на юг, в относительно комфортное тепло, где намного легче добывать пропитание. Однако, как и у людей, находятся отдельные особи, которые не ищут лёгких путей, и в поисках пищи осознанно мигрируют на пустынные арктические острова и проводят долгую полярную ночь в постоянной беготне по дрейфующим льдам. Вот по их душу и расставляют капканы с ловушками «добрые», «сердобольные» работники полярных станций.

Два раза в год песец «линяет». Летняя «шубка» у песца драная, клокастая и имеет непривлекательный серо-бурый цвет. Но к зиме зверёк преображается и, полностью «вызревший», превращается в ярко-белого, шелковисто-пушистого красавца. Процесс созревания обычно завершается в ноябре. В редких случаях «бракованный» песец может попасться в капкан и в декабре. Ввиду отсутствия на Гейберга снегоходов, типа «Буран», мы обходили капканы пешком. При этом получали двойную выгоду и пользу. Механическое средство передвижения, как правило, загрязняет «путик». В одном месте масло капнуло, в другом бензин чуток пролился, а любой посторонний запах на маршруте отпугивает чутких и осторожных зверьков надолго. С другой стороны, при малоподвижном образе жизни, многокилометровые прогулки на свежем, чистом «кислороде» однозначно благоприятно воздействовали на организм засидевшегося в «замкнутом пространстве» зимовщика. По «путику» ходить сложно и даже несколько опасно «для здоровья» до тех пор, пока снег между камнями и скалами не уплотнится до твёрдости асфальта. Мягкий, пушистый снежок слегка припорашивает многочисленные расщелины, трещины и впадины, превращая труднопроходимую, каменистую поверхность, в холмистое, но визуально ровное и безопасное поле. Перед тем, как твёрдо опустить ногу на «бренную землю», приходится предварительно осторожненько ощупывать место «приземления» стопы. Именно на песцовой охоте я прочувствовал на собственной шкуре смысл выражения – идти на ощупь. Дополнительные неудобства добавляла чернота полярной ночи. Выручал фонарь. Наперевес через плечо, сбоку, подвешивался металлический ящик с аккумуляторной батареей, а фонарём служила обыкновенная автомобильная фара, соединённая с аккумулятором длинным, гибким проводом. В ясную, тихую погоду энергию батареи экономили. Яркий, лунный свет в кристально чистом арктическом воздухе подобен солнечному. Предметы отбрасывают насыщенные, контрастные тени на девственно белоснежную поверхность острова. Чётко просматриваются очертания заснеженного побережья и резкий переход на торосистые нагромождения поблескивающего морского льда. Движущийся белый медведь заметен «за версту», к тому же в мёртвой, «неподвижной» тишине его шаги «хрустят», как чипсы в целлофановом пакете. При лунной подсветке обход капканов проистекает быстро, безопасно и комфортно. Дефилируешь по «путику» бодрым, спортивным шагом и включаешь фонарь непосредственно около капкана, чтобы песца снять, если попался, объеденную «приваду» обновить или капкан от снега очистить и поправить. С наработкой профессиональных навыков и практического опыта охота на песца становится делом привычным, проходит без сбоев, в неизменном штатном режиме, и вспомнить по окончании сезона особенно нечего. Все происшествия и недоразумения случаются, как правило, на первоначальном этапе. Говорят: «На ошибках учатся». От себя добавлю. В Арктике желательно учиться на чужих ошибках, так как одна единственная собственная оплошность может оказаться необратимо роковой, стать в твоей жизни первой и сразу же последней.

Охотничьи «байки-истории».

Уже пару раз я самостоятельно обходил капканы по свежевыпавшему снегу-«пухляку». Каких-либо трудностей и проблем не возникало. Однажды в очередной раз я брёл по «путику», как обычно внимательно, неторопливо и осторожно. Удалился от полярной станции на незначительное расстояние. Сквозь сгустившиеся осенние сумерки тускло просматривалась едва мерцающая лампочка на мачте флюгера, и доносился лёгкий, волнообразный рокот дизельгенератора электростанции. Ничто не предвещало неприятностей. Но, как любил выражаться мой дедушка, Тимофей Сидорович, «греха, его ведь и не ждёшь». Снежный мостик под моими ногами внезапно обрушился, и я мгновенно провалился ниже пояса в узкую, глубокую расщелину. Над головой прозвучал резкий, громоподобный разрыв. Ошарашенный неожиданным звуком, я в диком недоумении осмотрелся вокруг. Первая непроизвольная мысль — кто-то из моих товарищей подшутил. Но зачем? Выбрался из ямы. Подсветил фонарём, вижу, из ствола карабина струится дымок. Передёрнул затвор – выскочила пустая, стреляная гильза. Михаил Аркадьевич заблаговременно поделился со мной опытом использования огнестрельного оружия в экстремальных условиях Арктики. Непосредственно перед охотой патроны необходимо вынести в холодный тамбур и выдержать какое-то время на морозе. При выходе на маршрут патроны переложить в накладной карман с герметичной застёжкой. Ни в коем случае не в нагрудный, тёплый! Белый медведь, единственный реальный враг человека в Заполярье, не нападает на людей из засады, то бишь исподтишка. Это не его метод. Мишка идёт на человека прямолинейно бесстрашно и вальяжно расслабленно, поэтому времени на зарядку-перезарядку оружия имеется предостаточно. Аркадьевич доходчиво объяснил — патроны не следует набивать в магазин карабина заранее, потому как они часто заклинивают и не доводятся в патронник. А это уже серьёзная проблема при появлении медведя, наличии дефицита времени и возникновении противной, нервной дрожи в боязливых ручонках. Я осознал и запомнил «урок» Аркадьевича, но решил перестраховаться, ведь «у страха глаза велики», и обмануть, как матушку-природу, так и мудрого учителя-наставника. Я не только набил магазин карабина патронами «под завязку», но ещё и загнал патрон в патронник. Для безопасности боёк затвора установил на предохранитель. Внешне ситуация выглядела «чинно и благородно», до тех пор, пока я не провалился в «яму». Во время стремительного полёта вниз, затвор карабина долбанулся о край камня, предохранитель «слетел», сработал боёк и произошёл самопроизвольный выстрел. На этот раз мне здорово повезло, смертоносный, убийственный ствол оказался значительно выше головы. Жестокий, но своевременный урок преподнесла мне учительница-жизнь!

«Не порожний рейс»

Другой случай произошёл глубокой полярной ночью. К этому времени наш «путик» выровняло и уплотнило северными ветрами, как хвалёный немецкий автобан. Передвигаться по твёрдому насту одно удовольствие. Правда в этот день слегка подвела погода. Из низкой облачности постоянно валил мелкий, надоедливый снег, дул некрепкий, но студёный ветерок, так как температура воздуха держалась в районе минус тридцати градусов. Из-за сильной метели мы несколько дней не проверяли капканы. В этом не было необходимости. Песцы в пургу не ловятся, они благоразумно пережидают её, зарывшись в уютные, снежные «норки-иглу». Сегодня, больше для «очистки совести», я принял решение по-быстрому «нарезать» привычный круг по периметру острова. В принципе, и похуже погоды случались, а мы, тем не менее, выдвигались на охоту. Сказано, сделано. Дошёл до Аппендикса, а это почти пять километров, предсказуемо песцов в капканах не обнаружил. Хотел было закурить папироску и развернуться в сторону «дома», но тут в свете фонаря у последнего капкана блеснули «злобные» песцовые глазки. Очень хорошо! Не «порожний рейс» оказался. В радостно-приподнятом настроении тронул в обратный путь. Представил, захожу через часик в знатно протопленную кают-компанию станции, сбрасываю тяжёлую одёжку с валенками, присаживаюсь в «неглиже» на диванчик и опрокидываю в пересохший рот добрую чарку чистого спирта (Аркадьевич научил!). Начнётся расслабуха, а морда станет «красная, красная». Пересёк плоский, равнинный Аппендикс, начал было подниматься в «горку»… и тут лампочка фонаря предупредительно заморгала, разок другой подморгнула и… потухла. Скисла, умерла, сдохла, как хотите. Существующее выражение «темно, как у негра в… где-то там» — вообще ни о чём. Возникло навязчивое, мерзопакостное ощущение, будто бы тебе глаза выкололи и, как слепого, надоевшего котёнка выбросили посреди бесконечной, безжалостной Арктики. Шевельнулась простейшая мысль – подёргать контакты аккумулятора, лампочки, провода и попытаться «оживить» фонарь. Не видно ни хрена, но других вариантов нет. Изгалялся и извращался до самого последнего, невыносимо болезненного момента, когда пальцы рук окончательно закоченели и перестали повиноваться. Ведь говорили мне, недорослю: «Всегда держи в кармане запасную лампочку. А лучше две.» Не послушался, не внял доброму совету. А теперь как быть? Накатила нервная, кратковременная волна страха. Силой воли придавил её. Сориентировался. Надо идти по ветру, тогда теоретически буду двигаться посередине острова. Максимальная ширина Восточного около двух километров. Ситуация, как в старинной русской сказке, налево пойдёшь – с высокого обрывистого берега упадёшь, вправо возьмёшь – плавным спуском в море уйдёшь. Разница невелика, в одном случае смерть мгновенная, а в другом, придётся некоторое время помучиться. Удивительно, но глаза к абсолютной темноте постепенно привыкли, и я что-то даже начал различать непосредственно под ногами. Только трудно угадать, спуск это или подъём. Готовишь ногу к спуску, а утыкаешься в бугор. Падаешь, ползёшь на корточках и снова поднимаешься. А что делать? Посредине острова возвышается морской, проблесковый маяк. Он был бы для меня спасительным лучиком света. Но с окончанием навигационного периода маяк, почему то, перестал функционировать. Брёл в полной темноте, как зомби в фильмах ужасов. Внутри зародилась и набрала силу новая страшилка – боязнь наткнуться на белого медведя. Повинуясь дурацкой идее, отомкнул и откинул на карабине четырёхгранный штык. Типа, «ни себе, ни медведю», не убью пулей, так хоть штыком чуток шкуру продырявлю. Согласно «внутренним» часам я уже должен был поравняться с маяком, но, видимо, промазал и проскочил мимо него. Видимость нулевая, только ветер, мой единственный верный помощник, постоянно подталкивал в спину, поторапливал, да снег под валенками звонко хрустел, подбадривал и добавлял сил двигаться вперёд. Примерно через час лихорадочной спешки, с бесчисленными падениями и подъёмами, начал выдыхаться, пришлось остановиться, чтобы прийти в себя и немного успокоиться. Осмотрелся по сторонам – кругом мрак, послушал тишину — безмолвие, разрыл штыком снег – вроде бы камни. Значит, нахожусь на острове, а не в море. Интуитивно чувствовал — станция где-то рядом! Но где??? В какую сторону податься? Наковырял штыком снежных комков и соорудил из них подобие «гурии». Решил, подставлю ветру левую щёку и пойду в этом направлении 200 шагов, если не упрусь в станцию, то развернусь на 180 градусов и 200 шагов назад, к «гурию» (наивно полагал, что я его найду). Буквально через сто шагов не услышал, а скорее почувствовал кожей едва уловимые механические вибрации воздуха. Откуда это? Ага. Чуть правее и дальше. Теперь уже явный звук, это дизель натужно, призывно тарахтел, звал меня. «Ай, да, Славка, ай да, молодец, не ушёл в море, вовремя тормознулся!» – нахваливал я сам себя, размазывая меховой рукавицей что-то подозрительно тёплое по замёрзшим, заиндевелым щекам. Одним словом, везунчик! А сколько в Арктике таких, как я исчезло навсегда? И не сосчитать…

Краткое резюме по охоте на песцов.

Готовимся к прилёту пушников.

За охотничий сезон на Гейберга мы вылавливали 40 – 50 песцов. В среднем получалось 15 шкурок на одного человека. Умножаем на 30 рублей. Итого: 450 рубликов чистой прибыли. Припоминаю фартовый год, когда песцы «насаживались» на капканы будто бы в очереди один за другим стояли, да ещё и поторапливали друг друга. Чуть ли не по пятьдесят штук на каждого охотника пришлось! Чтобы заработать 30 рублей советских денег (на международном аукционе цена за песцовую шкуру подскакивает до 100 долларов и выше), необходимо аккуратно отделить шкуру от тушки. Процесс длительный, не скажу, что до отвращения противный, но визуально и эстетически неприятный, это точно. Для придания снятой шкурке определенной формы, её натягивают на специальную деревянную конструкцию, «пяло». Через недельку  подсохшую шкуру снимают с «пяла» и подвешивают в холодном месте (обычно на чердаке) до приезда «пушников». Чтобы на полярную станцию приехали-прилетели «пушники», с ними заключали коллективный договор. Мы, полярники, брали на себя «повышенные» обязательства наловить энное количество зверьков, а «пушники» соответственно обещали обеспечить нас товарами народного потребления, согласно приложенного к договору дополнительного соглашения-заявки. На «материке» «буйным цветом» процветал дефицит, а у «пушников» можно было заказать всё, что «душеньке угодно». Почти как в известной юмореске, когда в дефицитное, советское время, посетитель спрашивает у кладовщика: «А у вас пиво есть?» – «Какое?» – «А какое есть?» – «Какое вас интересует? У нас восемь сортов.» – «Господи, какое же меня интересует? Вот, Жигулёвское. Оно вроде бы получше других!» У «пушников» можно было заказать зеркальную камеру-фотоаппарат «Зенит», кассетный, переносной магнитофон «Романтик», шубу-дублёнку, охотничье и нарезное оружие, боеприпасы, капканы и многое, многое другое. Тут как раз возникал чрезвычайно редкий случай для скромнейшего в своих потребностях советского человека, когда ассортимент заказа зависел только от полёта его далеко не бурной фантазии. В разные периоды времени я заказывал у «пушников» различного рода «дефицит», но почему-то больше других запомнилась моя первая «сделка». По молодости я практически не интересовался алкогольными напитками, но в компании себе подобных позволял иногда пропустить «Жигулёвского» пивка. А из винно-водочной продукции, ничего «слаще» простонародного «Портвейна» и «Солнцедара» не пробовал. Однажды, будучи в Москве, столице нашей Родины, меня угостили армянским коньяком «Арарат». Послевкусие осталось и сохранилось на всю мою жизнь. Очень приятный и полезный во всех отношениях напиток (если употреблять его без перебора). Так вот, я обменял часть шкурок на целый ящик «Арарата» и десяток-другой плиток шоколада «Алёнка». Ящик держал у себя под кроватью, не из жадности, это чувство мне незнакомо, а чтобы далеко не бегать в случае появления неожиданной, непереносимой жажды. Удовольствие растянул на всю последующую, долгую полярную ночь. Рассказывать о способах умерщвления песца в капкане не стану по двум причинам. Тот, кто прошёл эту школу на полярке, явно заскучает, зевнёт и перелистнёт страничку, а чувствительную натуру даже щадящее описание процесса «убийства», без ненужных, жестоких подробностей, может пронять до реальной, исступлённой тошноты.

Любителей-фанатиков флоры-фауны, всяких там «зеленых» и им подобных яростных защитников «прав животных» спешу успокоить и прошу успокоиться. Среди хищных млекопитающих песец является самым плодовитым. Можно сказать – секс символ животного мира. Самка способна произвести на свет за один раз до двадцати детёнышей! Но это «матери-героини», обычные, среднестатистические самочки рожают 7 — 12 деток. Песцовая «молодёжь» сексуально взрослеет «не по дням, а по часам», и уже на следующий год полностью готова к полноценному размножению без каких-либо ограничений. Так что, не всё так плохо, как кажется на первый взгляд, и «злодеи-полярники» как бы выполняют полезную функцию «санитаров леса». «На то и щука в море, чтобы карась не дремал».

«Не повторяйте наших ошибок!»

Древнегреческий философ Платон сравнил человеческую память с восковой дощечкой, на которую записывается всё, что мы ежесекундно видим и слышим вокруг нас. Более важные события в жизни человека накладываются на менее важные и регулярно вытесняют их с ограниченной поверхности «восковой доски». Наша память на события чрезвычайно избирательна. Учёные выяснили, что лучше всего «застревают» в памяти те моменты жизни, которые мы планируем, так или иначе, использовать в будущем. Но каким образом моя память предвидела, что через сорок лет я возьмусь за «перо» и начну описывать именно «эти эпизоды»? «Академики» настоятельно рекомендуют не перегружать мозг подобными, неразрешимыми вопросами, а просто-напросто расслабиться и принять «божий дар», как объективную данность. Современная наука заявляет — люди «видят только то, что ожидают увидеть». На мой взгляд, утверждение весьма спорное. До приезда в Арктику мои представления о жизни зимовщиков в «замкнутом пространстве» были чрезвычайно скудными. Они базировались в основном на юношеских эмоциях, полученных от просмотра художественного фильма «Семеро смелых». Романтический сюжет кинофильма незамысловато-простой. Комсомольцы-добровольцы, во время зимовки на труднодоступной полярной станции, в сложнейших климатических и бытовых условиях героически преодолевают неожиданно свалившиеся на их неопытные головы неимоверные трудности и невзгоды. Подобную «картину маслом» я предполагал увидеть и на полярной станции «острова Гейберга». Но перед моим взором открылось совершенно иное зрелище. Ввиду этого мои ранние, юношеские представления о зимовке были напрочь «затёрты» и по-новому «переписаны» в таинственных глубинах «долговременной» памяти. Не мрачный, крохотный «курятник» из художественного фильма, а большой, красивый, свежевыкрашенный дом с удобными рабочими и жилыми помещениями. Не тусклые, пожароопасные керосиновые лампы, а привычное, безопасное электрическое освещение. Не ежедневная борьба с искусственно созданными сложностями и проблемами, а стабильная, ритмичная, хорошо отлаженная научная работа. Ведь ни для кого не секрет — героизм людей в экстремальных условиях часто носит вынужденный характер, и происходит, как правило, по причине разгильдяйства недисциплинированного окружения. Образ начальника полярной станции у меня неизменно ассоциировался с героическим обликом орденоносца Ивана Дмитриевича Папанина, живописно разодетого с ног до головы в натуральные меха и кожу. А в реальной жизни встретил простую, русскую женщину, Людмилу Николаевну Кондратьеву, облачённую в скромный, климатический костюм советского гидрометеоролога. «Я помню, значит, я живу!» — гласит летучее выражение. Ну, а я пишу, о том, что помню… ввиду того, что помню и живу.

Людмила Николаевна Кондратьева

Во время дружеского общения за «круглым праздничным столом» Людмила Николаевна Кондратьева обязательно заводила разговор о зимовках в далёкие 50-е годы, а завершала «больную» тему неизменной фразой «не повторяйте наших ошибок». Людмила Николаевна, совсем ещё молоденькой девчушкой, уехала работать в Арктику вместе со своим мужем Кондратьевым. В те годы завоз продуктов питания и смена зимовочного состава на полярных станциях производились не регулярно. Ледокольный флот был слабый, авиация немногочисленная и полярники вынужденно зимовали на станциях по нескольку лет подряд безвыездно. В одну из таких неудачных навигаций Людмила Николаевна не смогла выехать в очередной отпуск и своего первенца, дочку, родила самостоятельно на полярной станции. Роды принимал её молодой супруг, радист-метеоролог. Пришлось мужу постоянно консультироваться по радиостанции с «удалённым» доктором. Я долгое время ошибочно полагал, что именно этот случай Борис Горбатов описал в рассказе «Роды на Огуречной земле». Совсем недавно я произвёл точный хронометраж и сравнение дат. Это, как две капли воды, похожие истории, но произошли они в разные годы. После развода с мужем на руках Людмилы Николаевны остались две малолетние дочери, которых нужно было растить и содержать материально. Профессия радиста-метеоролога на «материке» являлась настолько низкооплачиваемой, что в пятидесятые годы зарплаты едва хватало на «хлеб с молоком». Людмила Николаевна оставила дочек на попечение своей мамы, и отправилась на заработки в знакомую ей Арктику. Так и полетели, сначала год за годом, а потом и десятилетия. Короче, превратилась Николаевна в основную добытчицу финансов для семейного бюджета, и с дочками встречалась лишь во время отпусков, то есть через два, а иногда и через три года. Девчонки росли и взрослели без её непосредственного участия в процессе воспитания. Николаевна очень болезненно переживала вынужденную разлуку с девочками и крепко сожалела о том, что своевременно недодала им необходимой родительской заботы и материнской любви. Людмила Николаевна — довоенное поколение. В среднюю школу она пошла уже во время войны. Училась под бомбёжками и обстрелами фашистских войск. Хлебнула холода и голода военного времени. Сутками стояла в очередях за хлебом, который выдавали мизерными порциями по «хлебным карточкам». Военный хлеб, рассказывала Людмила Николаевна, был дороже денег, потому как за деньги купить его было невозможно. После войны Советский Союз представлял собой полностью разрушенную страну. Острый дефицит продовольствия продолжался в СССР вплоть до конца 40-х годов. В 1947 году отменили продуктовые карточки. Одновременно провели «грабительскую» денежную реформу и установили единые розничные цены на продовольственные и промышленные товары, которые в три раза превышали их довоенный уровень. Трудящихся страны советов в добровольно-принудительном порядке заставляли покупать облигации государственного займа, что снижало и без того низкую ежемесячную заработную плату. В магазинах появились в свободной продаже «товары народного потребления» – мебель, книги, деликатесные продукты – икра, рыба, мясо, но простому народу всё это «богатство» было недоступно из-за элементарного отсутствия денежных средств. Людям едва хватало зарплаты на «хлеб насущный». Никак не почувствовал и не заметил советский народ заявленного партией и правительством курса на «повышение уровня материального благосостояния». Пережила Людмила Николаевна разруху послевоенных лет, когда на одного человека приходилось три с половиной квадратных метра жилой площади (габариты современной двуспальной кровати!). Люди ютились в коммуналках, бараках и подвальных помещениях. По окончании очередных рассказов о трудностях довоенной, военной и послевоенной жизни, Людмила Николаевна обычно спрашивала меня: «Ну, а ты-то, зачем поехал в Арктику? Тебе то, чего не хватало на «материке»? Учись, работай. Работы сейчас везде много. Деньги платят. В магазинах всё есть». Продолжала мягко: «Вот заработай на зимовке денег, и убегай из Арктики навсегда.» Далее более жёстко – «Мой вам совет, молодёжь. Не повторяйте наших ошибок!»

Слава Богу, у меня тогда хватило здравого ума не оспаривать «жизненную позицию» Людмилы Николаевны, но «про себя» я всё же возмущенно ворчал: «Ну почему у неё всё упирается в пресловутые деньги?» Я, лично, в Арктику приехал не в погоне за «длинным рублём», а по зову сердца и души. Можно сказать, «за туманом и за запахом тайги». Даже свою невесту перед свадьбой предупредил: «Ты выходишь замуж не за человека, а за полярника». «Тонко» намекал ей на предстоящие разлуки и частые проводы в длительные командировки. По причине «малолетства» и отсутствия житейского опыта до моего романтического сознания не доходило, что Людмила Николаевна оказалась в Арктике не по собственной воле, а вынужденно, от безысходности и нищеты. Любовь окрыляет и радует, когда она взаимна, а без взаимного согласия — «насильно мил не будешь!» Вот и работала Людмила Николаевна в Арктике не по любви, а по принципу — «стерпится, слюбится».

Бесспорно, на долю Людмилы Николаевны выпала более трудная, по сравнению с моей, жизнь. И проистекала она в более сложном историческом отрезке времени. Но, как поётся в популярной песне — «времена не выбирают, в них живут и умирают». Моё времечко тоже нельзя назвать безоблачно гладким. В Советском Союзе коммунистическая партия бессменно «рулила» с 1917 года, и вплоть до её насильственной смерти, кормила доверчивый, советский народ верой в «светлое, коммунистическое будущее». «Прежде думай о Родине, а потом о себе» – это было нормой жизни советского гражданина на сознательном и подсознательном уровне. Вполне вероятно, подобная идеология полностью себя оправдала на послевоенном этапе строительства «коммунистического общества», но в мои молодые годы, в середине 70-х, значительное количество здравомыслящей молодёжи сомневалось в правильности выбранного партией и правительством коммунистического пути развития страны, как, впрочем, и методов достижения поставленной, конечной цели. Я никогда не причислял себя к сообществу активных антисоветчиков, но любил потолковать и поспорить со своим другом, «на кухне под водочку», об ущербности советского, политического строя и «лагерного» образа жизни бессловесной, трудящейся массы. Сергей Хотьков, молодой, идейный коммунист-пропагандист, защищал марксистско-ленинские позиции грамотно, уверенно и чётко. Он искренне радел о счастье и благополучии нашей огромной, многонациональной Родины, но при этом безапелляционно настаивал на обязанности каждого гражданина Советского Союза «наступить на горло собственной песне», «голосить» общим хором и дружно шагать к вершине коммунизма стройными рядами, к тому же, сплочённым строем. В начале 60-х годов первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета министров СССР Никита Сергеевич Хрущёв торжественно клялся и обещал обществу, что в 1980-м году советские люди будут жить при коммунизме. Крепко сомневаюсь в том, что простые люди поверили и повелись на его сладкие речи. Даже мне, ребёнку, хорошо запомнились пустые прилавки продовольственных и промтоварных магазинов. Чёрный хлеб «отоваривали» по карточкам, а белый выдавали желудочным больным по специальным, медицинским справкам. Какой, к лешему коммунизм? Тут бы живу быть! Следующий руководитель Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев, коварно сместивший Хрущёва в бесчестной, подковёрной борьбе, благоразумно отодвинул строительство «светлого коммунистического будущего» на неопределённый срок, хотя окончательно и бесповоротно с коммунистической идеей не порвал. И вновь партия с правительством окружили простого советского человека плотным, непробиваемым кольцом всеобъемлющей заботы и любви. Коммунисты, «там наверху», доподлинно знали — какие книги народу читать, какие песни слушать и петь, во что одеваться, обуваться и даже насколько активно плодиться-размножаться. Всё под контролем! Народ заявляет: «Товарищ партия, нам тут, как бы, не хватает ботинок». Партия отвечает: «Не может быть, мы уже всё подсчитали. Должно хватать. Ищите где-то там у себя». Молодёжь робко спрашивает: «А как бы ансамбль «Битлс» или «Дип Пёпл» по радио послушать, а лучше грампластиночку купить». Партия: «А вот этого делать не надо. Чего там слушать-то? Безголосые любители орут не по-русски, непонятно о чём. Слушайте правильные голоса отечественных профессионалов, Магомаева и Кобзона». Люди интересуются: «Очень хочется одеться в модные футболки и джинсы». Государство в ответ: «Стыдно, товарищи! Так низко опускаться, очень стыдно. Футболки и джинсы — это одежда американских пастухов и простолюдинов. Покупайте, носите и наслаждайтесь добротными изделиями советской швейной фабрики «Большевичка» и «Первомайские зори». «Ну, ладно» – говорит народ – «С одеждой перебьёмся как-нибудь. Нам бы еды чуток побольше подбросить, а ещё, извиняемся, туалетной бумаги хотим». Партия: «Товарищи-граждане, ну, что вы, в самом деле? Запомните! Всё в социалистическом государстве принадлежит трудовому народу. Отыскивайте еду сами, проявляйте инициативу, не стесняйтесь. И вообще, не приставайте к государству с пустяками. Не сбивайте нас со счёта! Мы тут как раз подсчитываем, когда вы счастливыми будете. Не стойте над душой, мать вашу. Отойдите в сторонку и не путайтесь под ногами — слуги народа идут».

Людмила Николаевна Кондратьева несомненно права, жизнь на «материке» действительно наладилась. Да, и с великим Сталиным не поспоришь: «Жить стало лучше. Жить стало веселее…» Но, по мне… так на островах Гейберга в тысячу раз интересней!

«Семья – это ячейка общества».

В 1894 году основоположник коммунистической теории Владимир Ильич Ленин немного перефразировал знаменитое высказывание Карла Маркса и впервые публично озвучил термин – «Семья – это ячейка общества». В Советском Союзе выражение стало крылатым, обрело вторую жизнь и наполнилось новым смыслом. Партия и правительство отвело советской семье весьма почётную роль трудяги паровоза, который неустанно толкал социалистическую страну в светлое коммунистическое будущее. Отзывчивый советский народ слился с родной партией в едином, пламенном порыве и воодушевлённо подпевал ей: «Наш паровоз вперёд лети! В Коммуне остановка».

Спутниковая телевизионная установка «Экран» победителям соцсоревнований.

Каждая отдельная семья, как и общество в целом, имеет свою собственную иерархическую структуру и, соответственно, определённую роль личности в ней. На полярной станции «острова Гейберга» мне посчастливилось влиться не в бездушный трудовой коллектив, а в самую настоящую, дружную, трудолюбивую семью. В современной, строго регламентированной жизни руководитель трудового коллектива обязан получить специализированные знания, пройти длинную цепочку профессиональных тренингов-коучингов, а также освоить стили и методы управления персоналом. За плечами Людмилы Николаевны Кондратьевой была скромная, средняя школа, без «тренингов и коучингов», однако, несмотря на это, под мудрым и незримым руководством Николаевны полярная станция неизменно занимала призовые места в социалистическом соревновании, успешно развивалась и всесторонне благоустраивалась. В 1980-м году полярную станцию «острова Гейберга» первую в диксонском районе наградили спутниковой телевизионной установкой «Экран». Мы получили уникальную возможность на 77-м градусе северной широты наблюдать спортивные игры Олимпиады-80 по цветному телевизору! Наш коллектив-локомотив функционировал слаженно и безупречно, как прецизионный механизм надёжных швейцарских часов. Прежде всего, Людмила Николаевна и Михаил Аркадьевич, благодаря богатейшему опыту зимовок, интуитивно создали на станции позитивный эмоциональный фон и стабильный морально-психологический климат. Их тактичные замечания всегда носили дружественный, доброжелательный характер, и воспринимались сотрудниками, как советы родных и любящих родителей. В экстренных и нестандартных ситуациях, допускалось незначительное авторитарное давление, но каждый раз на честной и справедливой основе, без малейшего намёка на самодурство и самоуправство. Теоретически о психологической совместимости в трудовых коллективах на труднодоступных полярных станциях должен заботиться и беспокоиться диксонский отдел Кадров. На практике же состав зимовщиков формировался по принципу «куда кривая вывезет» или «как карта ляжет». Могли прислать на зимовку откровенного лентяя, беспробудного пьяницу-забулдыгу, или даже тихо-буйно помешанного «неадеквата». На станциях происходил «естественный отбор-отсев». «Экстремистов-террористов» вывозили спецрейсами и немедленно увольняли, а алкашей и бездельников пускали «по большому кругу» зимовок и «перевоспитывали» десятилетиями. Опытным начальникам полярных станций старались направлять «качественный контингент», так как всех разгильдяев, тунеядцев и алкоголиков они знали «в лицо» и соглашались работать с ними только в исключительных случаях.

На островах Гейберга меня встретила немногочисленная, но дружная и сплочённая трудовая семья, состоящая из четырёх человек. Начальник станции Кондратьева и гидролог Драпкин — зимовщики со стажем, а двое новичков, повар Лариса Сарыгина и механик Виктор Павлов зимовали впервые. Лариса окончила престижный плехановский институт народного хозяйства, имела высшее экономическое образование, но, по стечению неблагоприятных жизненных обстоятельств, в срочном порядке бросила цивильную, высокооплачиваемую работу на «материке» и вынужденно спряталась от этих «обстоятельств» на труднодоступном полярном островке. Не знаю, как много потеряла экономика в результате дезертирства Ларисы с экономического фронта, но поваром она была отменным!

Лариса Сарыгина — повар от Бога!

Советская Армия вырвала меня из уютного семейного очага в девятнадцатилетнем возрасте, и с тех пор я поневоле переключился на самостоятельную добычу собственного пропитания. Армия не баловала молодых солдат «срочников» усиленным, калорийным питанием. В настоящее время верится с трудом, но первые полгода службы вечно голодная «молодь», как «дети песчаных карьеров», радовалась каждой удачной краже куска обыкновенного, чёрного хлеба из солдатской столовки. Затем выискивалось укромное местечко, где «чернягу» можно было проглотить быстро и незаметно для окружающих. Когда нас, поджаро тощих «молодых бойцов», засекали за этим «неуставным» занятием заметно раздобревшие на казённых харчах «старослужащие воины», то следовало незамедлительное наказание «трудом», сводившее на нет съеденные впопыхах вожделенные «витамины». Последующие полтора года службы в Советской Армии запомнились незатейливо простой, но всегда обильно сытной кухонной стряпнёй. В общежитии подмосковного Кучино, мы, будущие полярные работники, готовили еду в порядке оговоренной очереди. Продукты закупались на месяц вперёд и складировались в общественном холодильнике, да на миниатюрной, кухонной полочке. В небольшой комнатке проживало восемь безответственных, великовозрастных обалдуев. Наше временное сообщество напоминало заблудший посреди безбрежного океана одинокий корабль «без руля и ветрил». По получении стипендии курсанты целую неделю кутили «на широкую ногу», а в дальнейшем жили скромненько, почти впроголодь, побирались и одалживались. Бывало, заваривали жиденький «супчик» из последних остатков крупяных и макаронных изделий, прилипших к донышкам стеклянных трёхлитровых банок, импровизированных емкостей-контейнеров для хранения сыпучих продуктов. После вышеперечисленных «безобразий» на солдатской и студенческой кухне, регулярные завтраки, обеды и ужины полярной станции «острова Гейберга» мне показались, без преувеличения, «царскими разносолами» и «манной небесной». Живёшь на всём готовеньком, и голова ни о чём не болит! Диксонская бухгалтерия выделяла на бесплатное питание 30 рублей на человека, а Лариса умудрялась на эти небольшие деньги очень вкусно и бесконечно разнообразно кормить коллектив станции целый месяц. Продукты питания, всякие там банки-склянки, хранились на складе в режиме свободного доступа. Никаких замков или стороннего контроля, основной упор делался на полное и безусловное доверие. Людмила Николаевна Кондратьева построила на вверенной ей территории настоящее коммунистическое общество – «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Заходишь на склад, со смелым названием ГУМ (Гейберский универсальный магазин), взвешиваешь на весах, типа безмен, карамельки с печеньями, набиваешь карман плитками шоколада, и, не заплатив реальных денег, в счастливом расположении духа возвращаешься на станцию. Главное, не забыть записать правильный вес и точное количество в долговую тетрадь, которая выполняла на полярной станции роль современной кредитной, банковской карточки. За время моей зимовки на островах Гейберга не было выявлено ни одного случая недостачи или фактов пересортицы. Лариса частенько баловала работников полярной станции блюдами, приготовленными по рецептам известных московских ресторанов. Многие захихикают, но я впервые на полярке испробовал настоящих «котлет по-киевски»! А фирменный суп «сборная солянка от Ларисы» моя супруга с благодарностью практикует на нашей домашней кухне по сей день. Все кушанья и десерты Ларисы Сарыгиной отличались не только отменным, неповторимым вкусом, но и благородно-изящным внешним оформлением. А её праздничные, расписные торты с розочками-цветочками больше напоминали уникальные, художественные произведения искусств. Рука с ножом, занесённая над очередным «тортом-шедевром», непроизвольно замирала в трепетной, растерянной нерешительности!

Третьего августа 1979 года к обязанностям повара на островах Гейберга приступила Никифорцева Галина. Акцент приготовления пищи сместился с вкусной, красиво преподнесённой «экзотики», на такую же вкусную, душевно исполненную, сытную и здоровую, домашнюю готовку. Несколько забегая вперёд, откровенно признаюсь, что на всех полярных станциях и обсерваториях мне непременно везло на искусных, талантливых поваров-кулинаров. На острове Рудольфа красавица-хохлушечка Валентина Дух ежедневно баловала зимовщиков бесподобными, национальными, украинскими деликатесами. На Сопочной Карге запомнились умопомрачительные, несравненные выпечки статной, русской женщины Веры Петровой. А на антарктической станции Новолазаревская за «желудки» полярников упорно соревновались между собой два высококлассных ресторанных шеф-повара – Балтачеев Халим с советской стороны и Франк Шнайдер, представитель традиционной, немецкой кухни. Заканчиваю оду полярным поварам на высокой, мажорной ноте общеизвестной пословицей-поговоркой: «Дай Бог здоровья тому, кто кормит, а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит».

На труднодоступных полярных станциях самая важная и ответственная работа, как ни странно это прозвучит, не у начальника-администратора, а у неприметного, обыкновенного механика-водителя. В суровых климатических условиях Заполярья именно на механика возлагается полная, индивидуальная ответственность за жизнеобеспечение трудового коллектива полярной станции. Все агрегаты, механизмы и оборудование должны функционировать чётко, надёжно и бесперебойно. Даже незначительные аварии, мелкие поломки и кратковременные сбои в системе энергоснабжения станции приводят к необратимым, а иногда и к трагическим последствиям. Я являюсь фанатом творчества писателя-путешественника Владимира Марковича Санина. Большая часть его произведений про Арктику и Антарктику основана на драматических событиях, непосредственно связанных с профессиональной деятельностью механиков-водителей. Заполярный механик, как сапёр на поле боя, не имеет права на ошибку! Вот что пишет Владимир Санин про антарктическую станцию «Восток»: «Дизель-генератор даёт электроэнергию и тепло… Без электричества безмолвна рация, гаснут экраны локаторов, бесполезной рухлядью становится научное оборудование. Ну, а без тепла… можно продержаться недолго: в полярную ночь — не больше часа, в полярный день — несколько суток. А потом лютый холод скуёт, свалит, убьёт всё живое». В повести «72 градуса ниже нуля» санно-гусеничный поезд с антарктической станции «Мирный» направляется в сторону полюса холода, на станцию «Восток». Механик «Мирного», положившись на «традиционный» русский авось, закачал ёмкости экспедиции «летним» дизельным топливом. Прогнозируемо, при низкой температуре воздуха, солярка превратилась в негорючий, бесполезный «кисель». Таким образом, преступная халатность одного человека едва не погубила жизни десятков доверившихся ему людей. И ещё один показательный пример. В повести «Точка возврата» «бортмеханик Кулебякин… впервые в жизни изменил своему Ли-2: с прохладцей, без любви подготовил машину к полёту, не прогнал, как следует моторы. А на вопрос командира корабля кивнул: всё, мол, в порядке. Карбюратор левого мотора — простил, а правого — жестоко наказал: обледенели сетка, дроссельная заслонка и диффузор… И Кулебякин страдал. Если можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолёт, подготовить его, как он это делал всегда – дал бы живьём содрать с себя кожу». По вине бортового механика пассажирский самолёт совершил вынужденную, аварийную посадку на торосистый, дрейфующий лёд. Разбитая машина затонула, а люди каким-то чудом не погибли и ценой невероятных усилий смогли спастись.

Механик-водитель Валера Мозер

Незадолго до моего приезда на Гейберга сгорела дотла (а по-другому в Арктике бывает редко) дизель-электростанция. На долю молодого полярного механика Виктора Павлова выпала невероятно сложная задача – практически в одиночку восстановить всё энергетическое хозяйство станции. В крохотном помещении бывшей бани Виктор установил два дизель-генератора, по 16-ть киловатт каждый, организовал непрерывную подачу топлива из расходной ёмкости и развёл силовые электрические кабели по всем станционным объектам. Колоссальный объём работ для новичка в Арктике. Честно говоря, когда я впервые заглянул в чистое, ухоженное помещение механки, со слесарным верстаком в предбаннике и набором разнообразных инструментов, аккуратно развешанных по стенам, мне в голову не могла прийти мысль, что электростанция оборудована здесь «по нужде» и второпях. Только во время строительства и благоустройства нового банного отделения спонтанно зашёл разговор о произошедшем пожаре, и я услышал от окружающих много лестных слов в адрес спокойного, неприметного в обыденной жизни, механика-водителя Виктора Павлова.

Работа хорошего механика едва заметна для окружения. Создаётся устойчивое впечатление-ощущение, будто бы механик целыми днями бездельничает. А вот плохой механик, наоборот, «энергичен и активен» круглые сутки, находится в постоянной, бестолковой суете и вечном стрессе, который он в обязательном порядке распространяет на трудовой коллектив. Во всех бедах плохой механик винит предыдущего «нерадивого» механика и неповоротливый диксонский отдел снабжения. Гусеничная техника у плохого механика, по самым разнообразным причинам, не на ходу и все перемещения тяжелых грузов осуществляются по команде «эх, ухнем…». Хороший механик – «кулибин и левша», в одном лице. Он мастер на все руки. Отрегулирует соляровую печь на кухне, поточит ножи, отремонтирует мясорубку, «заварит» потёкшую водопроводную трубу, вывезет на тракторе отходы «жизнедеятельности человека». Хороший механик — завсегдатай местных «свалок-клондайков». Он беспрерывно скручивает что-то «ценное» со старой техники и, как трудяга-муравей, неустанно перетаскивает к себе в «кладовую-механку». На недоумённый вопрос: «Для чего тебе нужна эта здоровенная железяка?», традиционно уклончиво ответит: «Пусть будет».

Трактор-болотоход ДТ-75Б

Немногословного Виктора Павлова на полярной станции «острова Гейберга» заменил словоохотливый и шустрый, как торпеда, механик-водитель Валера Мозер. Валера оказался удивительным «рукодельником» и своими действиями напрочь опроверг, кажущееся на первый взгляд незыблемым, утверждение: «Из дерьма конфетку не сделаешь». Сделал. Ещё как сделал! В самый разгар летних, «вокругстанционных» работ у трактора ДТ-75 развалился бортовой подшипник. «Железный конь» встал, как пулей срезанный, и наотрез отказался таскать грузы. Трагедия местного масштаба! Диксонские снабженцы дали «честное, благородное слово» выслать запчасть ближайшей оказией. Доверчивый Валера встречал и провожал проходящие борта, будто бы ему начальство не подшипник, а любимую невесту пообещало переправить. Время неумолимо бежало вперёд, работа стояла и накапливалась, а запасная часть, как сквозь землю провалилась. Правильно народ подметил — «голь на выдумки горазда». Валера в условиях полярной станции изготовил «на коленках» несколько десятков «подшипников»… из леса плавника. Забавно было наблюдать, как из-под гусеницы трактора, в зависимости от интенсивности нагрузки, валит густой, паровозный дым, а в нос шибает ядрёная «вонючка» горящего дерева. Но позитивный результат на лицо — трактор и дело сдвинулись с мёртвой точки. Самопальных «подшипников» хватило аккурат до самой навигации. Валера успокоил зимовочный состав: раз диксонский отдел снабжения молчит, значит, подшипник идёт «медленной скоростью» на судне-снабженце. Поменять «эрзац» на оригинал, дело одного часа. Так что в навигацию без трактора не останемся. Однако всех нас поджидал неожиданный сюрприз. Корабельная лебёдка дизель-электрохода «Наварин» первым делом аккуратно выгрузила на припайный лёд новенький, блестящий на ярком солнышке, рыжевато-оранжевый трактор-болотоход!

Наше недоумение развеяла прилетевшая с Диксона срочная, несколько запоздавшая радиограмма: «Заказанный вами бортовой подшипник не нашли. Отправили трактор ДТ-75Б. Подтвердите получение».

Северный морской путь и полярная станция «острова Гейберга».

Большинство полярных станций и обсерваторий Советского Союза, как островных, так и материковых, «раскиданы» вдоль трассы Северного морского пути. Объяснение этому «феномену» весьма простое – водную артерию от Мурманска до Берингова пролива необходимо непрерывно обеспечивать «свежей» гидрометеорологической информацией. Одна из важнейших функций полярных станций и обсерваторий – бесперебойно обслуживать караваны судов и самолёты ледовой разведки в период навигации по Северному морскому пути. Севморпуть искусственно разделён на два сектора. Западный — от порта Мурманск до Дудинки с круглогодичной навигацией, и восточный — от Дудинки до Берингова пролива, а точнее до бухты Провидения, с летней, сезонной навигацией. Водная трасса, протяжённостью более шести тысяч километров, проходит вдоль всего евроазиатского побережья Советской Арктики и пересекает пять студёных морей Северного Ледовитого океана: Баренцево, Карское, Лаптевых, Восточносибирское и Чукотское море.

Существование Северо-Восточного прохода (современного Северного морского пути) из Тихого океана в Атлантический предсказал в 16-м веке, а конкретно в 1525 году, русский дипломат Дмитрий Герасимов. Своё осторожное предположение он построил на результатах плаванья поморов, опытнейших мореходов северных морей того времени. По инициативе Герасимова в 1553 году английские купцы организовали морскую экспедицию, которая предприняла отчаянную попытку отыскать водный проход из Европы в Азию вдоль российских, арктических берегов. Однако мощные, непроходимые льды остановили путешественников в самом начале их смелого мероприятия. Экспедиция завершилась полным провалом, трагически, с многочисленными человеческими жертвами и потерей корабля. В 18-м веке, усилиями Великой Северной экспедиции, под патронажем российской Адмиралтейств-коллегии, маршрут Северного морского пути был полностью нанесён на географическую карту. К сожалению, мирового рекорда не произошло, так как значительную часть пути экспедиция преодолела по суше, а не по воде. Более трёхсот лет после неудачной попытки англичан Северный морской путь, исследованный и начертанный на карты, оставался не покорённым и не пройденным морями Северного Ледовитого океана. Лишь в 1878 году фортуна «улыбнулась» шведскому полярному исследователю Эрику Норденшельду, который совершил первое сквозное плаванье по Северному морскому пути на парусно-моторном судне «Вега».

К настоящему времени накоплена богатейшая научная информацию по ледовому режиму Советской Арктики. Мы знаем, что ледовая ситуация на трассе Севморпути характерна своей нестабильностью. Невозможно сделать точный и надёжный ледовый прогноз на следующий, навигационный период, можно только осторожно предполагать. На ледовую обстановку оказывают постоянное, ежедневное воздействие труднопредсказуемые в долгосрочной перспективе обыденные гидрометеорологические явления, такие как направление и скорость ветра, температура воздуха и воды, морские течения и солёность, а также многие другие факторы. Причём не только непосредственно в заполярном регионе, но и на значительно удалённой от Арктики «материковой» суше. Например, колоссальное влияние на судоходство по Северному морскому пути оказывает незначительная задержка или, наоборот, «преждевременное», раннее вскрытие ото льда крупных сибирских рек. Северная Двина, Печора, Обь, Енисей, Хатанга, Лена, Индигирка и Колыма несут в Арктику относительно тёплые, пресные воды, которые существенно «прогревают» Северный Ледовитый океан и делают его менее «ледовитым». Миграция воздушных масс в долгосрочной перспективе непредсказуема. По «закону подлости» в навигационный период могут задуть неблагоприятные, северные ветра. Начнётся глобальная подвижка огромных массивов дрейфующего льда, который устремится на юг, к побережью, и блокирует полностью или частично потенциально пригодные для судоходства водные каналы. К большому огорчению мореплавателей в Арктике время от времени случается аномально холодное лето. При этом низкие температуры воздуха и морской воды «спаивают» дрейфующий лёд с неподвижным «прибрежным» льдом, так называемым припаем, превращая и без того сложную ледовую обстановку в непреступную, непроходимую для кораблей преграду. На ледовую ситуацию вдоль трассы Северного морского пути, кроме глобальных, климатических факторов, огромное влияние оказывает естественный рельеф местности и её конкретное, географическое положение. Сама матушка-природа создала на трассе несколько «узких мест» в виде тесных и коварных проливов: Вилькицкого в Карском море, Дмитрия Лаптева в море Лаптевых и Де-Лонга в Восточносибирском море. Архипелаг Гейберга «охраняет» вход в пролив Вилькицкого с западного направления. Чрезвычайно удачное географическое положение островов Гейберга позволяет проводить с их территории визуальные наблюдения за изменчивой ледовой обстановкой, как на обширной акватории Карского моря, так и непосредственно в узкой горловине пролива Вилькицкого.

Отто Юльевич Шмидт

В 1932 году для обеспечения судоходства по Северному морскому пути и развития инфраструктуры северных районов Советского Союза было создано Главное управление Северного морского пути. Начальником управления назначили опытного полярного исследователя, Отто Юльевича Шмидта, бывшего директора Всесоюзного арктического института и руководителя знаменитых экспедиций на ледокольных пароходах «Седов», «Сибиряков» и «Челюскин». Началась новая эра освоения Советской Арктики. Государство щедро финансировало масштабные, арктические проекты, а центральные газеты и журналы неустанно «героизировали» полярные будни и полярные профессии. Появилась целая плеяда заслуженных героев-полярников, которых народ знал в лицо, равнялся на них, брал пример и боготворил: Папанин, Чкалов, Шмидт, Кренкель. До начала Великой Отечественной войны построили десятки новых полярных станций и обсерваторий на Земле Франца Иосифа, на Новой Земле, а также вдоль трассы Северного морского пути. Архипелаг Гейберга, естественно, не остался без внимания Главного управления Северного морского пути, и в 1940-м году на одном из островов архипелага организовали временный, гидрометеорологический пункт для обслуживания караванов судов и самолётов ледовой разведки в летний, навигационный период. В журнале «Советская Арктика» за май 1941 года я нашёл рассказ непосредственного участника тех эпохальных событий, «самого, самого» первого радиста-гидрометеоролога полярной станции «острова Гейберга» А.Угольнова:

«В феврале 1940 года Управление полярных станций предложило начальнику мыса Челюскин товарищу Степанову открыть на время навигации полярную станцию на островах Гейберга. На новую станцию можно было выделить минимальное количество людей, так как на Челюскине в связи с пуском выделенного приёмного пункта с кадрами было трудно. Туда можно было ехать, совмещая несколько профессий.

В качестве жилого помещения мы решили использовать фанерную избушку, находящуюся у реки Серебрянки (недалеко от мыса Челюскин). Для её перевозки на остров сделали специальные сани, которые затем прицепили к вездеходу. Фанерная избушка была завезена туда первым рейсом. Рейс этот был очень трудный. Вокруг острова